Владимир Шаров - Старая девочка
Как сестры ни старались меня отогнать от песочницы, я по-прежнему почти все время проводил около Веры, в редких случаях, когда она соглашалась, играл с ней, чаще же просто что-то по соседству строил. Когда она уходила домой — в этот год Вера, как правило, гуляла меньше — она вообще заметно ослабела, каждый раз спала днем, медленно и подолгу ела, я шел в лес и там собирал для нее ягоды, всякие диковинки: камни, древесные грибы, красивые корни.
Иногда я оставался в саду и, пока ее не было, сооружал в песочнице огромные замки с мостами, крепостными стенами и башнями, крытыми корой и дранкой. Чтобы сделать стены еще более неприступными, я обкладывал их галькой и той же галькой выкладывал рядом Верино имя. Как и положено, мою крепость окружал глубокий ров, я брал у бабушки ведро и сам носил из колодца воду, чтобы ров всегда был наполнен водой. Вода нужна была мне и для пруда. Я вырыл рядом с песочницей настоящий пруд, вырезал из коры, некоторые сам, другие с помощью отца, целую флотилию лодок, эти лодки я потом делил на два отряда и проводил перед Верой морские сражения, брал лодки на абордаж, топил, дальше победившая сторона высаживала со стороны моря десант и пыталась взять крепость штурмом. Я делал это для Веры, но часто заигрывался, забывал о ней, а когда вдруг снова вспоминал, видел, что ей это совсем не надо.
Она сторонилась меня, все чаще забиралась в дальний угол песчаной кучи, где кусты малины нависали над ней, образуя нечто вроде грота, и там, под защитой, играла сама с собой. Иногда я как будто догадывался, что, может быть, меня слишком много, я был чересчур напорист, энергичен, чересчур велик и для этой песочницы, и для самой Веры. Забывшись, во время морского боя или уже высадив десант, когда я после долгой, медленной осады, после долгого обстрела крепостных стен из катапульт (я стрелял по ним из рогатки мелкой галькой), наконец сделав пролом, давал сигнал к общему штурму и мои воины с разных сторон бросались вперед, врывались в город, сминая обороняющихся, и вот, когда все должно было кончиться, я, ставя последнюю точку, с гиканьем и воем, с криками “ура” прыгал на крепость и топтал ногами остатки вражеского замка; я тогда, конечно, забывался, но однажды в эту самую минуту я взглянул на Веру и вдруг увидел, как она испугана: вся мелко дрожа, она жалко, боком уползала обратно в кусты. Глядя на мою игру, заинтересовавшись ею, она вышла на свет Божий, приблизилась ко мне, а когда я стал топтать крепость, похоже, решила, что она — одна из тех, кого я только что уничтожил.
Двадцати семи лет от роду, уже дважды будучи женат и дважды разведен, имея шестилетнего сына, я вдруг понял, что никогда никого не любил, кроме Веры. Жил я тогда снова у матери и, с большим трудом добившись наконец, чтобы она разыскала телефон одной из Вериных теток — Тани — воскресным утром ей позвонил. Когда Таня подошла, я сказал ей, что двадцать лет назад мы снимали у них дачу на Ленинградском шоссе, что я очень хорошо помню Веру и хотел бы с ней, если можно, увидеться. Может быть, Таня даст мне ее телефон или адрес. Помолчав, Таня ответила, что увидеть Веру я не могу, потому что ее нет на свете уже больше пятнадцати лет, я, очевидно, ничего не понял, потому что по-прежнему вместо того, чтобы положить трубку на рычаг, прижимал ее к уху. Таня тоже чего-то ждала, а потом сказала, что в следующее воскресенье едет на кладбище, и я, если хочу, могу поехать с ней.
Мы встретились в Коньково, на метрошной платформе, уже по номеру телефона я видел, что Таня живет где-то рядом с нами. Я с трудом узнал ее и то только по названному мне в качестве приметы зеленому пальто, так она постарела. За те два часа, что мы ехали до Ивантеевки (еще при жизни матери они купили себе место в ограде храма, где служил отец Михаил), она рассказала мне эту историю и добавила, что когда Вера умерла, все были уверены, что то, что она сделала — самоубийство, и ни один священник не согласился ее отпевать. Тем не менее она, Таня, поехала к отцу Михаилу, и он, то ли чувствуя свою вину, то ли еще по какой причине разрешил положить Веру рядом с матерью. Больше того, сказал, что сам ее отпоет. Было много людей — и родственники, и просто знавшие Веру — служба тоже была очень долгой, и в конце ее он прямо в храме сказал, что сегодня все мы, все, кто сюда пришел, хороним невинного младенца.
1994–1997
