Таир Али - Ибишев
Следуя указанием старика–бродяги, Селимов свернул направо.
5.
Он стоит, облокотившись на горячий капот машины и, щурясь от солнца и ветра, с чувством победителя рассматривает красивую, хотя и несколько запущенную виллу, выстроенную из камня на живописной скале, нависающей над морем. Сплошной балкон опоясывает дом по периметру. На крыше солярий и барбекю из огнеупорного кирпича. Панорамные окна от пола до потолка закрыты жалюзями. Прямо перед входом пустой бассейн, облицованный синим кафелем. Он завален песком и мусором. Вдоль дороги, ведущей к дому, в ряд стоят симпатичные фонари с разбитыми плафонами и высохшие, словно обугленные, маслины. Маслины разукрашены как новогодние елки. На скрюченных ветках, облепленных сверкающим серпантином из кассетных пленок, в изобилии висят пустые металлические банки, автомобильные запчасти, выкрашенные в красный, синий и желтые цвета, проволочные звезды и сито всевозможных размеров. Все это звенит, дребезжит и гудит на ветру.
Селимов оставил машину у водонапорного бака, стоящего на ржавых железных подпорках.
Солнце стоит в зените. Окутанное странным розовым маревом, оно яростно прорывается сквозь бегущие по небу тучи пыли. И его жар подобен укусу скорпиона.
Селимов идет к входной двери. Под ногами хрустят ракушки и песок. Сквозь плотно закрытые жалюзи кто–то внимательно наблюдает за ним. Селимову не по себе.
Ветер приносит запах горького миндаля и сухой полыни.
Дверь открыла полная краснолицая женщина в малиновом халате с капюшоном. Вытирая мокрые руки о чайное полотенце, перекинутое через плечо, она с нескрываемым любопытством смотрит на Селимова и широко улыбается.
— Прошу прощения. Это дом номер тридцать девять?…Я ищу дом писателя.
— А вы кто?..
— Я из редакции. Мы договаривались о встрече…по телефону…утром.
— Покажите какой–нибудь документ. — Селимов достает из портмоне редакционное удостоверение и протягивает его женщине.
В просторном холле темно и прохладно. Снаружи доносится вой ветра, наложенный на совсем отдаленный гул беснующегося моря.
— Сюда, пожалуйста. Вообще–то мы ждали вас к одиннадцати часам. Как договорились.
— Я никак не мог найти ваш дом. И спросить было не у кого. Такой ветер.
— Проходите. Только снимите, пожалуйста, туфли. Я сейчас дам вам тапочки.
Она отодвигает тяжелую бархатную штору и Селимов оказывается в полукруглой комнате, еще более темной, чем холл. Бледный солнечный свет, просачиваясь сквозь закрытые жалюзи, ступеньками лежит на ковре. Где–то справа, в углу, размеренно стучат часы с боем. Монотонно гудит кондиционер. Глаза Селимова начинают постепенно привыкать к темноте. В глубине комнаты он различает мужской силуэт.
— Кто это?.. Слесарь?
— Нет. Это корреспондент из газеты.
— А слесаря до сих пор нет?
Женщина включает свет.
За громоздкой конторкой вишневого дерева у стены стоит розовощекий толстячок в пижамных брюках и майке. Перед ним аккуратная стопка рукописей, раскрытая книга в мягком переплете и большой высушенный краб с отломанной клешней.
Толстячок натягивает на голову малиновый берет и выходит из–за конторки.
— Пресса! Пресса — это хорошо! Хотя, честно говоря, мы вас уже и не ждали… Но лучше поздно, чем никогда! Ведь, правда?
Толстячок неожиданно подмигнул Селимову и залился идиотским хрюкающим смехом.
— Вы проходите, не стесняйтесь! Садитесь в кресло, так вам будет лучше видны картины на стене. А тетя Сяма пока нам сделает чай. Ведь, правда, тетя Сяма? А может, кофе?
Селимов неопределенно кивает. Вся стена напротив него увешана картинами. Их не меньше двух десятков. Он безошибочно узнает руку отца. Но он никогда не видел этих картин раньше.
В комнате много книг. Они плотно стоят в высоком шкафу, уходящем под самый потолок. На подоконнике, рядом с пустым прямоугольным аквариумом, Селимов видит чучело маленького каймана и изящную модель парусника на лакированной подставке. Селимов удивлен. У него такое чувство, что все это он уже видел когда–то. Дежавю? Огромный веер, расписанный иероглифами, траченное молью сомбреро, китайский зонтик с цветами, две бронзовые статуэтки на мраморной каминной полке, граммофон со сверкающей медной трубой…Он почти уверен, что видел все это. Этот ковер с крупным геометрическим рисунком. Селимов пытается вспомнить. Ему кажется, что он вот–вот вспомнит. Но что–то отчетливо мешает ему.
(Селимов наделил Ибишева великим Даром Узнавания. Но сам он слеп, как летучая мышь. Он не видит в упор.)
— А вот и чай!
Женщина ставит на журнальный столик поднос с заварным чайником, нарезанный лимон в блюдечке, вазочку с шоколадными конфетами, две рюмки и початую бутылку коньяка.
— Чай у нас отличный! Английский, с бергамотом. Попробуйте!..И вообще, молодой человек, — неожиданно напыщенно говорит толстячок, разливая чай по фарфоровым чашкам с лепными драконами, — в этом доме все неординарно! Как вам понравились картины? Удивительно! Ведь, правда?
— А кто автор?
— К сожалению, неизвестно. Картины не подписаны. А мне они достались, так сказать, по наследству. Но, согласитесь, удивительные работы!
Селимов соглашается.
— Ну что ж! С чего начнем? Я хочу, чтобы мы с самого начала поняли друг друга. Это очень и очень важно, чтобы ваша статья получилась…как это сказать поточнее…на самом высоком уровне! Ведь речь, как–никак, идет о гении! Да, да, молодой человек! Именно о гении! Других определений я просто не принимаю!
Селимов с интересом смотрит на толстячка и, пытаясь скрыть улыбку, смущенно откашливается. Лицо толстячка горит от возбуждения. Он нервно потирает друг об друга свои пухлые ладошки.
— Ну и как вам роман? Вы уже прочитали его?
Селимов пожимает плечами.
— Значит, не читали! — толстячок искренне огорчен. И от этого румянец на его лице проступает еще больше. Он хмурит выцветшие брови и с укором смотрит на Селимова.
— Очень жаль, очень жаль. Я надеялся… Но, честно говоря, этого и следовало ожидать. Сейчас мало читают, а уж тем более в провинции. Очень жаль…
Возникает неловкая пауза. Толстячок остекленевшими глазами смотрит в чашку со стынущим чаем и не обращает на Селимова никакого внимания.
Из кухни тянет запахом жареного лука. Селимов чувствует, что голоден.
Толстячок вдруг вскакивает с дивана и начинает быстро ходить по комнате из угла в угол, заложив руки за спину.
— Это великий роман! Клянусь могилой матери!
Голос его дрожит. Селимов мстительно надеется, что он прослезится.
— Просто великий! В этом столетии больше не будет написано ничего подобного! Уверяю вас!..Сейчас роман переводят на португальский и урду, а осенью он выйдет в Дании и, может быть, еще в Бенгалии! Роман начинает свое шествие по миру! Пейте, пейте чай, он сейчас совсем остынет! Когда я увидел первые пробные оттиски…боже мой, я чуть не плакал, как ребенок!..давайте я плесну вам коньяку…отличный коньяк, мне привезли его в подарок из Шемахи.
Голос толстячка больше не дрожит. Он стоит перед Селимовым и возбужденно говорит, жестикулируя руками.
— Обязательно прочтите его! Клянусь могилой матери, вы не пожалеете! Вы на все сто процентов убедитесь, что я прав! Я бы дал вам почитать свой экземпляр, но он, к сожалению, у меня остался в единственном числе. И я никак не смогу вам его дать. Даже под честное слово…Дело в том, что я размышляю над ним каждый день. Прочту страницу–другую, потом выключу свет, чтобы ничего не отвлекало, и стараюсь осмыслить прочитанное до последней запятой…выпейте коньяку!
Селимов одним разом опустошает рюмку и решительно наливает себе еще. Спешить ему больше некуда.
— И как, получается?
— Что именно?
— Осмыслить все…
— Нет, что вы! Иногда над одним абзацем мучаюсь целый день. За три месяца я добрался только до двадцать первой страницы! Я все подсчитал: чтобы закончить мою работу, мне понадобится не меньше десяти лет, почти столько же, сколько писался сам роман! Титанический труд! Сейчас мне пятьдесят девять. Если Аллах даст мне сил и здоровья, то…Вы знаете, как тяжело, я бы даже сказал, мучительно писался этот роман! Пришлось четыре раза полностью переписывать все заново. Но труднее всего далась центральная, одиннадцатая глава! Это эпизод с потопом! Только представьте себе: повсюду поднимается вода, тонны, миллиарды тонн мутной морской воды, она затопляет улицы, дома, города и горы, затопляет весь мир. И потом, когда все успокаивается, главный герой вместе со своей семьей и некоторыми уцелевшими животными плывет на огромной лодке по бесконечному морю и видит сквозь толщу воды леса, магазины, стоянки с автомобилями, кинотеатры, дороги, аэродромы… Вы слушаете?
— Конечно…
— Может быть, имеет смысл записывать? Ведь, правда? — Обеспокоено спрашивает толстячок.
