Таир Али - Ибишев
Жалобно скрипят амортизаторы. Машину то и дело заносит на крутых поворотах, она буксует в желтой пыли. Селимов смеется и почти не следит за дорогой, управляя машиной благодаря годами выработанной привычке, и она, как послушное старое животное, дрожит всем корпусом и из последних сил рвется вперед сквозь висящую стеною пыль и жадные заросли винограда.
Глава 3
БУМАЖНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
1.
…С того памятного дня, когда Ибишев разбил головой зеркало, прошло почти пять лет. Значит, речь идет приблизительно о 1992 годе.
За это время Денизли практически не изменился. Или только кажется, что он всегда был таким, каким видится сейчас: грязным, темным и заброшенным. Если смотреть сверху, зажатый, как в тисках, с одной стороны бесноватым морем, а с другой песками и голодным виноградником, поросли которого с каждым днем становятся все гуще и непроходимее, Денизли похож на уродливую мертвую куколку. И везде: на бурых фасадах домов, на умирающих каштанах, на скамейках, на центральной площади перед зданием мэрии, на нелепой полуразрушенной арке с безобразными львиными головами, стоящей на въезде в город, и даже на витринах магазинов — толстым слоем лежит серая пыль. Откуда она берется — неизвестно. Но она повсюду. Даже в постельном белье. Противная серая пыль, легкая, как пудра. От нее першит в горле, она хрустит на зубах, и кажется, нет силы, способной избавить от нее. Возможно, когда–нибудь она совершенно погребет под собой Денизли вместе со всеми нами, как это случилось со старой нотариальной конторой около львиных ворот. После очередного мусорного урагана весной прошлого года ее засыпало до самой крыши. Покойный ныне доктор Аббаскулиев предполагал, что пыль эта возникает вследствие выветривания гигантских известняковых глыб на давно брошенном каменном карьере в девяти километрах от Денизли. Ее разносит ветер.
Кроме пыли, головной боли и озноба, весной и летом ветер, дующий из самой глубины полуострова, приносит еще и головокружительный запах горькой полыни и томный аромат ночных цветов, будоражащий кровь и вызывающий видения. И начинается бессонница. И огромные темные бабочки исполняют магические танцы в густом свете уличных фонарей. И по узкой полоске пляжа, усеянного гниющими водорослями и распахнутыми раковинами мертвых мидий, бродят неприкаянные души самоубийц и утопленников, прячась от ритмично вспыхивающего желтого луча. Маяк. Если приглядеться, можно угадать его очертания в фосфоресцирующей темноте горизонта…толстые рыбы, сонно вращая прозрачными плавниками, жмутся к скалам, вокруг которых в зарослях сияющих ламинарий висят стаи креветок…
2.
Как все стоящие революции — «бумажная революция» в Денизли грянула совершенно неожиданно.
Почти никто не ждал ее. Почти никто не думал о ней. Словно приблудная собака, она родилась незаметно и тихо в то самое время, когда ничто, казалось, не предвещало ее рождения. Еще накануне вечером город жил своей привычной жизнью, изо всех сил стараясь приспособиться к экономическому кризису и безвластью, поразившему всю новоиспеченную страну. То и дело гасло электричество, в банках не было наличных денег, цены росли каждый день. И вечерами, при свете керосиновых ламп, жители Денизли как фантастические романы читали столичные газеты, в которых скупо говорилось о войне, уже вовсю бушующей на западных границах, и многолюдных манифестациях. Но, положа руку на сердце, кто из них тогда мог предполагать, что жаркие баталии в столице когда–нибудь докатятся и до здешних пределов?!
Революция родилась 22 марта, на злополучные мартовские иды, когда земля смешивается с небесами, и сновидения обретают силу пророчеств, и запах тления — терпкий и одуряющий — запах влажной земли, пробуждающейся к новым рождениям, невидимым покрывалом зависает над плоскими крышами города. Она началась с того, что рано утром на площади перед зданием мэрии, обсаженной синими кремлевскими елками, собрались активисты местного отделения ФНС — Фронта Национального Спасения — все сплошь в одинаковых черных пальто из драпа.
Их заметили не сразу. Медленно рассеивался горький утренний туман, и из клубящегося марева постепенно проступали их суровые пергаментные лица и гордо поднятые воротники. Они стояли, плотно прижавшись друг к другу, эти повивальные бабки Революции, в полуметре от каменных ступеней мэрии, и глаза их, по выражению одного местного поэта, «источали радиацию». Конечно же, их было ровно двенадцать, собравшихся тем ранним утром на пустынной полукруглой площади. Двенадцать праведников, двенадцать апостолов, двенадцать имамов — тринадцатый надежно скрыт до поры — неподвижно стоящих под мелким моросящим дождем. И это было удивительно и странно, потому что до того дня никто в Денизли до конца не верил в существование этих людей.
