Владимир Колковский - В движении вечном

Теперь словно весь организм его в целом был запрограммирован на оптимальное решение нужной задачи, сжимая всевластно в волевой неукротимый комок, повелевая действовать неукоснительно, действовать именно так, как необходимо. Вставать своевременно, не пропускать ни единой лекции, писать конспект, писать обязательно! — пускай даже на автопилоте полнейшем, прорабатывать тщательно лекции и практические после занятий.

И, опять же, к своему удивлению немалому он вскоре ощутил явственно, что так жить не только не в пример надежней, устойчивей, но и не в пример увлекательней. Ведь такой образ жизни давал не только некий четко осязаемый интерес сродни игровому, как влечет вроде бы совершенно бессмысленно решение занимательной сложной задачи; такой образ жизни придавал и уверенность твердую в студенческом будущем. Такой образ жизни наполнял существование подлинным смыслом, возвышал неизмеримо свою собственную значимость в глазах собственных, да и в глазах окружающих.

Заняв с течением времени на практических занятиях место в числе лучших, наблюдал Игнат изумление и изумление отнюдь неподдельное среди бывших соратников по разгильдяйскому цеху. Изумление не без досады, но и с добавкой ехидства явственной:

— Никак, в отличники двигаешь?

— А что, имею право.

— Ну-ну, поглядим… Что так вдруг, откуда порывы?

— …

— Это он с перепугу, видать… опосля! Опосля, как Круглова чуть-чуть не скушала…

Что же касается второго важного психологического аспекта, или той самой любви Галины Петровны к «подсказкам» во время чтения лекции, то и здесь дело очень скоро приняло весьма неожиданный оборот, причем неожиданный в самом приятном смысле. Начали в огромной степени сказываться индивидуальные особенности памяти главного героя романа, то есть, как раз те самые, уже упомянутые особенности, которые позволяют назвать его память, в своем роде феноменальной. Пришло время сказать об этом подробней.

Следует подчеркнуть еще раз, что его чисто механическая память была самая заурядная. Возможно, поэтому и новый совершенно незнакомый материал Игнату было, как правило, довольно сложно «подхватить на лету», в особенности материал совершенно незнакомый, насыщенный формализмами, громоздкий. В этом случае, чтобы разобраться основательно, требовалось обязательно уделить время, попытаться упростить предельно где-то там во внутреннем осознании, разложить внятно по ступенчатым полочкам.

Ведь «понять» что значит? — это и значит упростить максимально возможно, свести объемный, поначалу маловразумительный словесный массив к ряду четких осмысленных положений. Свести к той главной общей основе, исходя из которой, можно в случае необходимости снова выстраивать любые сколь угодно сложные частности по данной теме. И вот, когда это удавалось Игнату, удавалось упростить в своем понимании до такой вот основы — тогда эта главная общая основа оставалась в его памяти навсегда. Именно навсегда, здесь это сказано без каких-то преувеличений.

В прошлом семестре, решая неимоверное количество задач в вышеописанной яростной борьбе за вожделенную чернильную закорючку в зачетке, обращаясь постоянно к теории, Игнат уже очень многое понял, постиг именно, именно вот таким образом. Понял, возведя понимание многих важнейших математических понятий в ясную, четкую суть. То есть, приведя именно к тому, что он забыть уже не мог. Не мог забыть никогда.

Такое понимание, закрепленное прочнейшим образом в его памяти, оказалось превосходным подспорьем на обозначенном строго пути вверх. Теперь, к примеру, тот же математический анализ уже не воспринимался как нечто совершенно новое, как некое беспорядочное невразумительное скопище значков, понятий и цифр, теперь многие обозначения и понятия стали привычными. Они стали привычными точно также, как неизбежно становятся со временем привычными сложные понятия в школе, да и впоследствии по жизни, если только понятиями этими заняться основательно. Как следствие, теперь новые лекции уже не наваливались вглухую невразумительной неподъемной тяжестью, теперь новые лекции нанизывались в мозгу одна на другую уже на базе знакомого, привычного, понятого по корневой сути своей, нанизывались в мозгу легко и естественно. В сочетании с регулярной проработкой нового материала и молниеносной «спортивной» реакцией это позволяло частенько опережать в «подсказках» не только обычных, хорошо успевающих студентов, но даже и всевозможных стратегов наподобие той же Семенковой Оксаны с ее заранее заготовленным чужим конспектом на столе.

