Джоди Пиколт - Обещание
— Вероятно, вы не всегда можете его выслушать, — саркастически заметила Мэлани.
— Так вот чем вы занимались в течение этих двух часов и по выходным! Выслушивали то, что наболело у Эмили.
— Да. Она рассказывала мне обо всем.
Джордан оперся о перила, ограждающие скамью присяжных.
— Она сообщила вам, что беременна?
Мэлани поджала губы.
— Нет, — процедила она.
— За все эти одиннадцать недель во время ваших доверительных бесед она так и не упомянула о своей беременности?
— Я же сказала, что нет.
— Почему она вам ничего не сказала?
Мэлани разгладила юбку.
— Не знаю, — негромко призналась она.
— Может быть, она думала, что беременность никак не соответствует тем чрезвычайно высоким требованиям, которые вы к ней предъявляли? Что она может не стать художником, даже не поступить в колледж?
— Может быть, — произнесла Мэлани.
— Может быть, она настолько расстроилась из-за того, что не оправдала ваших ожиданий — что больше не является образцовой дочерью! — что побоялась вам обо всем рассказать?
Мэлани покачала головой, и слезы хлынули из ее глаз.
— Я жду ответа, миссис Голд, — мягко напомнил Джордан.
— Нет, она бы мне сказала.
— Но вы только что признались, что она вам ничего не говорила, — заметил Джордан. — А Эмили здесь нет, ее не спросишь. Итак, давайте посмотрим на факты. Вы утверждаете, что были настолько близки с Эмили, что дочь вам все рассказывала. Но о своей беременности она не сказала ни слова. Если она скрывала от вас такую важную информацию, то разве не существует вероятность того, что она скрывала и что-то еще — например, то, что подумывает свести счеты с жизнью?
Мэлани закрыла лицо руками.
— Нет, — пробормотала она.
— Существует ли вероятность того, что беременность послужила спусковым механизмом к суицидальным мыслям? Если она не может оправдать ваших ожиданий, зачем тогда жить?
Вину за случившееся переложили на плечи Мэлани, и под этим грузом она не выдержала. Она вся сжалась, как в тот вечер, когда узнала, что ее дочь умерла. Джордан понял, что не может продолжать допрос и не выглядеть чудовищем, поэтому подошел к свидетельской трибуне и положил руку Мэлани на плечо.
— Миссис Голд, — сказал он, протягивая ей носовой платок с узором пейси. — Мадам… Позвольте мне…
Она взяла платок и принялась вытирать слезы, а Джордан продолжал поглаживать ее по плечу.
— Сожалею, что так вас расстроил. Я знаю, как опустошают одни только предположения о подобном. Но для протокола я должен получить ваш ответ.
Невероятным усилием воли Мэлани села прямо, промокнула глаза и зажала предложенный Джорданом платок в кулаке.
— Прошу прощения, — с достоинством сказала она. — Теперь со мной все в порядке.
Джордан кивнул.
— Миссис Голд, существует ли вероятность того, что беременность заставила Эмили задуматься о самоубийстве?
— Нет, — твердо стояла на своем Мэлани. — Я знаю, какие у нас с дочерью были отношения, мистер Макфи. И знаю, что Эмили мне все рассказывала, хотя вы и пытаетесь выдвинуть эти лживые предположения. Она бы сказала, если бы ее что-то беспокоило. Если она промолчала, значит, ее это не тревожило. А может, она сама ничего не знала — не знала наверняка, что у нее будет ребенок.
Джордан наклонил голову к плечу.
— Если она не знала о ребенке, миссис Голд, как же она могла сообщить об этом Крису?
Мэлани пожала плечами.
— Может быть, она ничего и не говорила.
— Вы намекаете на то, что он мог не знать о ее беременности?
— Верно.
— Тогда зачем ему ее убивать? — задал Джордан резонный вопрос.
Когда Мэлани спустилась со свидетельской трибуны, присутствующие зашевелились. Она медленно шла по центральному проходу в сопровождении пристава. Как только за ней закрылись двери, в зале зашептались, повсюду, распространяясь подобно лихорадке, слышались вопросы и комментарии.
Крис улыбнулся Джордану, занявшему свое место.
— Это было потрясающе, — признался он.
— Рад, что тебе понравилось, — ответил Джордан, поправляя галстук.
— Что дальше?
Джордан открыл было рот, чтобы ответить Крису, но за него это сделала Барри.
— Ваша честь, — произнесла она, — обвинение закончило.
— Теперь, — прошептал Джордан своему подзащитному, — настал наш черед.