ФНС казался мифом. О нем говорили вполголоса и, большей частью, с известной долей скепсиса. Так, например, утверждали, что местная ячейка ФНС возникла целых два года назад и все это время находилась в глубоко законспирированном подполье. Ходили слухи о регулярных тайных собраниях местных карбонариев, проходящих то ли в портовых доках, то ли на особых конспиративных квартирах рядом со старым кладбищем. Рассказывали также о существовании каких–то листовок, призывающих к свержению замшелого и все еще по старинке «красного» городского головы и введении в Денизли демократии. Никто никогда не читал и даже не видел этих листовок, собственно говоря, так же, как и ни одного живого члена ФНС.
Но всему свой черед. Рассеялся туман, и перед замершими от восторга жителями Денизли предстали скрытые дотоле двенадцать праведников в черных драповых пальто.
Было холодно и над каждым из них висело небольшое облачко белого пара. Несмотря на раннее время, все, кто жил в домах вокруг площади, прильнули к окнам и высыпали на балконы, чтобы взглянуть, еще до конца не веря, на первых денизлинских карбонариев.
Почти мгновенно слух о происходящем на площади разлетелся по всему городу, и вскоре к мэрии стали стекаться многочисленные зрители — по большей части базарные торговцы рыбой и овощами. Они собирались разрозненными кучками на почтительном расстоянии от революционеров и молча ждали развития событий. И, наверняка, никто из них не думал о том, как страшно и одиноко карбонариям там, в самом центре этой проклятой площади, под знобящим мартовским дождем, в присутствии сотен зрителей, ждущих чуда. И, наверняка, никто не представлял себе, что расстояние всего в несколько метров, разделяющее их и эти двенадцать человек, на самом деле измеряется во многие тысячи световых лет, пролегающие через бесплодный и мертвый космос. И когда зрители почти заполнили все переулки, ведущие к площади, один из карбонариев, словно перекидывая к ним шаткий мостик, медленно поднял над головой кусок желтого картона с аккуратно выведенными на нем латиницей словами «Да здравствует Демократия и Свобода».
Это был не просто кусок картона. Это было послание, адресованное всем, кто собрался в тот день на площади. И люди, с трудом разбирая непривычные латинские буквы, сразу понимали скрытый смысл этого послания. Словно загипнотизированные, они все ближе и ближе подходили к карбонариям, образуя вокруг них живое кольцо. И когда, наконец, к площади подъехали милицейские машины с включенными мигалками, Революция уже фактически победила.
При виде милиционеров карбонарии сгрудились как можно более плотнее и старший среди них — мужчина лет 50 с короткой неряшливой бородой — выкрикнул осипшим от волнения голосом что–то вроде: ”Долой тиранию!» Заговорщики из ФНС нестройным хором голосов подхватили эту фразу вслед за своими лидером. И, несмотря на то, что слов почти никто не разобрал, люди на площади одобрительно загудели, а те, кто стоял на балконах, принялись бешено аплодировать и свистеть.
Тем временем к площади подтянулось еще несколько милицейских машин. В одной из них на заднем сидении сидел городской глава — усталый грузный человек в строгом двубортном костюме. А кольцо людей вокруг заговорщиков все сжималось и сжималось, и вскоре они слились в одну единую ликующую толпу, громко и требовательно скандирующую вслед за мужчиной с короткой бородой «Свобода! Свобода! Свобода!». И толпа становилась все больше. Она росла словно снежный ком. И люди на балконах поднимали над головой сжатые кулаки и тоже кричали «Свобода!». И когда кто–то не очень уверенно заговорил через милицейский громкоговоритель, его хриплый голос сразу же потонул в грохоте протестующих криков и свиста. Толпа качнулась и стала угрожающе надвигаться на милицейские УАЗики. С балконов в них полетели луковицы и картофелины. Выключив мигалки, машины стали одна за другой ретироваться.
«Победа! Победа!» — понеслось над площадью. И сразу же откуда–то, как по волшебству, появились флаги. Новые трехцветные флаги с восьмиконечной звездой и полумесяцем посередине. Они торжественно затрепетали на сыром ветру. И сразу стало как–то празднично. И люди стали хлопать самим себе и двенадцати праведникам во главе с бородатым. И он с помощью соратников неловко взобрался на парапет и, ухватившись рукой за длинный железный флагшток, стал говорить речь. И в наступившей тишине несколько минут был слышен только его осипший голос, гулким эхом разносившийся по маленькой площади, и дыхание тысяч людей, напряженно внимающих ему.