Поначалу это удивляло даже самого Игната, не говоря уж о других (как же, совсем недавно чуть не вылетел!), но очень скоро превратилось в обстоятельство для других студентов обыденное, а для Галины Максимовны вдобавок еще и такое, что следовало непременно поощрять и приветствовать. Каждую его подсказку она воспринимала с обязательной улыбкой, бросая в его сторону благожелательный скорый взгляд, иногда выговаривая:

— Так, так, Горанский… так…

А иногда и:

— Молодчина, Горанский!

С Лебединским Андреем они теперь общались гораздо теснее, обсуждая не только какие-то отвлеченные высокие материи. Непонятки по материалу конкретному подчас возникали и даже у профессора будущего, тогда он с раскрытым конспектом подходил не кому-нибудь в тринадцатой группе, а именно к нему, и они разбирались вместе, обсуждали и дискуссировали.

Таким образом, на обеих математиках с «психологией» дело наладилось довольно скоро, вдохновляя надеждой, двигалось к сессии в самом нужном направлении. Оставалось лишь продолжать точно также и далее, продолжать настойчиво, неуклонно, не сбавляя оборотов.

Но в предстоящую сессию было еще два экзамена. С одним из них также ситуация была более-менее ясной. Ведь этим экзаменом снова значилась в расписании «История КПСС» с оригиналом забавным старичком профессором в роли экзаменатора — да, да, в минувшую сессию случилась лишь «удочка», нынче совершенно неприемлемая, но ведь какова, какова была тогда ситуация! Сдавать пришлось, считай, без подготовки, а вот на сей раз вне экстрима чудовищного с подготовкой приличной неизбежен — он неизбежен просто совершенно другой результат.

Итак, оставался четвертый последний экзамен. И наиболее непредсказуемым дело виделось лишь касательно этого экзамена, и непредсказуемым именно, именно с учетом «психологических» особенностей будущего экзаменатора.

Глава третья Единство и смысл

Да, да, психологическим особенностям будущих экзаменаторов необходимо было отвести важнейшее место, но… Все-таки, это было лишь из области тактики, области подходов конкретных, неких уловок сподручных, весьма действенных лишь при наличии определенной фундаментальной основы, глубоких прочных знаний. И вот, чтобы наработать, создать такую базу необходимо собрать, сконцентрировать волю в единый могучий кулак. Это! — именно это сейчас виделось наиважнейшим стратегически.

Сможет ли он, получится?

Ведь он полгода назад и он нынешний — разница огромная. Теперь он едет не в неизвестность тревожную открывать, познавать новые земли, он возвращается не в «незнакомую рощицу», где все совсем по иному. Теперь он возвращается в рощицу прилично обжитую, где уже хорошо знакомо, привычно каждое приметное деревце. Подходы стратегически намечены правильно, и результат будет! — необходимо лишь исполнять неукоснительно с первого же дня нового семестра.

Желание было и в отличие от уверенности желание огромное. Но в любом случае решала теперь воля, воля и воля, прежде всего.

У слова «воля» имеется несколько достаточно контрастных значений. В одном из них наивысшем, в значении свободы выбора человеческой личности оно уже неоднократно использовалось в романе. Теперь же по ходу развития сюжета возникла необходимость поговорить и о другом значении этого слова. Сказать о воле в том смысле, что значился в последней фразе предыдущего абзаца: «Но в любом случае решала теперь воля, воля и воля, прежде всего». Сейчас возникла необходимость сказать о воле как о характеристике твердости характера человека, о его способности держаться всеми силами принятого решения. Сказать о воле, как о способности добиваться намеченной цели, довести неуклонно, последовательно свои действия до нужного результата.

Это значение слова «воля» нам особенно важно потому, что в нем именно ярчайше проявляется принципиальное единство обоих Высших начал этого глобального Мира. Единство начал положительного и отрицательного, или по Святому Писанию начал Божественного и дьявольского.

В Святом Писании оба этих начала разделены предельно контрастно, разделены как начала полностью антагонистические. И это понятно в свете поставленной на тот момент Цели, поскольку какова тогда была Цель? Была Цель задать человечеству ясный направляющий толчок в истинном направлении, а именно в направлении Начала положительного в душе нашей, в направлении Добром и Светлом.