Владимир Колковский - В движении вечном

Таковы реальные житейские удивительные парадоксы нашей памяти. То есть, в данном случае налицо великолепная механическая память, но она какая-то уж очень коротенькая. Пример этот жизненный нам очень важен, он приведен для контраста, потому что как раз такого рода память была бы совершенно неприемлема для главного героя романа с точки зрения стержневой линии его судьбы, его главного жизненного предназначения.

И потому у него была память совершенно другого рода, память с прямо противоположными свойствами. И в этом смысле память его можно без всяких сомнений назвать не иначе, как феноменальной, потому как людей с такого рода остротой памяти ему почти не довелось повстречать в своей жизни.

Именно такой сорт памяти оказался наиболее ценным с точки зрения той самой, строго поставленной в первый день каникул цели.

— Зачем ты туда приехал? — спросил с предельной прямотой отец за субботним столом, прервав тем самым решительно затянувшийся «свободный полет».

И тот час появилась цель, цель всеобъемлющая, строгая, достижение которой теперь виделось жизненно необходимым. С необходимостью безоговорочной восстало снова взобраться, вскарабкаться любыми силами на привычный гребень волны, но взобраться уже в этой новой реальности, в реальности «за поворотом», на этом принципиально ином базисном жизненном уровне. Появилась цель взойти на гребень волны, пускай и не высшей по здешним меркам, в этом сейчас была трезвая оценка своих нынешних возможностей, но, по крайней мере, взойти на ту необходимую промежуточную ступеньку, с которой возможно в будущем покорение куда более высоких вершин.

Сейчас, спустя полгода Игнат возвращался после коротких каникул вовсе не в прежнюю, пугающую, ошеломляющую своей новизной «незнакомую» жизненную рощицу. Катастрофа едва не случившаяся научила многому, заставила много освоить, обжить, принять как реалии здесь непременные. Теперь уже была полная ясность, что прежний школьный вольготный «рациональный подход» в этой новой реальности неприемлем совершенно. Нужны принципиально иные подходы, причем действовать необходимо тот час, не уподобляясь тому шалопаю-первокласснику в известной детской песенке под названием «С понедельника возьмусь», а действовать немедля, без раскачки, действовать, начиная с первого же дня нового семестра.

И с самого начала судьба сделала ему важный шаг навстречу.

Ушла навсегда Круглова, которая по чрезвычайно счастливому стечению обстоятельств перевелась на работу в другой ВУЗ. И тот час практические занятия по высшей математике стали совершенно другими в тринадцатой группе. Теперь их вела Семенова Анна Васильевна, женщина лет сорока пяти, крупного сложения, с движениями неизменно неторопливыми, плавными и широким открытым материнским лицом. Именно, именно материнским, как раз это характеристика наиболее точна в данном случае, потому как лицо ее всегда излучало явственно доброту и чуткость, ее лицо всегда было с легчайшим налетом улыбки располагающей и… именно материнства. Впрочем, особенность эту характерную можно было смело отнести и ко всей ее очень мягкой натуре в целом. Всегда казалось, что она видит в каждом из них, еще мальчишках и девчонках, по сути, что-то свое, свое родное и близкое, достойное понимания и поддержки в любом случае.

Вторым важнейшим обстоятельством (хоть это выяснилось уже после) оказалось то, что в предстоящую сессию, на сей раз, было две математики с отдельным экзаменом каждая, и читала их обе на потоке Галина Максимовна. Два! — сразу два экзамена должен был принимать человек уже известный, человек проверенный самой судьбой в смысле настроя на благо и справедливость по преобладающей душевной сути своей. То есть, по крайне счастливому стечению обстоятельств именно от такого человека сейчас напрямую зависело ровно половина успеха поставленной цели, поскольку всего экзаменов в предстоящую сессию значилось четыре.

И вот тут-то впервые так явственно проступили, сработали определяющим образом характерные особенности природной памяти главного героя романа. Те самые ценнейшие особенности, благодаря которым его память можно смело назвать в своем роде феноменальной. Особенности, к слову, вовсе не случайные, если их рассматривать с позиций самых широких, потому как иначе было бы совершенно невозможно реальное исполнение его стержневой жизненной линии. Особенности в гегелевском смысле в настоящее время не иначе как «понятые».

