Игорь Неверли - Сопка голубого сна
Мы стояли у дамбы, любуясь делом своих рук — зеленоватым зеркалом пруда, в котором отражалась тайга. Вид прекрасный, пейзаж преобразился до неузнаваемости. Вода, казалось, озарила светом все кругом, и посветлевший лес задумался, не веря собственной красоте. Вдруг на воду плюхнулся пролетавший селезень и, оставляя за собой треугольный след на воде, громко закрякал. Мы очнулись. Вера пустила в пруд Радуню.
День был жаркий, мы решили искупаться. Поскольку ни Дуня, ни Эрхе не умеют плавать, Вера пошла с ними туда, где вода по пояс, а мы разделись на берегу, у дамбы. Брыська, не задумываясь, прыгнул за мной в воду, как прыгнул бы и в огонь, если б я там оказался. Остальные члены его семейства, полаяв и постояв в нерешительности, последовали все же его примеру. Тогда и Маланья, недоверчиво наблюдавшая за нами с берега, вошла в воду и села, наслаждаясь прохладой, а собаки с лаем плавали вокруг нее — закрепляли дружбу.
Вечером Радуня вернулась к нам и, как обычно, ночевала в своей корзинке.
Это был для нас большой день, который надолго останется в памяти. День двойной победы. Нашей победы над природой — мы ведь изменили пейзаж. И животные, имея возможность выбора, возвращаются к нам.
11.VII.— Дальнейшие последствия создания пруда.
Пруд, задуманный поначалу для Радуни, неожиданно привнес в нашу местность новую красоту и стал для всех нас местом купания.
А дальше — больше.
Вера заметила, что наш огород расположен ниже уровня пруда. Мы вчера прорыли канавку, и вода из пруда поплыла в бак на огороде. Теперь трудоемкая поливка стала пустяком.
А сегодня Павел, сидя с удочкой на дамбе, поймал окуня. В пруду появилась рыба.
— Сазанов бы здесь развести! — размечтался Павел.— Знаешь, какая вкуснотища копченый сазан?
— Нету в нашем краю сазанов. Да и зачем их здесь разводить, в реке что, рыбы мало?
— Да, четыре версты в одну сторону и столько же обратно, а здесь прямо у забора пруд с ключевой водой. Это же сокровище... Грех его не зарыбить.
Семя мечты брошено, оно взойдет, станет действительностью — полным рыбы прудом Павла.
15.VII.— Каждый день купаемся в пруду.
Пришли буряты, восхищались, но купаться не стали. Только Эрхе, как невеста Павла, не поддается этой фамильной водобоязни. Они договариваются с Дуней и вместе купаются.
Митраша с Ширабом едут завтра на рассвете в Удинское делать покупки. Вера заказала несколько кур с петухом. Хочет иметь яйца.
— А ты запиши,— обратилась она ко мне,— человек, около которого не может кормиться никакое живое существо, немногого стоит.
(Иногда я секретарь, записывающий золотые мысли своей повелительницы.)
17. VII.— Сегодня мы говорили с Верой до глубокой ночи. Я рассказывал ей о своем детстве. Сначала беспорядочно, потом она заставила меня изложить все по порядку, тогда я попытался передать атмосферу после подавления восстания 1863 года, атмосферу страха, слухов, ненависти, песенок вроде «и в Сибирь нас отправят с казаком», рассказал о приезде Станислава, проколотого казачьей пикой, о подпольной деятельности Ста-мировского, аресте отца, одно вытекало из другого, сцеплялось с третьим, воспитанный в такой среде и такой обстановке, да еще с моим темпераментом, я не мог не вступить в боевую организацию, не участвовать в деятельности, закончившейся кражей тридцати ружей и убийством городового.
— Бог мой, Бронек, я почти ничего не слышала обо всем этом... Мы жили в разных мирах. Почему же мой мир так мало сочувствовал твоему?
18. VII.— Я продолжал свой рассказ. Вера слушала, затаив дыхание, и только изредка бросала отдельные реплики, например, по поводу Потомской: «Как же ты сразу не угадал, что это за человек?» «Любовь слепа»,— ответил я, и она замолчала, вспомнив, должно быть, что тоже была слепой, полюбив извращенного эротомана.
Я кончил, и Вера долго молчала, положив голову мне на грудь.
— Никак не пойму. Тебя считают провокатором, а ты молчишь. Не протестуешь.
— Кому мне заявлять протест? Всем? Не забывай, что это подполье, где никто никого по-настоящему не знает, не уверен, кто герой, кто провокатор.
— Ты смолчал, когда тебя оскорбил Гоздава.
— Гоздава тяжело больной человек.
— Ты мог бежать, добравшись уже до вокзала в Нижнеудинске. Почему ты не уехал с Барвенковой?
— Потому что не выношу эмиграцию... И кроме того, каждый день, прожитый мною здесь,— опровержение тех ложных слухов. Поэтому я не бегу.
