Томас Пинчон - Винляндия
Прерия смотрела, как они играют в журнальные развороты, и думала, вот странно-то, про Зойда, своего папу, как ему бы наверняка понравилась эта выставка.
— Не совсем невинная подростковая мода тут транслируется, — заметила она.
— На Че оно никогда не смотрелось, — сказала Флёр. — Засунь её во что-нибудь розовое или белое, — чик пальцем по горлу, — и её дворовый авторитет весь к чёрту.
— А вот с другой стороны тебе, моя дорогая, — Че метнув в Прерию чем-то почти невесомым той же расцветки, — самое место в этом предмете одеяния, спёртом спецом для тебя. — Что оказалось замысловатым шёлковым тедди, сплошь в кружавчиках, ленточках, рюшечках, бантиках, на которое у Прерии, краснеющей и возражающей, ушло немало времени согласиться и примерить. Когда бы Че так ни обходилась с нею, любезно, при помощи ресниц, она неизменно впадала в чуднóе тёплое офигение на несколько минут зараз. Это продлилось, пока она не вернула себе уличное обмундирование — толстовку, джинсы и кроссовки — и не оказалась снаружи на ступеньках, глядя на Че в раме дверей, сумерки спускались огромной смазанной кляксой, и жёсткий лимонный свет в комнате у неё за спиной… Прерии казалось, что ступени эти — трапа, и кто-то из них двоих отправляется в опасный вояж по стемневшим морям, и очень нескоро, на сей раз, они теперь увидятся вновь.
— Надеюсь, ты маму свою найдёшь, — сделав вид, что шмыгнуть носом её вынудил кокс. — С причёской уже сделай что-нибудь.
* * *Прерия вернулась в контору Такэси и обнаружила, что там всё вверх дном. Они только что вернулись с остатков дома Дицы Писк. Её тревога за безопасность архивов «24квс» в итоге оказалась пророческой. И ДЛ, и Такэси за много съездов с трассы почувствовали: что-то не так, — когда наткнулись на вольный боевой порядок средних размеров и нейтральной окраски «шевов», без вмятин и чистых, в каждом ровно по четыре англо-мужчины подобного же описания, а на номерных табличках по маленькой букве «И», что значит «Исключение», в восьмиугольнике. Поднимаясь к кварталу Дицы, они начали слышать в сканере искажённые горами переговоры, где-то на частотах Министерства юстиции. А совсем немного погодя дорогу им преградил полицейский кордон, и Такэси поставил машину ниже по склону, а ДЛ переключилась в режим «инпо» и слилась с пейзажем. Внутри периметра она повстречалась с автобусом, направлявшимся ей навстречу, Органов по Делам Молодёжи, с зарешеченными окнами, в таких обычно возят бригады по расчистке местности или кусторезов из пожарных лагерей, набитым неугомонными потными бяками из Детской Комнаты, все улюлюкали и вопили, словно школьная команда после победы. Она учуяла нечто вроде горящего пластика, но не совсем, крепче, горчее, чем ближе подходила, и дым от горящего бензина.
Справиться-то можно было и с гораздо меньшим личным составом, но кто-то — ДЛ догадывалась, кто — решил устроить соседям показательный спектакль. Перед гаражом Дицы, на цементе, дымились конические чёрные кучки, тлели, там и тут вспыхивали видимыми кострами. Повсюду разбросаны металлические катушки и пластмассовые сердечники, а горели здесь не только размотанные плёнки, но и много бумаги, в основном — отпечатанных страниц, любые клочья, что временно сбегали, вихорьками кружась от тяги, бригадой метельщиком отправлялись обратно в пламя. Среди наблюдавших за огнём, казалось, не было ни одного гражданского — всех соседей, видимо, напугало так, что попрятались. Она заметила, что все стёкла в доме выбиты, машина в лепёшку, деревья во дворе свалены мотопилами и молодой мускулатурой — видать, всю физическую работу произвели малолетние из автобусов.
— А Дица что?
— До сих пор у знакомых, прячется. Всё нормально, только она перепугана.
Перепугалась и Прерия. Ей не оставалось выбора, только держаться этой парочки, и её лишь краем убедила предлагавшаяся изготовителем розничная цена в $ 135 000 на ту тачку, что они погнали в Винляндию, полноприводную круче некуда, «ламборгини ЛМ002» с движком V-12, выдававшим 450 лошадей, вооружена, прошита и подкручена под заказ по самые ступицы. Как будто тебя увозят в НЛО.
— Иногда, — говорила она Че, — если мне совсем как-то чудно, я как бы сваливаю в такую альтернативную вселенную, и думаю, нет ли такого параллельного мира, где она решила сделать аборт, избавиться от меня, а на самом деле происходит вот что, я её разыскиваю, чтобы преследовать её, как призрак. — Чем ближе подъезжали они к Теневому Ручью, тем интенсивнее было это чувство. К тому времени, как доехали до моста УОР и стали пробираться в город по сложной полосе препятствий, динамики уже издавали единый вседиапазонный массивный аккорд недовольства и тоски.
