Елена Травкина - Завтра будет среда

«Варварская лира» по-особому звучала здесь, среди варваров, никогда не бравших в руки книгу без принуждения. Гортанными криками, ржаньем лошадей, свистом плети. И лица учеников становились скуластыми, а глаза раскосыми, пахло костром, и луна плыла в  черном дыму пожарищ.  Такого в девятом «б» еще не было, и даже те, кто имя Блока слышал впервые, умолкли, чтобы узнать, чем закончится кровавая оргия.

«И мясо белых братьев жарить!..»

В недрах чьей-то сумки зазвонил телефон.

Поля подождала. Обычно такой паузы хватало, чтобы хозяин с напускным выражением раскаяния его отключил. В этот раз хозяин объявляться не торопился.

50 Cent надрывался изо всех сил. Предлагал найти его, пробежаться по рядам на потеху публике.

Женька в таких случаях говорила:

- Не поняла!

Поля даже и не пыталась. Для таких слов голос нужен особый. Низкий. С оттяжечкой. Чтоб как хлыстом. А у нее вечно не приказ – вопрос.

- Веселкин, твой телефон?

Веселкин радостно улыбнулся в ответ:

- Что вы, Полина Павловна, как можно?

Поля подошла ближе. «Бэшки» завозились, устраиваясь поудобнее. Жаждали если не хлеба, то зрелищ.

- Что ты врешь?

- Ой, и правда, мой…

С придурковатой улыбкой Веселкин полез в карман, и 50 Cent затих в ту же минуту.

- Давай дневник.

Класс засмеялся. У Веселкина не то что дневника, сумки с собой не было, чтобы его носить.

- Тогда выйди из кабинета.

- А разве директор не запрещает выгонять во время уроков?

Полина резко развернулась и пошла к доске. Ей казалось, что все до единого веселятся за спиной и показывают на нее пальцем.

Грянул звонок, и «бэшки», не дослушав домашнего задания, устроили пробку в дверях. Веселкин снисходительно ждал, когда можно будет пройти. Поля смотрела в окно.

Когда-то давно ей рассказали, что страх и беспомощность имеют собственный запах. Тот самый, на который кидаются собаки и рвут на части… Тот самый, что пьянит уже и этих ребят. В следующий раз они придут сюда не учиться, а охотиться. На нее. На Полину. С веселым улюлюканьем загонят за флажки и станут наблюдать, как она мечется внутри замкнутого круга. А потом пристрелят.

- Веселкин, задержись!

Тот нехотя повернулся в ее сторону, потоптался на месте. Кто-то из убегающих крикнул: «Не ссы!», кто-то загоготал.

- Ты не желаешь извиниться?

- А что я сделал?

- Ты сорвал урок.

- Я не срывал.

- Разумеется. И телефон не твой?

- Мой! Мне мама позвонила. Нельзя, что ли?!

- Веселкин, я напишу докладную!

- За что?!

- За то, что сорвал урок!!

- Я не срывал!!

- Я еще объясняться перед тобой буду?!!!

- Да я ничего не сделал!!!

Поля дотронулась пальцами до висков.

- Тогда я вызову твоих родителей.

- Ага, хер вам!

Полина никогда не задумывалась, какого цвета глаза у Веселкина. Наверное, потому, что никогда не видела их вблизи.

Надо же, глаза были голубые-голубые. И странно испуганные.

Веселкин поморгал и как-то судорожно сглотнул. Полина перевела взгляд и удивилась, что ее пальцы что-то делают на чужом горле. Пошевелила, легонько надавила на кадык. Веселкин молчал. И тут как обухом по голове: она ведь чуть не убила своего ученика! Медленно, очень медленно Поля опустила руку. Запихнула на всякий случай в карман пиджака. И каким-то не своим, свистящим шепотом, задала последний вопрос: «Ты все понял, засранец?»

К своему столу Полина вернулась не сразу. Присела, обхватила руками голову - со стола веером слетели тетрадки с Паттинсоном на обложке.

- Ты чего чай пить не идешь?

Женька никогда не сидела на стуле, как все нормальные люди. Забиралась на парту и болтала ногами.

- А чего с Веселкиным? Летит по коридору аки Бэтмен. Глаза круглые, морда в пятнах.

- Я его чуть не придушила…

Женька соскочила с парты и направилась к шкафу. В полной тишине слышно было, как забористо булькает вода.

- Я так понимаю, это не оборот речи. На, попей.

Дверь с грохотом распахнулась, и в кабинет ввалилась ватага с куртками, рюкзаками и хорошим настроением.

- Можно сумки положить?

Женька раскинула руки навстречу.

- Ребята, подождите, пожалуйста, за дверью. До звонка.

Остановить ватагу мог только ядерный взрыв. Нет, серия ядерных взрывов.

- Мы только сумки положить…

- Ребята. За дверью. Подождите.

