Владимир Колковский - В движении вечном

Ушло в никуда?… значит, было и зря?

Но стоп, приглядись, приглядись лишь внимательней, и ты увидишь в судьбе своей личной отражение главное этого Мира, в неохвате вселенском которого так много лишь кажется «зря»…

Глава вторая После каникул

Игнат частенько говорил с Лебединским Андреем о великих ученых-физиках и их выдающихся, поворотных в истории науки открытиях, и одно обстоятельство тот выделял всякий раз неизменно: память, феноменальная память! Андрей утверждал однозначно, что у всех великих физиков прошлого обязательно была феноменальная профессиональная память; более того, говорил он об этом всегда так, словно для выдающихся научных открытий феноменальная память была обстоятельством важнейшим и даже незаменимым. И точно так же, как некогда впервые в «сокровенном» их разговоре, он порой прибавлял о себе с прежней и как бы уже устоявшейся грустью:

— А вот у меня нет, и я гляжу трезво. Конечно, в принципе, у меня неплохая память, но… ничего выдающегося. Допустим, прочитав внимательно страницу книжную, я не перескажу наизусть ее сходу, слово в слово. И ничего, ничего тут не поделаешь, коли так уж дано от природы. Улучшить слегка, обострить специальным тренингом механическую память можно, но… никак не выше своей планки. Надо! — надо знать ее трезво, свою реальную планку по жизни.

Сам Игнат никогда не изучал биографии великих физиков в таких детальных подробностях. Сведения его были случайны, и как раз без какой-либо конкретики в смысле особенностей памяти, даже в единственном случае. Отсюда и недоверие, недоверие прочное, хотя вот в одном убежденность теперь была полная: кто-кто, а уж Лебединский Андрей никогда не станет говорить зря. И уж если какое-то конкретное обстоятельство он выделяет постоянно и непременно так строго подчеркивает, значит, наверняка это очень серьезно.

А вот что наверняка было ведомо Игнату из своих не столь обширных биографических сведений, так это о феноменальной рассеянности великих. Впрочем, это дело известное, и даже в одной из популярных народных присказок утверждается однозначно: «Все великие люди рассеянны!» — и как раз в этом неприятнейшем природном свойстве своего организма Игнат мог запросто поспорить с любым из великих. Вот рассеянность свою он на все сто процентов мог назвать феноменальной, и здесь было соответствие полнейшее, а вот что касается остроты памяти… Пересказать, например, наизусть целую книжную страницу, пересказать безошибочно с ходу, прочитав лишь однажды — подобные экстремальные свойства человеческого организма были всегда как-то вне его разумения, потому как даже коротенький из двух куплетов стишок в первых классах приходилось заучивать трудно и подолгу. Что-то, а уж чисто механическая память у него была от природы самая ужасная.

Сугубо в этом качестве он, например, даже и близко не мог равняться с тем же профессором будущим. Так, например, Андрей мог легко и просто довести длинную шахматную партию до конца «вслепую», то есть, не глядя на доску; у Игната же памяти хватало только на несколько первых ходов, а затем он начинал бить без разбору свои же собственные фигуры. К слову, оба они очень любили сыгрануть партийку-другую в шахматы, любили именно друг с другом, поскольку по манере игры были абсолютные антиподы. Как и во взглядах на свои научные перспективы, Андрей был игроком рациональным, закрытым, предельно расчетливым, из тех, что где-то как-то пешечку выиграет, а потом непременно дожмет… Для Игната же такая мелочишка, как пешка шахматная никогда ничего не значила, его стихией была атака, мат королю, полеты фантазии, нетривиальность подхода к любой позиции, и надо сказать ему частенько удавалось превосходить рационалиста-соперника, добиваться выигрышных позиций, но проклятая несобранность импульсивная (или, по сути, все та же «рассеянность») рубила и здесь на корню. Вдруг на ровном месте глупейший зевок, подстава нелепая — и тот час выигрыш твой на фиг к чертям собачьим, хоть ты сразу вали короля на доску.