Прошлое
7 ноября 1997 года
Эмили вытерлась полотенцем и закрутила его вокруг головы. Когда она распахнула дверь ванной, внутрь ворвался холодный воздух из коридора. Она вздрогнула, старательно отводя взгляд от своего плоского живота, когда проходила мимо зеркала.
Она была одна дома, поэтому прошла в свою спальню голой. Она застелила постель и завернула подушку в куртку Криса, в ту, от которой исходил его запах. Но свои вещи она так и оставила валяться на полу, чтобы ее родители обнаружили что-то знакомое, когда вернутся домой.
Она села за письменный стол, прикрыв плечи полотенцем. Тут лежали приглашения из нескольких художественных школ — из Род-Айлендской школы дизайна и из Сорбонны, прямо сверху. Чистый блокнот, в котором она делала домашние задания.
Может, оставить записку?
Она взяла карандаш и прижала грифель к бумаге настолько сильно, что остался след. Что сказать людям, подарившим тебе жизнь, когда ты по собственной воле собираешься от этого подарка отказаться? Вздохнув, Эмили отбросила карандаш. Ничего. Нечего сказать, потому что они станут читать между строк, искать причину твоего ухода и винить во всем только себя.
Потом она полезла в ночной столик за маленькой книжечкой в тканевом переплете и отнесла ее в шкаф. Там, за горой обувных коробок, была дыра, которую несколько лет назад прогрызли белки и куда они с Крисом, когда были маленькими, прятали сокровища.
Она пошарила внутри и обнаружила сложенный лист бумаги. Записка, написанная лимонным соком, невидимые чернила, которые можно разглядеть, только подержав послание над пламенем свечи. Им с Крисом было лет по десять. Они посылали записки в консервной банке по веревке, которую протянули между окнами своих спален, пока она не запуталась в ветвях. Эмили провела пальцем по рваному краю и улыбнулась. «Я иду тебя спасать», — написал Крис. Если она не ошибается, тогда она сидела дома наказанная. Крис приставил к стене подпорку для роз, намереваясь пролезть в окно ванной и освободить ее из заточения, но упал и сломал руку.
Она смяла записку в кулаке. Вот так! Уже не первый раз он спасает ей жизнь, отпуская на свободу.
Эмили заплела «колосок» и легла на кровать. Так она и лежала — голая, с запиской, зажатой в кулаке, — пока не услышала, что по соседству Крис заводит машину.
Когда Крису исполнилось пятнадцать лет, мир переменился. Время стало лететь слишком быстро и одновременно тянуться слишком медленно. Казалось, что никто не понимает, о чем он говорит. И временами у него покалывало в конечностях, а тело приходило в возбуждение. Он вспомнил летний вечер, когда они с Эмили лежали на плоту. Он тогда заснул, не дослушав ее, а проснулся, когда солнце уже висело ниже и припекало слабее. Эмили продолжала болтать. Ничего как будто не изменилось. И в то же время изменилось все.
Сейчас то же самое. Эмили, каждую черточку которой он мог восстановить с закрытыми глазами, неожиданно изменилась до неузнаваемости. Он хотел дать ей время подумать о том, насколько безумна эта идея, но это же время играло против него: кошмар нарастал, как снежный ком, огромный и неповоротливый, и Крис уже не мог стоять у него на пути. Он хотел сохранить ей жизнь — поэтому сделал вид, что поможет ей умереть. С одной стороны, он чувствовал собственную беспомощность в мире, слишком огромном, чтобы он смог его изменить. С другой стороны, его мир сузился до размеров игольного ушка, где осталось место только для него, Эмили и их уговора. Нерешительность его парализовала — со свойственным подросткам максимализмом он верил, что сможет сам справиться с такой неразрешимой задачей, как эта, но в то же время ему хотелось рассказать правду маме на ушко, чтобы она, так сказать, развела тучи руками.
Его руки так сильно дрожали, что порой приходилось на них сесть. Бывали моменты, когда казалось, что он сходит с ума. Он относился к этой проблеме как к очередному соревнованию, которое должен выиграть, тем не менее напоминал себе, что еще никто не умер в конце заплыва.
Он замечал, насколько быстро стало бежать время с тех пор, как Эмили рассказала ему правду. Жаль, что оно не мчится еще быстрее: поскорее бы он вырос, и, как у остальных взрослых, эти дни юности оставили бы лишь смутные воспоминания.
Почему ему кажется, что земля уходит из-под ног, когда он всего лишь пытается медленно ехать по безопасной территории?
