Тимур Зульфикаров - Земные и небесные странствия поэта
Я раздеваюсь донага, не стыдясь Гули…
Я хочу, чтобы и она была нагая…
Я беру ивовую корзину и, белея нагим, ярым, млечным, лунным, вожделеющим перезрело телом, иду в водопад…
О Боже!..
Ночью вода в водопаде теплая, ласковая, глухая… Вода, как пух…
Высокогорные ледники за день протаяли, осели и напоили реку, и за день податливая вода на солнце горном нагрелась на теплых камнях и скалах…
Это днем вода в водопаде ледяная, а ночью — теплая, щедрая она, как губы ласкающей, ночной матери моей…
Я держу высоко над собой корзину-ловушку в теплой, обволакивающей воде сыплющегося, словно со звездного неба, с далекой горы водопада…
Я стою, словно под гигантским душем вселенским, доходящим до звезд.
Может быть, ночью хоть одна форель проскользнет в корзину?..
От радости, от необъятной, звериной, животной, утробной растворенности в ночной вселенской жизни я кричу до звезд в струях алмазных:
— Эй, моя форель! Где ты? Иди в корзину мою!.. Ай! иди! иди!..
Ай, мне снилась женщина-лосось в волнах ночного водопада… водопада…
Иди! иди! ко мне, женщина-лосось!.. женщина-форель!..
О!.. Аааа!..
Чудится мне, что нагая Гуля-рыба летит по водопаду ко мне, ко мне, ко мне… в корзину!.. распластавшись, разбросав жемчужные звездные руки и ноги в летящем, рассыпчатом, алмазном водопаде… да…
О Боже!..
И тут кто-то вкрадчиво, бережно обнимает меня, ластится лепится ко мне, к моей мокрой спине, к моим плечам, к чутким, жемчужным моим крутым ядрам-ягодицам…
От ледяной струи Водопада и от горячего тела Гули восстаёт томится мой фаллос…
— Алик, Алик… Я не рыба-форель… Я не женщина-лосось, но я пришла к тебе…
Только не поворачивайся… мне стыдно… Я такая же нагая в водопаде, как ты!..
Но я вся алая от стыда…
О Боже! О!..
Я замираю в водопаде несметном…
Я боюсь повернуться и увидеть её…
И она шепчет мне тихо в шелесте звездного водопада, но я, как зверь, слышу её сквозь шум воды усыпляющий…
— Алик, Алик! Только не трогай меня… Ладно? Нельзя до свадьбы! Так нас в школе сталинской учили… И правильно учили!.. Я ведь сирота! Я выросла в детском доме…
Я — ничейное дерево фруктовое на дороге — и каждый хочет сорвать пыльные, ничейные плоды алычи…
Не рви меня!.. не рви… не рви!!!..
А мне чудится: сорви меня! сорви!.. сорви!..
О Боже!
Я бормочу что-то в летящем водопаде:
— Я не трону тебя… Я не сорву до свадьбы твои плоды…
…Не рви меня, не рви… сорви… сорви — лепечет водопад…
Тогда она говорит, шепчет мне:
— Я знаю эту реку Фан-Ягноб! Я знаю этот водопад самоубийц!..
Мой отец, Гирья Гуштасп Сарданапал считал себя далеким потомком Царя ассирийского — великого Сарданапала…
Царь Сарданапал был зороастрийцем-огнепоклонником…
Он был последователем великого Пророка Зордушта-Зороастра…
Он верил в вечную победу Добра-Ахурамазды над Злом-Ангро-Мэйнью…
А еще Царь верил в очистительную силу Огня…
И в загробных горных орлов-могильников и грифов-бородачей, которым всякий зороастриец должен отдать свое тело…
О, Зардушт-Заратустра!.. Ты повелел тысячи лет назад — и настоящий зороастриец — еще при жизни — сам! живой! приходит в горы — и заживо скармливает орлам и грифам свое грешное тело!..
Заживо!.. До костей!.. Да!.. Ей-ей!..
…Представляешь этого человека, который приходит в горы, раздевается догола и за грехи свои радостно отдает себя птицам хищным?..
Представляешь этого вольного жертвенного человека, объятого орлами-могильниками и грифами-бородачами на вершине горы?..
И это был мой отец!..
О, Заратустра-Зардушт, Ты принял отца моего на небесах?..
…Представляешь: мой отец Гирья Гуштасп Сарданапал, в XX веке, в веке Сталина, в веке коммунистов-безбожников верил тайно в Пророка Зороастра и в огонь Его…
И в орлов и в грифов Его…
Мой отец был страшным грешником на земле…
Он был начальником душанбинской тюрьмы в тридцатые лютые годы…
Он самолично расстреливал невинных…
Он заводил мотоцикл без глушителя и под грохот двигателя хищно, упоенно, сладострастно убивал людей…
Там, в тюрьме, был сарай с песком… Песок всегда был мокрым и алым от крови…
И мой отец возлюбил этот песок!.. О!..