Вера прижалась ко мне.
— Милый, я не потому спрашиваю, что хоть капельку сомневаюсь в твоей невиновности, просто вижу, как ты мучаешься.
— С тех пор, как ты со мной, я уже не так мучаюсь. И шепотом признался в том, чего не открыл бы никому:
— И вообще, с тех пор, как я потерял веру, мне все равно, где жить, возможно, в Сибири даже лучше... Я уже не верю, что доживу до социализма.
19.VII.— У Веры куча близких и дальних родственников, но по-настоящему родной она считает только бабушку по материнской линии, Веру Владиславовну Зарубину, урожденную Ростишевскую. История ее брака с Кириллом Павловичем Зарубиным такова: в начале шестидесятых годов, после Севастопольской кампании, ротмистр Зарубин был переведен в уланский полк в Варшаве, где в гренадерах служил поручик Роман Ростишевский. Они познакомились случайно, на дуэли, где оба были секундантами. И так подружились, что, когда семья Романа приехала в Варшаву на масленицу, он представил Зарубина родителям и сестре, которую тогда звали Терезой. Зарубин навещал их потом несколько раз в имении под Ломжей, они с Терезой полюбили друг друга, но родные возражали против брака дочери с русским, православным. Восстание их разделило. Роман Ростишевский дезертировал и сражался в повстанческом отряде, под Августовом попал в плен и был бы, несомненно, расстрелян, если бы Зарубин, стоявший со своим эскадроном в местечке в тридцати верстах от Августова, не помог ему бежать. Правда, солдат, принесший Ростишевскому и двум его товарищам ножи, пистолеты и веревку, чтобы связать стражу, не проговорился и после того, как его прогнали под розгами сквозь строй, умер, не выдав Зарубина, но все же было известно, что это солдат из его эскадрона, его дружба с Ростишевским тоже ни для кого не была тайной, и, хотя Зарубину так ничего и не смогли доказать, ему пришлось подать в отставку. Когда после подавления восстания, уже будучи штатским, Зарубин отыскал Терезу, отца уже не было в живых, брат жил за границей, имение конфисковали, а саму девушку приютили родственники. Он снова попросил ее руки и получил согласие. Тереза стала его женой и, перейдя в православие, стала зваться Верой. Они поселились в имении Зарубина в Тамбовской губернии и прожили там в любви и согласии до глубокой старости, почти никуда не выезжая и принимая у себя только узкий круг самых близких друзей. Вера Владиславовна, образцовая жена, мать и хозяйка, окупила свое счастье полной русификацией, избегала разговоров о поляках и польских делах. Только один раз она говорила по-польски — когда после двадцатипятилетней разлуки к ним приехал из-за границы ее брат. Дед Кирилл умер на девятом десятке, а бабушка Вера пережила всех, мужа, дочь, зятя, ей семьдесят два года, она бодра и здорова.
— Я видела ее всего несколько раз в жизни. Мудрая старушка, овеянная какой-то грустью. Мне не у кого просить благословения. Напишу-ка я ей, пожалуй,— дорогая бабушка, благослови свою тезку и единственную внучку, я выхожу замуж за поляка.
27.VII.— Вера уложила Радуню в корзинку, поцеловала ее плоскую мордочку, на что та пискнула в ответ, словно всхлипывая, и нырнула ко мне под простыню (ночи жаркие, мы укрываемся только простыней).
— Сегодня, Бронек, мы поговорим о боге.
— Что это ты вдруг? Тут нечего рассуждать. Или ты веришь, или нет.
— Но меня интересует твоя душа. Ты веришь в бога?
— Ты ставишь меня в такое же неловкое положение, как ксендз Серпинский. Он тоже спрашивал об этом. Я ему ответил, что иногда верю, а иногда нет... Не хотелось его обижать, я очень его уважаю.
— Не волнуйся, меня ты не обидишь и не потеряешь. Но скажи, ты веришь в Его существование?
— Нет.
— Решительно?
— Решительно нет.
— Почему?
— Потому, что все знать и все мочь, значит, за все отвечать. Никакому богу не под силу ответственность за нелепости, преступления и несчастья мира. Да если бы Он существовал, никакие объяснения не могли бы оправдать того, что Он не вмешивается в борьбу между силами добра и зла на земле — ведь Он бы знал, каковы будут последствия.
— Ну а загробная жизнь?
— Ее нет. К счастью, родная. Сознаешь ли ты, что значит вечно? Всегда, всегда одно и то же, миллионы миллионов лет, теряющихся в нечеловеческой, чудовищной бесконечности... Быть бестелесным духом и вечно блаженствовать или страдать за один миг, меньше чем миг, каковым является земная жизнь — это ужасно. Даже если это происходило бы в раю, где нет возможности положить конец блаженной скуке, прыгнув, например, в пропасть... Нет, уж лучше смерть. Не надо требовать слишком много и не надо без толку бунтовать. Жизнь — короткая вспышка, а потом нет ничего.
