Игорь Неверли - Сопка голубого сна
— Опять на тебя свалится это злосчастное богатство.
— Не беда. Ту землю я тоже распродам по рублю за десятину, а деньги за недвижимое имущество сдам в банк.
— Только не торопись. Тебе надо подумать хорошенько, на что лучше всего потратить эти деньги, какой фонд создать... Кроме того, ты должна сперва полностью убедиться, что такая жизнь со мной тебя устраивает.
— Ты, видно, Бронек, все еще думаешь, что я приношу себя в жертву. А я презираю тех людей, ненавижу свет, который в течение трех недель моего судебного разбирательства издевался надо мной. Изучал мой моральный облик — мой, а не моего мужа! Все наши интимные дела смаковали, как перипетии бульварного романа. Я чувствовала себя голой под наглыми, сладострастно ощупывающими меня взглядами толпы, была близка к помешательству. После приговора, благодаря занятиям по кройке и шитью, пришла в себя. Полюбила труд. Очутившись в Старых Чумах, среди простых людей, обшивая всю деревню, я обрела душевное спокойствие... Ну а теперь я счастлива. Как хорошо любить и быть любимой! Ты вылечил меня своей любовью, дал мне новую жизнь. Все, что у нас здесь есть, добыто собственным трудом. Мы ни в чем не испытываем нужды. Живем маленьким, дружным коллективом людей, искренне преданных друг другу. У нас чудесный воздух, великолепная вода, сказочная природа, собаки, куры, олени, медведица, выдренок... Я хочу здесь досмотреть голубой сон моей жизни...
6.IX.— Собираем помидоры. Только немногие попортились в теплицах.
9.IX.— Сняли с деревьев первые маленькие яблоки. Собираем огурцы.
12. IX.— Копаем картошку. Засыпаем в ямы.
13.1Х,— Убираем капусту.
15.IX.— Солим огурцы в бочонках.
17.IX.— Шинкуем и квасим капусту, на мою долю выпало уминать ее в бочках, пришлось вымыть ноги и плясать в капусте.
21.IX.— Сегодня Вера спросила:
— Бронек, когда ты в последний раз держал книгу в руках?
— Не помню. Лет шесть или семь назад.
— Я тоже ничего не читаю уже четыре месяца... Знаешь, что с нами будет, если так дальше пойдет?
— Знаю. Мы опростимся.
— То-то и оно! Этого нельзя допустить, Приближаются долгие зимние вечера. Давай будем читать. Я напишу в свой книжный магазин, чтобы мне выслали все новинки, ты тоже напиши в какой-нибудь известный магазин польской книги. Составь список. Это положит начало нашей домашней библиотеке... Не забудь о книгах по истории Польши. Ты должен меня ознакомить с историей своей страны.
Чудная Вера! И все-то она помнит.
22. IX.— 12.Х,— Двадцать второго сентября прибыл нарочный от Зотова. Тот писал, что находится в Синице, недалеко, пять дней пути, хочет обязательно поговорить со мной о питомнике, присылает коня, на котором я ездил и который мне нравился... Это оказалась белоножка. Делать было нечего, я отправился в путь.
На шестой день прибыл. Синицу я не узнал. На безлюдье вырос городок бараков, амбаров и американской техники, в котором работает около тысячи человек. Зотова не было, но он приготовил для меня комнату и просил дождаться его возвращения с разведки. Ждать пришлось четыре дня. Мы встретились дружески, я рассказал про свои дела — про Веру! — сказал, что не могу принять его предложения, объяснил почему, здесь писать об этом не буду, есть дела поважнее, о которых надо написать, в общем, он вынудил меня отложить окончательный ответ еще на год, до следующей осени.
Я поехал обратно в сопровождении того же нарочного, который потом увел в Синицу белоножку. Веры дома не оказалось. Павел сказал, что через несколько дней после моего отъезда за ней приехал Федот — позвать к умирающей вдове Гоздавы. Митраша отправился с ней, чтобы ей потом не возвращаться одной.
Я ждал три дня, а на четвертый решил тоже поехать в Старые Чумы, начал собираться в путь, но тут вдруг появились Вера с Митрашей, Федотом и Любой.
День был холодный. На Вере поверх тулупа была накинута большая шерстяная шаль, под которой она прятала какой-то сверток.
— Пошли, Бронек. Я привезла тебе подарок.
Мы прошли через кухню и столовую в нашу комнату.
Тут Вера скинула платок, положила сверток на кровать, подошла к печке, которую я, к счастью, истопил, и начала греть озябшие руки. Мне показалось, что она взволнована.