Когда этот мокрый малиновый тяжкий песок переполнял тюрьму — его отправляли на верблюдах в пустыню…
А оттуда привозили свежий нетронутый песок…
И на это уходили пустыни…
…Тут я замер в Водопаде…
Я вспомнил те караваны с песком, которые шли мимо моей кибитки в детстве…
Я давно уже знал, что не сам великий Генералиссимус Сталин приезжал к кибитке моей, чтобы убить моего отца…
Но теперь я узнал, кто был на мотоцикле…
О Боже! Вот так тесно и кровно связал Ты на краткой земле убийц, и жертв, и чад их!..
И кто знает промысел Твой?..
Никто не знает…
— Гуля, Гуля! ты тоже зороастрийка? Гуля, Гуля, не бойся меня…
Я теперь никогда не буду алкать, желать тебя…
Теперь твой отец-убийца встал между нами…
О Боже…
Мне холодно, голо, мокро, одиноко в теплом Водопаде…
Но Гуля шепчет, и я еще больше содрогаюсь в ленном, материнском, утробном водопаде от слов её…
— Когда пришла очередь моего отца… Когда за моим отцом пришли, чтобы убить его, как он убивал, он ночью бежал от убийц своих…
Он убежал сюда, к священной реке Фан-Ягноб… К Водопаду самоубийц…
К священной горе Кондара, где мы встретили альпийскую Черешню и коралловую эфу — сестру мою…
…По древним преданьям, на горе Кондара некогда росло Дерево Жизни — Хаома!
Во чреве этого Дерева жил священный “фраваши” — огонь Бога, который подчинялся только Пророку Заратустре!..
И Пророк часто отдыхал под этим Деревом, и тут осеняло Его…
И Бог посылал, нашептывал Ему вечные Слова…
И Коралловые Эфы охраняли покой Его… Ейххх…
И теперь тут стоит альпийская Черешня с коралловыми эфами.
И много тайн знает и таит это Дерево, и эфы Его… да! да! да!..
О Боже…
…И мой беглый, хладнокровный отец зороастриец Гирья Гуштасп Сарданапал пришел на эту гору…
И разделся донага, и лег на землю, и бездыханно притворился мертвым, а он уже и был мертвым, ибо душа его умерла от убийств…
Он хотел, чтобы орлы-могильники и грифы-бородачи съели его, как свежую падь…
Но орлы и грифы долго, долго кружили над ним, и, растопырив когти и изготовив лютые клювы, опускались на него, но не клевали его, не брали плоть его…
Они не хотели брать палача… А от него шёл дух палача…
И они улетали, не тронув его… они презирали его…
Тогда мой отец понял, что так велики грехи его в убиеньи безвинных человеков, что даже орлы-стервятники и грифы-могильники боятся его и брезгуют им!..
Сторонятся они палача… в отличие от нас, человеков…
Это мы, человеки, прощаем палачей и иуд, а птицы — не прощают…
Да…
…Тогда потрясенный отец мой бросился к коралловым эфам, чтобы они ужалили его…
Но и они отползали от него… И прятали жала свои…
Тогда отец мой пошел к реке Фан-Ягноб, к Водопаду самоубийц, и, радостно уповая на милость Заратустры, вдохновенно бросился с вершины огромной скользкой горы в Водопад…
Он боялся, что и Водопад не примет, отторгнет его за убийства его…
Но Водопад принял, взял его…
И навек унес в глухое, горное, базальтовое подземелье, откуда никто не выплывал живым — ни человек, ни рыба, ни змея водная…
Да!..
Знай!.. Там, в подземелье, куда пропадает, уходит на три километра Фан-Ягноб, там Царство Мертвых!..
Там бездонное, карстовое, подземное озеро!
Там кладбище-озеро мертвых!..
Говорят, что там один из Двенадцати тайных, Святых Входов-Врат в преисподнюю, в Ад!..
Говорят, что в том Озере Мертвых одиноко плавает сам хозяин Ада — шайтан, весь чернобородый, заросший волосами до самых глаз и ушей…
Тут одно из Двенадцати Гнезд его…
О Боже…
…О!.. Аааа…
Сова что ли пролетела, заухала… ааа…
…Гуля замолкает…
Не шепчет более страшные слова…
Водопад тихо обволакивает, отуманивает нас…
Тогда Гуля завершает рассказ свой:
— Моя мать, Гульсум Хурсанд Ашурбанипал бешено! люто! смертно! Зверино болезненно косо любила отца моего…
Она знала как жгучая осиная татарка древние тайны любви Чингис-хана…
И поделилась этими кумысными тайнами в сладких ночах с отцом-зороастрийцем моим…
