Виталий Безруков - Есенин
Самсонов проводил взглядом Головина и, повернувшись к Есенину, скомандовал:
— Есенин, встать! Руки за спину! Следуйте за мной!
— Здравствуйте, Сергей Александрович! — Радушно улыбаясь, следователь Матвеев вышел из-за стола, протянул Есенину руку, но тот демонстративно оставил руки за спиной, как арестант.
— Поздравляю вас, — продолжал Матвеев, не замечая неприязни Есенина. — В ВЧК товарищу Ксенофонтову пришло ходатайство от наркома товарища Луначарского, а также поручительство товарища Блюмкина. — Матвеев вернулся за стол, взял листок, начал читать.
Но Есенин уже не слушал следователя, сердце его заколотилось так, словно готово было выпрыгнуть из груди.
«Свобода! Свобода! Спасибо, Яков! А хорошо, что у меня приятели евреи — они в фаворе. Луначарский молодец, вступился», — мелькали мысли в опьяненной от радости голове.
Есенину выдали его пиджак, подтяжки, документы. Наскоро приведя себя в порядок, он вышел из внутренней тюрьмы ВЧК. Не успели за ним захлопнуться ворота, как на шее визгом повисла его сестренка Катя.
— Сереженька, родной! Наконец-то! Я со страха чуть не померла! — стрекотала она, обнимая и целуя брата в щеки, лоб, губы.
Есенин ойкнул. Катя отстранилась и только теперь заметила его разбитые губы.
Мгновенно слезы сострадания брызнули из ее, как у брата, васильковых глаз.
— Как ты там, Сереженька? Тебя били?
— Не спрашивай! Потом расскажу… Как-нибудь. Здравствуй, Галя! — отстранив сестру, Есенин крепко пожал руку подошедшей Бениславской. — Спасибо, что вы пришли! Больше никого? А Мариенгоф?
Бениславская покачала головой.
— Тпру-y-y, — раздалось сзади.
К тротуару подкатил извозчик. Он, лихо натянув поводья, крикнул лошади:
— Стой, залетная!
В пролетке, стоя во весь рост, будто на эстраде, и размахивая рукой, словно читая стихи, Яков Блюмкин прочитал нараспев:
— Я, нижеподписавшийся Яков Блюмкин, член ЦК Иранской коммунистической партии, беру на поруки гр. Есенина.
Это сокращенное «гр.», а не «гражданин» всех развеселило. Девушки захохотали, даже Есенин улыбнулся разбитыми губами. Блюмкин повторил:
— Гражданина Есенина Сергея Александровича, обвиняемого в контрреволюции, беру на поруки, под личную ответственность. Я ручаюсь в том, что этот…
Девушки не дали ему закончить, зааплодировали, закричали:
— Браво, Блюмкин! Ура!
Яков, как плохой артист, церемонно раскланялся во все стороны:
— Спасибо, спасибо. Не надо оваций.
— Это лучшие твои стихи, Яков, — похвалил Есенин. — Над рифмой только надо поработать.
— У Мариенгофа тоже она черт-те что, — парировал Блюмкин. — Ну ладно. Все залезайте в коляску.
Когда девушки и растерянно-счастливый Есенин уселись в пролетке, Блюмкин скомандовал:
— Извозчик, трогай! Все ко мне в «Савой». Отметим твою свободу, Серега. Да здравствуют имажинисты?
Когда коляска покатила по улицам, Есенин, оглянувшись, неуверенно попросил:
— Яков! Слышь, Яков! Мне бы надо привести себя в порядок… Помыться, побриться. Рубаху вот… сменить. А? А то я только что из тюрьмы…
Все засмеялись.
— А правда. Давайте сначала заедем ко мне, Сергей переоденется, а вечером мы к вам, — поддержала его Бениславская. — Правда, Яков Григорьевич! Пусть Сергей придет в себя.
— А Катя как считает? — пошутил Блюмкин.
— Я как Сережа, — серьезно ответила Катя.
— Меньшинство подчиняется большевикам, — поднял, сдаваясь, руки вверх Блюмкин. — Убедили. Езжайте! А вечером жду в номере сто тридцать шесть гостиницы «Савой»… Все! Не прощаюсь. Катя, я красивых таких не видел, — процитировал он Есенина и, лихо спрыгнув на ходу, помахал вслед рукой: — Жду!
Молчание, которое наступило после ухода Блюмкина, первой нарушила Катя.
— Мы, Сережа, ночей не спали. Если бы не Галя… Она как ураган. Всех обегала, даже Калинину звонила. Представляешь, он заявил, что в курсе происшедшего, но ничем помочь не может, ВЧК поступила по закону… Ведь так он сказал? Да, Галя?
Бениславская с горечью в голосе ответила:
— Как пить за счет Есенина, так все тут как тут! А случилась беда, попрятались как крысы!
— Куда мы едем? — спросил Есенин, с жадностью оглядывая все вокруг — дома, людей, небо, — будто не неделя прошла в тюрьме, а целая вечность.