- Ну, сумки…

- Вы глухие, что ли?! Вам сказали: за дверью!

Полина допила и очень спокойно сказала:

- Мне нельзя работать в школе.

Женька скучно покачала ногой:

- Да брось ты. Нашла из-за чего переживать. Еще бегать за тобой будет и в глаза заглядывать.

- Так нельзя… Это последнее…

- Подумаешь. Я тоже по губам бью, когда при мне матерятся. А физруки, по-твоему, с ними особо ласковые?

- И вы … тоже?

- А что делать, если они только силу признают? Нянькаться?

- Ты не понимаешь… Я ведь даже не помню, как это сделала.

- Удивила. Вот когда ты ключом от квартиры начнешь кабинет открывать… В Штатах учителей, между прочим, не допускают к даче показаний. Считают неадекватными. Уэлкам!

- А ты сколько лет работаешь?

- Десять.

- И до сих пор не свихнулась?

Дверь снова хлопнула. Вместе с раскатами звонка в класс внесло давешний табор.

Полина смотрела на Женьку и ждала ответа.

Дома Полина разревелась. В который раз.

- Уходи ты с этой работы, - просил муж. – Ну, сколько можно нервы мотать?

- А пя-ти-клашки? - всхлипывала Поля. - Знаешь, как с ними интересно? Один такое сочинение по картине написал!

- Один! На сотню! А остальные девяносто девять? С ноги бить их будешь? Как твоя Женька?

Поля подавленно молчала.

Ночью ей снился кошмар, что она никак не может успокоить детей на уроке. Полина кричала и не слышала сама себя. А ученики болтали, курили и дрались, не обращая никакого внимания на ее жалкие призывы к порядку. Затем из-под парты вылез директор и гнусным голосом Коровьева произнес: «Антракт, негодяи».

Поля открыла глаза. «Да что ж я мучаюсь-то? Завтра же подам заявление об уходе. Провались они все».

И как телеканал переключила. Вокруг звенела колоколами таинственная Прага, куда с мужем ездили в свадебное путешествие.  И дрессированный попугай тащил билетик на счастье. И пятиклашки, почему-то все ставшие ее детьми, кричали: «Горько!» и подбрасывали вверх лепестки роз.

А Поля плакала. Сама не зная почему.

Та, что живет под кроватью

- Стоп, а это что? – мама внимательно рассматривала длинную, запекшуюся с одного края царапину на Олежкиной руке. А тот пританцовывал на месте, как будто и не в кровать торопился, а обратно на улицу - к Севке и Андрею.

- Не знаю. Поцарапался…

- Ничего себе поцарапался! Как ножом. Паш, глянь.

Отец нехотя оторвался от футбола и, скользнув равнодушным взглядом по ручонке сына, пожал плечами.

- Ну и что… - он не разделял маминого беспокойства. - Шрамы мужчин украшают.

- Где ты так? - продолжала мама, недовольная отцовской реакцией.

Олежка не помнил. Смутные ночные видения растаяли в орущем и хохочущем свете дворового дня. Сегодня они играли в мушкетеров и носились по зарослям с гибкими прутами вместо шпаг. Победить Севку-кардинала было непросто, но девчонки признали Олежку лучшим, вручив орден из ромашки.

Что ему, герою дня, было испытание маминой зеленкой?

- В следующий раз будь осторожней.

К полуночи все в доме угомонилось. Стих топот детских ног в туалет и обратно. Стихла мамина колыбельная, нужная больше самой маме. Даже часы, вздохнув облегченно, затикали как-то по-другому.

Разметавшись и свесив пораненную руку с кровати, безмятежно спал Олежка.

А в подкроватной темноте открыла желтые, как фары, глаза Бабайка.

Олег пил чай, рассеяно наблюдая за Люськиными передвижениями: стол – плита – раковина. И в обратном порядке: раковина – плита – стол. Думать и говорить было лень: давала о себе знать вечерняя усталость.

Облокотившись на стенку, Олег закрыл глаза.

В сковородке вкусно шкворчало. Люська отбивала ножом такт по разделочной доске. Дынь, дынь, дынь, дынь, We will we will rock you.

Олег уже начал было притоптывать, как стук неожиданно прервался:

- Я пойду завтра в школу.

Открывать глаза тоже было лень.

- Зачем?

- Они истязают нашего сына.

Из-за русых прядей Люськиного лица почти не было видно. Голос звучал ровно. Но пальцы намертво вцепились в рукоять ножа, желая если не сломать, то погнуть, завязать морским узлом.

- Как это истязают? – Олег вопросительно уставился на жену. – Кто?

Мобильник на столе внезапно ожил и радостно оповестил об этом окружающих. Чашка, бутерброд и надрывно пиликающая трубка никак не помещались в руках – и, пожертвовав чаем, Олег недовольно буркнул в телефон: