Томас Пинчон - Винляндия
— Тебе понравится, Эктор, — всё время заверяли его, хотя он не спрашивал. Каждый вечер, перед тем как сесть и приступить к ужину, все, держа свои столовские подносы, должны были петь гимн заведения.
ЯЩИК
О… я… Щик!Он тра-вит тебе мозг!О, да…Он пла-вит тебя, в воск!Вбли-зи и вдале, ке,В его-лу чей пучке,Он видит тебя в спальне,И — даже на тол-чке!
Йюу-Хуу! ЯЩик…Все мысли, твои тут,Эй, Псих, считал не за —Метут —Пока сидел, втыкал в «Братию Брейди»,Здоровый жирный компСожрал тебя в обеде, и ЯЩик —В тебя уже, проник!
В виде надежды ему оставалась лишь — как он мацал её, одержимо, точно Чудотворную Медаль — отпечатанная на машинке копия, подписанная Эктором, Эрни Курокманом и его партнёром Сидом Настартоффом, соглашения по этой сделке, сиречь, как нравилось выражаться Эрни, этому кинопроекту, ныне заляпанная кофе и жиром от гамбургеров и от мацанья увядшая. Невзирая на свою личную свирепость, которую все в ‘Токсе предпочитали не признавать, Эктор в подобных вопросах индустрии развлечений запечатлевался фатально непорочным, просто парень не с той стороны кассового окошечка, подавал Эрни, Сиду и их друзьям миллион сигналов, которых даже не сознавал, неверно используемые термины, неуловленные отсылки, детали причёски или галстука, что неискупимо обрекали его на статус зрителя, иными словами — умственно-отсталого. Мог ли он, с таким количеством Ящика в организме, даже как-то помочь себе? Сидя в тех ветреных, беззаботных конторах в Лавровом каньоне с висячими растениями и процеженным пальмами светом, все улыбчивые, длинноногие маленькие bizcochos[132] в кожаных мини-юбках входят и выходят с кофе, и пивом, и косяками, которые тебе уже взорвали, и коксом, и ложечку для него тебе уже протягивают, и ёпть? ему что, сидеть тут навроде уличного агента в ботинках от Флоршайма, имена в ежедневничек заносить? Чего с ними не повеселиться?
Сделка сводилась к тому, что Сида Настартоффа в его марочном «б-вестнике» одним недавним вечером тормознули на Сансете к западу от Дохени, где легавые ныкаются по каньонным дорогам, так и ждут накинуться на мишени, выбранные из перспективной машинерии, превышающей ограничения, вывешенные для всеобщего ознакомления внизу, чтобы только попасться, ага! с étui[133], снаружи обит ящеричной кожей, а внутри назальный товар, под сиденьем с пассажирской стороны, который, клялся он по сей день, туда подбросили, — вероятно, агент либо одна из его бывших жён. Адвокаты устроили так, чтобы чалился он на общественных работах, а именно — применив свои таланты и связи, снял антинаркотическое кино, предпочтительно полный метр и для театрального проката. Эктора, в те поры приданного Региональному Разведывательному Подразделению УБН в Лос-Анджелесе, откомандировали связным, хотя работа в РРП понималась тогда как наказание для проштрафившихся 1811-х, и это голливудское назначение, как Эктору требовалось ценить, было услугой, расплате за кою полагалось случиться однажды вечером и неустановленным манером.
Но довольно скоро мысли Эктора обрели характер головокружительный, и он сам начал верить, будто его ввели в некую сделку, всё меньше и меньше желая поверять кому бы то ни было, когда он действует по директивам УБН, и действует ли вообще, а когда нет, и ни Эрни, ни Сид не могли толком решить, как у него спросить.
— Ебучка, — сообщил Сид Эрни, у бассейна, доверительно, — хочет быть Пучеглазом Дойлом восьмидесятых. Не просто кино, а ещё и «Эктор II», а потом сетевой телесериал.
— Кто, Эктор? Не-е, это ж просто пацан в салоне видеоигр. — Они обсуждали степень Экторовой чистоты, как тогда это определялось в индустрии, и в итоге заключили небольшое пари, ужин в «Ма-Мэзоне». Эрни проиграл. Сид начал с pâté[134] из гусиной печёнки.
То, что Эктор считал своей заточенной кромкой, досталось ему из любезности старого коллеги по искусству вхождения в дома с ножным приводом, Роя Иббла, ныне — ГС-16 с тягой к региональному директорству, который позвонил из Лас-Вегаса сообщить, что в городе объявились Френези и Блиц. Даже не задумавшись, Эктор раздобыл себе конфискованный «торонадо» и рванул на всю ночь через Мохави к граду небесному, отрицанию пустыни, царству излишеств. В кино это было бы «феррари», а на Экторе был бы тщательно бедственный костюм от Нино Черрути и гипер-вишнёвые zapos[135] от Стейси Эдамз «при-своих». Настартофф и Курокман за этим бы проследили. Да-а, парни ему в эти дни чего хошь раздобудут. Он гоготнул вслух. В эти дни трубку у нас Эктор не снимает, ése.
