Пэт Конрой - Пляжная музыка
— Sorella di Шайла? — спросил он меня.
— Марта, познакомься с Фредди. Он без ума от твоей сестры.
— А-а, Марта… Ваша сестра была такой красавицей. Такой солнечной. Вы очень на нее похожи, — низко поклонился Фредди.
— Приятно с вами познакомиться, Фредди. В Южной Каролине вас многие знают.
— Джек, у нас отличные жирные мидии. Свежие анчоусы, тоже очень хороши. Calamari fritti[24]. Что пожелает Марта? Может быть, pasta allʼamatriciana?[25]
— Фредди, я бы начала с пасты, — сказала Марта.
— Все, что угодно, — для сестры Шайлы. Добро пожаловать в тратторию. Приходите к нам снова и снова. Синьор Джек, а для вас — мидии. Положитесь на Фредди.
Фредди направился к кухне, по пути проверяя каждый столик, и я улыбнулся его сноровке. Он напоминал мне сержанта в армии: возможно, другие занимают и более высокие посты, но без сержанта застопорится любая военная операция.
Я повернулся и посмотрел на Марту, на эти мягкие, светящиеся черты, точно такие же, как у ее сестры. У нее были такие же глаза лани, та же застенчивая красота, которая у Шайлы была более резкой, взрывоопасной. У Марты же эта красота была более сдержанной, вкрадчивой, но иногда она могла застать вас врасплох, когда Марта внезапно ослабляла туго закрученную пружину своей нерешительности. И даже макияж, жемчуг и черное платье не могли скрыть испуганную девушку, прячущуюся под маской светской женщины.
— Отец все еще винит тебя в смерти Шайлы, — сказала Марта. — Не думаю, что следует это от тебя скрывать.
— Знаешь, Марта, — произнес я устало, — я всегда думал, что буду замечательным зятем. Рыбалка. Игра в карты. И все это дерьмо. А на поверку отец у тебя оказался жутким, твердолобым сухарем. Я так и не смог понять его. Но ты и сама все это знаешь. Ты ведь выросла в этом рассаднике боли.
— Почему ты ненавидишь меня за любовь к отцу? — спросила она.
— Потому что тебе крайне не хватает честности. Ужасное и опасное изображение преданности. Он отравил тебя, так же как отравил Шайлу и твою мать. Женщины хлопочут вокруг него, защищают его и считают его желчность добродетелью. Ты его не любишь. Ты его просто жалеешь. И я тоже. И все же большего дерьма я в жизни не встречал.
— За что ты его так ненавидишь?
— Мне жаль этого сукина сына.
— Он не нуждается в твоей жалости.
— Значит, буду его ненавидеть.
Фредди принес Марте пасту, а мне — мидии, и его появление было как нельзя более кстати. Блюдо Марты было острым, пряным и содержало даже такой запретный плод, как свинина. Будучи правоверной еврейкой, Марта тем не менее не считала для себя нужным придерживаться в еде предписанных Левитом законов. Большую часть своей взрослой жизни она боролась с родителями против запретов употреблять в пищу свинину и устриц. Иудаизм был ей дорог, но она не могла делать вид, что соблюдает законы кашрута.
— А можно мне попробовать мидии? — спросила она.
— Настоящий трайф[26], — сказал я, передавая ей мидию.
— Зато вкусно, — отозвалась она с набитым ртом.
— Что ты здесь делаешь, Марта? — поинтересовался я. — Ты еще не ответила на главный вопрос.
— Хочу понять, почему моя сестра покончила с собой. Пусть кто-нибудь объяснит мне, почему жизнь стала для нее невозможной. Ведь у нее все так хорошо складывалось. Это какая-то бессмыслица. Родители не желают об этом говорить.
— Это я могу понять. Я не сказал Ли, что ее мать совершила самоубийство. Не могу найти слов, чтобы рассказать ей о мосте. Мне хватило и того, что пришлось ей сказать о смерти ее мамы.
— А она знает, что я жива? Что у нее есть тетя и дед с бабушкой, которые ее любят?
— Смутно, — ответил я. — Но полная амнезия мне только на руку. И пожалуйста, не делай такого ханжески-благочестивого лица. Последний раз я видел людей, о которых ты упомянула, в суде Южной Каролины. Если мне память не изменяет, каждый из вас давал свидетельские показания и вы в один голос утверждали, что я не способен вырастить своего единственного ребенка. А я вырастил красивую девочку. Просто сказочную. И сделал это без вашей помощи.
— И ты считаешь справедливым наказывать нас до конца жизни, не разрешая нам встречаться с Ли? — спросила она.
— Да, считаю справедливым. А ты помнишь, как часто я мог бы видеться с дочерью, если бы твои щедрые родители выиграли дело?
— Они просили суд запретить тебе видеться с дочерью. — Марта закрыла глаза и сделала глубокий вдох. — Теперь они понимают, как были не правы. Им надо получить еще один шанс.
В этот момент появился Фредди с двумя морскими лещами, зажаренными на гриле. Рыбу он положил на край стола и одним взмахом ножа ловко отрезал головы. Затем разделал: вынул скелет каждой рыбины, словно скрипку из футляра. Сначала он приготовил леща для Марты: положил белое прозрачное филе на ее тарелку, полил его зеленым оливковым маслом и сбрызнул соком половинки лимона. То же самое он проделал и с моей рыбой.
— Вы будете рыдать, — заявил Фредди, — настолько это вкусно.
— Разве я заказывала рыбу? — спросила Марта, когда Фредди отошел.
— Ты похожа на человека, предпочитающего рыбу. У него сильно развита интуиция, и ему всегда нравилось удивлять меня.
Во время еды Марта старалась смотреть мимо меня, а разговаривая, нервно убирала с глаз воображаемую прядь волос. На ее бесхитростном лице были написаны все ее чувства, и я мог читать ее мысли, как открытую книгу. Но с Мартой все же что-то было не так, и это «что-то» не имело отношения к сложным чувствам, вызванным нашим неловким свиданием. Морщинки на лбу Марты предупреждали меня о проблемах на флангах. С тех пор как я покинул Юг, я много узнал о сложностях и опасных поворотах жизни в бегах, а потому хорошо чувствовал готовящуюся засаду.
— Прошу прощения, я сейчас, — сказал я.
Поднялся и направился в мужской туалет. Я позвонил домой, поговорил с Марией и попросил ее посмотреть, как там Ли. Вернувшись, Мария сказала, что Ли спит как ангел, и я с облегчением вздохнул. Когда я вышел из туалета, Фредди жестом пригласил меня на кухню. Среди занятых делом поваров и официантов он шепнул:
— Джек, там, за столиком снаружи, какой-то мужчина задает о вас слишком много вопросов. Он спросил у Эмилио, плохо ли вы обращаетесь с Ли. Эмилио это не нравится.
— Поблагодари Эмилио, Фредди, — сказал я и, покинув кухню, направился к входу в тратторию, где синьор Фортунатто лично приветствовал гостей.
Выглянув наружу, на террасу со столиками, я увидел Перикла Старрачи, который в этот момент как раз заглядывал в зал, подавая знаки кому-то внутри ресторана.
Когда я вернулся к столу, Марта почти разделалась с лещом.
— В жизни не ела такой вкусной рыбы! — воскликнула она.
— Это была любимая рыба Шайлы. Потому-то Фредди и принес ее тебе.
— Почему ты не видишься ни с кем из твоего прошлого, Джек? — спросила она.
— Потому что не люблю свое прошлое, — ответил я. — Не могу думать о нем без ужаса. Вот и не вижусь.
Марта подалась вперед:
— Понимаю. С семьей, с друзьями и даже с Югом у тебя отношения «любовь — ненависть».
— Нет, — возразил я, — здесь не все так просто. С Югом у меня отношения «ненависть — ненависть».
— Опасно недооценивать место, где ты родился, — бросила Марта, и я снова заметил, что она посмотрела через мое плечо.
— Когда ты уезжаешь из Рима, Марта?
— Когда повидаюсь с Ли и когда ты скажешь, что готов простить моих родителей.
— Уже говорила с агентом по сдаче квартир? — поинтересовался я. — Похоже, тебе не на один год придется задержаться.
— Я имею полное право увидеться с Ли. И ты не сможешь меня остановить.
— Нет, смогу. И не надо мне угрожать и бросать вызов, если уж я решил с тобой встретиться. Я организовал свою жизнь так, что хоть сейчас могу оставить этот город и спокойно переехать в другую страну. Я живу на чемоданах, потому что боюсь подобных встреч. Мне ты не нужна, а уж моей дочери — и подавно.
— Она моя племянница, — напомнила Марта.
— Она племянница куче людей. Здесь я совершенно последователен: никто из моих братьев ее тоже не увидит. Я сам ращу Ли, а поэтому если ее и будет доставать хоть какой-то родственник, то этим единственным родственником буду я. Моя семья меня поимела, и твоя семья меня поимела. Но я так устроил свою жизнь, чтобы мой ребенок избежал подобной участи.
— Мои родители плачут каждый раз, когда говорят о Ли. Они плачут оттого, что столько лет ее не видели.
— Прекрасно, — улыбнулся я. — У меня душа поет, когда представляю твоих плачущих родителей. Пусть себе плачут на здоровье.
— Они говорят, что для них разлука с Ли хуже, чем все, что они пережили во время войны.
— Умоляю, — простонал я и закрыл лицо руками, изо всех сил стараясь быть любезным с единственной сестрой своей жены. — В твоей семье все разговоры, даже о том, как подстричь газон, или о том, как пришить пуговицу, или о том, как заменить колесо у машины, всегда заканчиваются Освенцимом или Берген-Бельзеном. Предложи им сходить поесть гамбургеров с молочным коктейлем или посмотреть фильм по телику — и вот мы уже едем в теплушке по Восточной Европе.