А небо взвилось над Москвой голубое, прозрачное, чистое, словно в упрек грязным земным деяниям людей, суетливо спешащих по тротуарам в поисках своей судьбы, а может, просто пропитания.
— Ко мне, — по-будничному просто ответила Галя и, наклонив голову, чтобы Есенин не увидел радостных глаз, спросила: — Сережа… Катя мне сказала, вы разошлись с женой. Это правда?
— Да, — грустно улыбнулся Есенин, почувствовав ее настроение. — Уже и документы о разводе получил. Так что я одинокий. Давно одинокий.
— И очень хорошо, — вырвалось у Бениславской, — то есть… будете жить у меня.
— А вы не боитесь, Галя, что о вас могут нехорошо думать?
— А мы будем жить втроем, — быстро нашлась она и, смеясь, обняла и поцеловала его сестру. — Правда, комната у меня маленькая, но есть еще темный чуланчик. Там вполне может поместиться походная кровать.
Никогда и нигде Есенин не чувствовал такого одиночества, как последние года два-три здесь, в Москве. Это одиночество изнуряло его, нагоняло тоску, от которой он не знал порой, куда деться. Оно толкало его на постоянное общение с людьми. С людьми чужими, близкими, но недалекими. Он боялся одиночества, а потому с благодарностью согласился.
Щеки Бениславской запылали маковым цветом, несмотря на холод. Она стала обмахивать ладонью лицо. Наконец настал тот день или, скорее, ночь, о которой так мечтала Галя Бениславская.
Галина Бениславская, давно и безнадежно любившая Есенина, была девушкой неглупой, достаточно самокритичной и понимала, что недостаточно красива: среднего роста, нескладная, с темными косами, с зелеными в густых ресницах глазами под чертой чуть не сросшихся на переносье бровей. Хотя и была она девушкой образованной, современной, но все-таки не смогла избежать влияния стихов Есенина и гипноза его голубых глаз и очаровательной улыбки. И какой-то внутренний голос подсказывал ей, что она может быть ему полезна и таким путем сумеет завоевать его любовь. Все произошло, как и мечталось. «Пришла и спасла!»
Сохранившаяся со времени работы в ВЧК секретарем у Крыленко связь помогала ей выручать Есенина из милиции, куда он не раз попадал после пьяных скандалов. А теперь вот и из тюрьмы ВЧК.
— Дальше куда ехать? — обернулся извозчик.
— Ко мне, на Брюсовский, — встрепенулась Галя. — Почти приехали.
Глаза ее, зеленые, точно посветлели, стали совсем изумрудными, они теперь безотрывно были прикованы к лицу беззаветно любимого Сережи. Сереженьки, как она ласково называла его про себя.
Гале кажется, что она победила, что Есенин со временем станет ее.
— Приехали, Галя. Твой дом, — прервала ее мечтания Катя.
— Остановитесь здесь.
Извозчик остановился. Есенин легко выскочил из коляски и подал руку Гале. Сестра сама выпрыгнула прямо на Есенина, обхватив его сзади за шею, повисла на нем.
— Погоди, Катька, не балуй! — Стряхнул ее с себя и, сунув руку в карман, хотел расплатиться с извозчиком. Пошарив во всех карманах, понял, что денег нет, и растерянно повернулся к Гале: — Нету! Денег у меня даже ЧК не нашло ни копейки. — Повернувшись к извозчику, сказал, извиняясь. — Прости, брат. У первого поэта России денег нет!
— Вот, возьмите, — протянула Бениславская деньги извозчику.
Извозчик снял шапку, перекрестился.
— Христос с вами! Полно, Сергей Александрович, нешто я не видел, отколь вы вышли! Может, еще свидимся. Что мы, нелюди? Нешто мы не понимаем! Но-о-о-о! Милай! — хлестнул он вожжами лошадь и, обернувшись, крикнул: — Держись, Сергей Александрович! Бог не выдаст, свинья не съест. Ничаво!
Тронутый до слез участием простого извозчика, Есенин засмеялся.
— Ну, пошли. Показывайте свое жилье, Галя.
Катя бросилась вперед, открывая дверь в подъезд.
Галя, чинно взяв Есенина под руку, обернулась по сторонам. «Хоть бы кто из знакомых увидел мое счастье!» Но не встретив никого, рассмеялась своим глупым желаниям.
Как бы случайно прижавшись к Есенину в узкой двери, Галя так и шла с ним до лифта, где их ждала Катя с шутливо-многозначительным лицом, всем своим видом давая понять: уж она-то знает, к чему дело идет!
Глава 3
ОТСРОЧКА
Хлысталов понимал, что без изучения материалов, находящихся в прокуратурах и секретных архивах КГБ, восстановить причину трагической смерти Есенина нельзя, и он решился обратиться напрямую.
Заранее заказав пропуск, поднявшись на нужный этаж и пройдя по длинному коридору, Хлысталов постучал, отворил дверь и вошел в приемную высокого начальства КГБ.