— Что Гоздава умер, ты знаешь,— заговорила она, прижимаясь к печке.— А жена пережила его всего на шесть недель. Умерла во время родов у меня на руках. Успела только передать мне ребенка и взять с меня слово, что я его воспитаю поляком.
Она подошла к кровати, развернула сверток. Показалось маленькое личико спящего младенца.
— Вот Юзеф Гоздава.
— То есть маленький Зютек.
— Да, отец окрестил его еще до рождения именем своего обожаемого вождя. Сказал жене: «Помни, назовешь его Юзефом!»
— Но почему ты так волнуешься? — спросил я, видя, что ее бьет дрожь.— Что тебя, Верочка, беспокоит?
— Пойми, все это чрезвычайно важно для нас обоих. Не перебивай. ...В ту ужасную ночь после ее смерти я думала и думала. Обещание, данное умирающему,— свято. А как же я воспитаю мальчонку поляком, если я сама русская? Я хочу, чтобы он меня любил, верил мне, но он никогда не будет верить до конца русской матери или не станет настоящим поляком. Другое дело, если я буду католичкой. Совместные молитвы с малолетства укрепят его любовь. Да и тебе, я думаю, будет приятно молиться вместе со мной.
— Ты прекрасно знаешь, что я не молюсь.
— Ничего. Остаются рождественские песни, которые тебя так растрогали, что ты заплакал. Остается польская речь, которую ты рискуешь забыть при русской жене... И вот я решила перейти в католическую веру. Ты же знаешь, что для меня это несущественно. Католичество, как и православие — всего лишь туманная догадка о существовании Всевышнего.
— Не делай этого, Вера! Твоя родня проклянет тебя!
— Милый, из близкой, настоящей родни у меня одна бабушка. Неужели она меня осудит, когда я напишу ей: «Дорогая бабушка, раз ты могла ради любви из Терезы стать Верой, то и я могу по этой же причине из Веры стать Терезой»?
— И что же ты сделала?
— Оставила малыша с Любой и поехала за ксендзом Леонардом, чтобы он окрестил ребенка и совершил обряд моего перехода в католичество. Он очень смутился и отказал, епископ запретил ему заниматься этим, но к нему должен приехать в гости ксендз из Иркутска, и тогда мы все сделаем... Я вернулась в Старые Чумы, упросила Любу кормить грудью нашего малыша вместе со своим и это время, с полгода примерно, пожить у нас. И она, и ее муж Яков согласились. Как-никак, они у меня в долгу за землю.
Ее огромные глаза на осунувшемся лице смотрели на меня с тоской и тревогой.
— Ты рад, что у нас будет ребенок?
Этот же вопрос она когда-то задала мужу, и тот велел ей согнать плод... Господи, она столько делает для моего счастья и еще спрашивает!
Волнение и благодарность сдавили мне горло, я рухнул перед ней на колени:
— Родная моя Верочка, Терезочка, помолись за меня, чтобы я был хорошим отцом нашему ребенку!»
В первое воскресенье ноября они пошли к бурятам на новоселье. Дома остались Люба с детьми, Мираша, чтобы ей не было страшно, и собаки — Живчик, Лайка и Лайкин щенок. С собой они взяли только Брыську.
За несколько дней до этого Бронислав с Цаганом и Дандором вернулись из поездки: по первому снегу на десяти нартах они ездили в Удинское. Закупили продукты на зиму и все, что нужно, для ребенка. Бронислав позаботился и о подарках на новоселье, так что они теперь все трое — Вера, Бронислав и Павел — шли со свертками в руках.
Дорогой Павел рассказывал о строительстве, в котором он участвовал, сначала давал указания и иногда помогал, а потом, с середины августа, в течение шести недель работал вместе с бурятами от зари до зари. По его словам, те хотели в новой форме сохранить старую жизнь. Поскольку они испокон веку жили в круглых войлочных юртах с отверстием с южной стороны, то теперь, ставя русские срубы, настаивали на том, чтобы избы были круглые, с дверью на юг, а старик требовал еще, чтобы слева от двери сделать узкое длинное окошко, потому что по древнему обычаю в юрте был в этом месте разрез и через него подавали охотничьи трофеи, которые будто бы сами пришли. Бронислав знал об этом и даже пристрелил третьеводни соболя, чтобы просунуть его в окошко на счастье.
Еще издали они увидели на крутом берегу как бы две большущие копны сена. Это и были избы бурят, срубленные, как оказалось, восьмистенками, в круг. Высокие крыши со срезанными верхушками были покрыты гонтом.
Хозяева в праздничных одеждах вышли им навстречу.
Бронислав со словами «айлшан ерэбэ» — гость пришел — сунул соболя в окошко. Старик стал благодарить и приглашать внутрь.