Ибо если верить слуху, разлетевшемуся по всему кино-сообществу, для расследования злоупотреблений наркотиками в кинопроизводстве собирается федеральное большое жюри. Внезапный чудовищный всплеск смывов из бачков поставил под угрозу напор воды в городской системе, и над Голливудом расползся громадный цветок холодного воздуха — иные побежали более или менее одновременно открывать дверцы холодильников, отчего и возникла эта гигантская гряда тумана, в которой потоки транспорта даже ползать боялись, а пешеходы то и дело втыкались в бока различных зданий. Эктор предполагал, что проводятся параллели ещё с 51-м, когда в город заехал КААД[136], и последовали годы чёрных списков и долгих матчей по духовной «Монополии». Но не насрать ли ему? Тогда коммунисты, теперь торчки, а завтра, кто знает, может, пидары, что с того, фугас-то один, нет? Кто выглядит, как нормальный американец, а сам ведёт тайную жизнь, того всегда неплохо чпокнуть, если не слишком оживлённо станет, — легко и экономично, это же Вводный курс Поддержания Правопорядка. Но почему именно сейчас? Какое отношение это имеет к Бирку Вонду, который, как и он сам, бегает сейчас по Винляндии? и ко всем прочим чудным флюидам в воздухе в последнее время, типа даже не-возрожденцы на работу приходят с такими крестиками, с красными христосными значками, на лацканах, да и длинные очереди гражданского населения в оружейных лавках, и в ломбардах, а по трассам сплошь военное перемещение, Эктор такого и не помнил, фары средь бела дня горят, войска в полной боевой выкладке, и этот престранный миг как-то ночью часа в 3:00 — 4:00 утра, прямо посреди просмотра Шона Коннери в «Истории Дж. Гордона Лидди», когда экран перед ним вдруг опустел, стал ярким и колючим, а затем он услышал голоса — жёсткие, плоские, с эхом.
— Но у нас же вообще-то нет пока приказов, — сказал кто-то.
— Это мелочь, — другой голос со знакомыми усталыми зазубринами, служебный такой, — вроде получения ордера на обыск. — На экране возник какой-то англ о в камуфляже, примерно ровесник Эктора, сидя за конторским столом у бледно-зелёной стены под лампой дневного света. Всё время глядя вбок, за камеру.
— А зовут меня — что мне сказать, только имя и звание?
— Никаких имён, — порекомендовал второй.
Человеку вручили два сколотых вместе листка бумаги, и он прочёл их в камеру.
— Как командующий силами обороны штата в данном секторе, в соответствии с Президентским ДРНБ[137] № 52 от 6 апреля 1984 года с внесёнными поправками, я уполномочен — что? — Он вздрогнул, снова откинулся на спинку, в некоторой ажитации потянулся к выдвижному ящику, который застрял — или был заперт. На этом фильм вернулся на экран и продолжался уже без дальнейших военных вмешательств.
Во всём сквозила некая жуть, которую Эктор узнал, совсем как перед большой наркооблавой, да, но гораздо сильнее похоже на те недели, что бежали к Заливу Свиней в 61-м. Собрался ли Рейган наконец вторгнуться в Никарагуа, прищучить одним махом сразу весь внутренний фронт, готов ли обрабатывать публику десятками тысяч, интернируя всех в лагеря, вооружить местные «Силы Обороны», уволить всех из Армии, после чего всех назначить помощниками шерифа и так обойти Акт о запрете использования вооружённых сил для поддержания правопорядка? Копии этих чрезвычайных планов ходили по рукам всё лето, невелика тайна. Эктору классическая отработка была известна, дополнительные рецепторы выставлены и жужжат, собираются признаки, вдруг перекрываются каналы, переговоры скрэмблируются и глушатся, неполадки с телефонами, в вестибюлях лица предупреждают вас, что вы их не знаете. А возможно ли, что наконец сбываются какие-то дебильные учения по национальной безопасности? Как если б Ящик внезапно перестал показывать картинки, а вместо них объявил:
— Отныне и впредь, я слежу за вами.
Он намеренно с этим всем мешкал, но в конце концов оказал Эрни и Сиду услугу, согласился на встречу. Настроение в Холмби-Хиллз оказалось несколько унылей, чем в прошлый раз, когда он тут был, в игровых зонах теперь никаких звездулек, бассейн собирал листву и водоросли, вместо обычных «Кей-теловских» альбомов для вечеринок по аудио играл осенний струнный квартет, а единственным рекреационным наркотиком в границах землевладения теперь был ящик «Лёгкого Бада», и исчезал он быстро, часто Эрни и Сид даже не дожидались, пока остынет в холодильничке в патио. Оба они превратились в нервные развалины, как пот, их покрывала плёнка отчаяния, как бы скорей подлизаться к руководству антинаркотической истерии, вдруг начавшей восприниматься как передний край хиповости. Сид Настартофф значительной частью своего компанейского и живенького публичного образа обязан был химическому вмешательству, зачастую ежечасному, и ныне, в отсутствие орды внезаконных молекул в крови, превращался, как Лэрри Толбот, в дикого зверя, жившего в основе его натуры, одиночку, мизантропа, более чем готового запрокинуть голову в безрадостном, сверхличностном вое. Эрни же, напротив, сидел в остекленелом молчании, что предполагало бы его возвращение, в это кризисное время, к религии его детства, дзэну сото-сю, вот только нос свой он никак оставить в покое не мог, теребил, с возбуждённой суетливостью, словно старался взбить его некой формой, как причёску.