После того прямого вопроса субботним вечером все сразу же встало на свои места, и сразу же обозначилось необходимое. Игнат больше ничего не говорил в тот вечер, уйдя в себя полностью, он в одно мгновение оказался как бы вне происходящего вокруг. Прямой внезапный вопрос погрузил мгновенно в обескураживающий холод реалий, когда вместо прежних детских воздушных надежд и мечтаний обозначилась предельно отчетливо нынешняя постыдная балансировка над пропастью или, по сути, лишь жалкая, недостойная даже и близко его сил и возможностей борьба за выживание.

В оставшиеся вечерние часы и еще долго ночью его воспаленный мозг непрерывно проворачивал события последних шести месяцев. Его мозг теперь был сродни некоей мощнейшей ЭВМ, которая проворачивая огромное количество полученной извне информации, выдает в итоге необходимый алгоритм нужных действий.

Итак, нынешнее положение предельно ясно. Он шалопай, сачок, двоечник, в его зачетке сплошные «удочки». Задача: в течение следующего семестра совершить резкое движение вверх, сдать предстоящую сессию на отлично, или, по крайней мере, очень близко к этому.

Как? — наивностей здесь никаких не было. Игнат знал и знал прекрасно, что задача им поставлена неимоверно сложная. Да и многие ребята-старшекурсники утверждали однозначно, что он задумал практически невозможное. Тот же Мишка Кошелкин рыжий, например, так говорил:

— Тут психология дюже большая заложена, здесь главный корень. Зачетка твоя давит по-черному. Вот чуть запнулся ты, положим, на экзамене… препод он что? — он, первым делом, глядь туда, мол, и что ты за фрукт?.. А там!.. Там сам знаешь, какие оценочки, и сразу, сразу к тебе са-а-всем другое отношение.

Психология! Уж кого-кого, а только не его, Игната Горанского требовалось убеждать нынче в особенной важности именно психологического аспекта в деле оценки преподавателем уровня знаний студента. В чем-чем, а в этом за последних полгода он убедился сполна.

Во вторую сессию предстояло четыре экзамена. С двумя (а ведь это даже арифметически целых полдела!) ситуация была достаточно ясной с точки зрения как раз психологии, ведь читала оба предмета на потоке Галина Максимовна. В то же время было и ясно предельно, что в свете поставленных больших задач известные предыдущие события совершенно ничего не значат. Зацепиться хоть как-то, «спихнуть», лишь бы не вылететь — нынче есть задачи вчерашние, нынче на кону совершенно другие цели, а, значит, и предстать в глазах преподавателя он должен совершенно другим.

На физфаке Галина Максимовна читала математические дисциплины уже много лет, и все прекрасно знали эту ее излюбленную манеру вести лекцию с подключением аудитории, делая легкую паузу в процессе диктовки, как бы ожидая подсказки. То, что к особо активным в этом смысле у нее и на экзамене отношение особое, Игнат убедился совсем недавно и сам на примере Семенковой Оксаны. Утверждали также факультетские всезнайки, что и к тем, кто сидит постоянно на первом ряду во время лекции, у Галины Максимовны на экзамене также особое отношение. Именно вот эти конкретные «психологические» особенности были и взяты Игнатом на вооружение в данном конкретном случае.

Что касается первого ряда, то тут на практике сразу же возникли определенные трудности, потому как желающих воспользоваться этой известной психологической особенностью преподавателя оказалось на потоке предостаточно. Даже возникла некоторая конкуренция, поэтому теперь было важно даже не проспать, а встать пораньше, поторопиться, прибежать в аудиторию в числе первых. Подобное было совершенно немыслимо всего лишь несколько месяцев назад, но после каникул Игнат явился в университет предельно собранным, целеустремленным, порой даже поражаясь этой удивительной особенности психологии уже своей собственной. Он! — он, обожающий поспать всласть, просто поваляться в ничегонеделании вдоволь, впадающий периодически на длительное время в безразличную полусонную расслабуху, он, разгильдяй махровый по сути, вдруг предстал совершенно другим, и поразительная метаморфоза эта случалось с ним неоднократно по жизни и впоследствии. Случалась именно тогда, когда это было необходимо, когда вопрос восставал строго, ребром, вопрос о выполнении главного жизненного предназначения, или, той самой, исходящей корнями из Бытия предыдущего, пронизывающей стержневой линии его судьбы.