Убежденность в том, что Лебединский Андрей не станет говорить без серьеза, была полная, однако и проверять факт неизменного наличия феноменальной памяти у великих физиков смысла особого не виделось. Просто поверить! — поверить невозможно никак было, несмотря на весь авторитет будущего профессора, что именно это отсутствие губит высокие помыслы безоговорочно, напрочь. Никак, никак не верилось, что и впрямь открытия великие научные без наличия феноменальной памяти есть штука совершенно невозможная. И невозможно было поверить потому, хотя бы, что это означало бы признать полное отсутствие своих собственных каких-то шансов, а вот принципиально невозможным для главного героя романа было согласиться именно! — именно с этим.

Да, да, в годы юные смириться, поверить в отсутствие собственных шансов вследствие единственно лишь каких-то механических природных особенностей своего организма было совершенно невозможно. Но спустя много лет, когда судьба во многом свершилась, и главное жизненное предназначение вполне очевидно — теперь, вроде бы, можно вполне однозначно сказать кто их них двоих, все-таки, был прав. Сказать-то можно, но! — именно, именно «вроде бы», потому как здесь все далеко не так просто и однозначно.

С одной стороны Андрей вышел прав безоговорочно, переворотов великих научных в физике не получилось, но! — но и не в этом было предназначение стержневое истинное. И самое удивительное здесь то, что для предназначения этого судьбоносного память у главного героя романа была как раз самая подходящая. Память в своем роде именно феноменальная, другое слово здесь и не проходит.

Память есть сложнейшая, загадочная функция нашего организма. И слишком уж парадоксальная функция, чтобы давать ей превосходные эпитеты лишь вследствие наличия некоего единственного выдающегося свойства. Примеров тому множество по жизни нашей, вот даже и в самой обычной студенческой трина-дцатой группе первого курса образца 1976-го года был в этом смысле весьма примечательный студент.

Внешности он был самой заурядной, высокий, худощавый парнишка, пожалуй, лишь нежностью кожи лица выделялся почти девической, и потому, наверное, между собой ребята его прозвали Сашенька. На практических занятиях изложение нового, даже самого сложного материала Сашенька впереди всех, схватывал на лету и, конечно же, в огромной степени благодаря великолепной механической памяти. И когда преподаватель вызывал его вскоре к доске для решения закрепляющей задачи, он справлялся с решением неизменно, справлялся с легкостью для остальных ребят даже изумительной, особо изумительной именно на фоне того, что всего лишь через недельку-другую Сашенька справиться с подобной задачей уже не мог. Более того, он не мог справиться и с задачей куда более легкой, словно в кратчайший срок непостижимым образом «забывая» уже усвоенный алгоритм нужных действий. К сессии он уже помнил только лишь крохи какие-то из пройденного ранее материала, а поскольку и усердием особым не отличался, то мечтал на экзаменах исключительно об «удочках», добывая, впрочем, и «удочки» эти далеко не всегда. Как итог, за все пять студенческих лет случилось лишь одно-единственное исключение, причем исключение в нашем случае глубоко символическое.

Был предмет такой на втором курсе, предмет очень важный и в нынешние времена под названием «Основы программирования на ЭВМ». И снова на практических в тринадцатой группе в решении новых задач блистал Сашенька, блистал как никто, выделяясь скорой смекалкой весьма выразительно в глазах преподавателя на фоне остальных студентов. А вот лектор по этому предмету был издавна известен на физфаке тем, что лучшему в каждой группе на практических занятиях обязательно проставлял автоматом отличную оценку за экзамен. Не удивительно, что в группе тринадцать такой вот шикарный «автомат» получил именно он! — да, да, получил автоматом пять баллов в зачетку не всезнайка Лебединский Андрей, а именно Сашенька.

— Свалилась холява хоть раз чуваку! — посмеивались между собой еще долго записные оболтусы. — Гляди ты, Андрюху самого обскакал. Но ведь тому по любому пятак, а этому… Вот пришлось бы сдавать — и на трояк еще как почесался!

И будущее, хоть и достаточно отдаленное эти насмешки подтвердило вполне. Совсем знаменитым среди сокурсников Сашенька стал уже в самом конце учебы после того, как единственный из всех студентов курса завалил выпускной государственный экзамен по родимой физике, и не получил тем самым диплома. Такой редчайший итоговый результат, конечно, был возможен лишь в особо выдающемся случае, и как раз такой особенный случай наблюдала наяву с изумлением целая экзаменационная комиссия. Выпускник физического факультета не знал (забыл!) что такое импульс, см. обычный школьный учебник за восьмой класс.