Такэси и ДЛ давно обосновались в реставрированном «вики», ещё со времён Маленькой Золотой Лихорадки, когда здание было трактиром и борделем. Доехав, на крыльце они обнаружили толпу танатоидов и обстановку гражданского кризиса. Партии КАПУТа по поиску-и-уничтожению теперь налетали ежедневно. Бирк Вонд и его армия, встав лагерем у Винляндского аэропорта, уже принялись отправлять дальнобойные патрули по Седьмой реке и в долины некоторых ручьёв, включая Теневой. А теперь там возникла и полномасштабная съёмочная группа, базировалась в Винляндии, но возникать могла чуть ли не где угодно, и в их среде выделялся, и уже вызывал у танатоидов заметное беспокойство, этот явно безумный мекс из УБН, который не только ронял намёки, но и подбирал, вёл, а также зарабатывал по три очка бросками имени Френези Вратс.
— Видишь? — ДЛ пихнула Прерию, чей рот приоткрылся, а в животе зудело от страха, — что мы тебе говорили?
С Эктором они разминулись всего минут на двадцать — тот пустился исследовать Винляндскую ночную жизнь, ища, кого бы ещё заманить в свой проект, за рулём мускулистого «бонневилля» 62-го года, который позаимствовал, сиречь, ладно, экспроприировал у своего шурина Фелипе в Южной Пасадине. На заднем сиденье, включённый громко и ярко, ехал переносной Ящик, на который Эктор так повернул зеркальце заднего обзора, чтоб его было видно, ибо на шоссе очень одиноко, а человеку нужно общество. Приёмник он спёр, когда в последний раз выламывался из Детоксоящика, на сей раз, он клялся, навсегда. Учёные. Да что они вообще всё понимают? Теория, когда Эктора определили туда впервые, сводилась к гомеопатии — посадить его на диету для сетчатки: научно рассчитанной краткости видеоролики того, что при полной дозировке наверняка бы, если верить теории, уничтожило его рассудок, чем собственные естественные ресурсы ума призывались и собирались воедино. Однако из-за его опасной манеры себя держать, коя была, как слишком поздно выяснили врачи, его повседневной личностью, на лечение его отправили поспешно, без полного обследования больного, и дозу высчитали неверно. Кто бы мог предвидеть, что у Эктора настолько ненормально чувствительный склад ума, что даже меньше часа низкотоксичных телепрограмм в день окажется более чем достаточно, чтобы в нём вспыхнула отчаянная тяга к большему? Он выбирался ночами из палаты, бродить там, где могут тлеть экраны Ящиков, омываться их лучами, лакать и сосать поток изображений, выйдя из-под контроля гораздо дальше, чем когда бы то ни было в жизни, организуя тайные свидания в тенях уединённых беседок и оконные просмотры с бесчестными санитарами Детокстоящика, которые из-под коричневых своих халатов доставали крохотные незаконные ЖК-приборы, контрабандой пронесённые с воли, за аренду коих взимали баснословные суммы, и за коими возвращались на рассвете. После отбоя все наркологические, кто мог себе это позволить, устраивались под одеялами с программами лучшего эфира, все сети плюс четыре независимых из Л.А. Когда у Эктора вышли все деньги, гомеопаты впали в немилость, и у власти, во главе своей фаланги Ново-Вековых, закованных в броню неуязвимого самодовольства собственных убеждений, засиял молодой док Дальши: они провозгласили новую политику — пускай все смотрят сколько влезет и что угодно, цель при этом — Преодоление Через Насыщение. Несколько недель будто целая толпа штурмовала дворец. Распорядки дня отменили, кафетерий не закрывался круглые сутки, пациенты с ПД бродили всюду, как зомби в кино, мыча темы любимых телепередач, изображая ТВ-великих, причём некоторые оказывались довольно неизвестны, ввязываясь в ожесточённые перебранки из-за телевизионной мелочёвки.
— Поразительно, — с удивлением ловил себя Деннис Дальши на мыслях вслух, — да тут как в дурдоме.
Всю жизнь раздавая пинки другим, Эктор неожиданно оказался тут определённым к надзираемым, считаемым неполноценными, больными, а поэтому, в некотором смысле, бросовыми. Бывали времена, когда укладывал людей на месте за то, что раздражали его гораздо меньше. Что с ним вообще такое происходит? Ему необходимо было верить, что не таков, как все, даже когда мимо поползли уже месяцы, — что освобождение его уже на подходе, что он, на самом деле, не проведёт на этих поруках весь остаток своей жизни, тут, в этих вечно-удлиняющихся, нововетвящихся коридорах, со всё более устаревающими настенными схемами движения, размещаемыми под светильниками, в которых, он точно знал, хотя персонал не признавал этого никогда, лампочки всякий раз меняются на всё менее мощные. Программа его лечения меж тем продолжалась и его нужда в видео-изображениях лишь углублялась, а он копил в себе заряд тревожности, который однажды, пока он смотрел в зеркало, разорвался вневременным кристаллическим припадком, где и человек, и образ его поняли, что на подходе здесь один лишь Эктор — устремляется прямо по нему всего лишь с одной, назовём её меньше чем одной, степенью свободы, а выхода из этого подхода ему не светит. Но устремляется куда? Для какого такого «внешнего мира» его реабилитируют?
