Таир Али - Ибишев
— Конечно…
— Может быть, имеет смысл записывать? Ведь, правда? — Обеспокоено спрашивает толстячок.
— У меня хорошая память. — Селимов наливает себе еще коньяку.
— О чем, собственно, роман? Конечно же, о вечности! А какая еще проблема может волновать по–настоящему великого писателя?! Только вечность: неопределенная, бесконечная, бесформенная, жуткая, в конце концов! Вечность, обесценивающая все человеческое. Вечность против этики. Она страшнее смерти. С точки зрения вечности добро и зло, и даже любовь — суть одно и то же. Они просто подменяют друг друга, рядятся в маски, играют…Вы скажете, что все это не ново. Но речь идет о том, как это передано в романе, с какой силой…
Толстячок все говорит, говорит, размахивая руками, пересказывает какие–то эпизоды из романа, почти нараспев декламирует целые абзацы, а осоловевший от коньяка Селимов рассеянно думает о том, что, если считать того старика в черном пальто, то это уже второй сумасшедший за сегодняшний день, и что когда–нибудь, возможно, все это повторится снова, и этот дом, и старая собака у столба, и недописанный роман про Ибишева, и неожиданные и неизвестные картины отца на стене.
Селимов достает из кармана пачку сигарет и осматривается в поисках пепельницы.
— К сожалению!.. Очень прошу вас не курить! У нас это не разрешается никому! Совершенно невозможно! — толстячок выглядит очень взволнованным.
— Знаете, я сам когда–то курил, но был вынужден бросить. А сейчас вот совсем не жалею об этом, потому что чувствую себе просто отлично. Тетя Сяма, сколько я уже не курю?…А?…Ты слышишь?
— Двадцать три года. — Кричит женщина из кухни.
— Двадцать три года! Это уже стаж! Почти четверть века!..А раньше ведь не меньше пачки сигарет в день. Я перестал курить с тех самых пор, как мы с тетей Сямой переехали сюда, к брату. А как летит время!? Странно, почти вся жизнь прошла рядом с ним…а я…
Толстячок вдруг загрустил. Он поворачивается спиной к Селимову и молчит. Недолго, всего несколько секунд.
— Брат ведь совершенно не переносил запаха сигарет! Совершенно. Это просто удивительно! Вы когда–нибудь слышали о некурящем писателе? Редкость. Я сам не знаю, как объяснить этот феномен. Ведь знаете, в принципе, он был совсем некапризным и очень терпимым. Ну, бывало, покричит, толкнет меня или даже ударит, а через каких–нибудь полчаса извиняется. Помню, однажды тетя Сяма подала ему остывший чай, а он как раз напряженно работал над финалом романа. И что тут началось! Он швырнул стакан в стену, ударил тетю Сяму по лицу, ладонью, наотмашь, перевернул конторку с рукописью… А прошло минут пятнадцать, и он уже не знал, куда деваться от стыда. Два дня извинялся. Подарил тете Сяме золотую цепочку и часы…Ты помнишь?
— Конечно! Такие замечательные часики!.. — кричит женщина с кухни.
— Вот видите! Но что касается сигарет…совсем другое дело! Тут пощады он не знал. Он и с женой, по большому счету, развелся именно потому, что она стала тайком от него курить. Застал ее однажды за этим делом…Я помню, года три назад сюда приехал представитель одного очень крупного европейского издательства. Очень вежливый молодой человек. И брат просто выгнал его из дома только из–за того, что тот попытался закурить!..Он был гениальным писателем и, как все гении, вел себя не всегда адекватно. Так что уж потерпите, пожалуйста…
— Брат? — рассеянно спрашивает Селимов.
— Брат. Мы всегда так его называли. Я и тетя Сяма. Он не возражал. Мне кажется, он не очень любил свое имя… А местные называли его просто писатель. Всем понятно, и никаких вопросов! Здесь же на пятьдесят, а может, и на все сто километров вокруг нет больше ни одного писателя. Хотя, если подумать…
— Писатель?…А вы тогда кто?… — глухо спрашивает Селимов, чувствуя, как холодная испарина начинает выступать у него на висках.
— Вы… — не он?
— Я?!..Да что вы! — толстячок заливается визгливым отрывистым хохотом.
— И вы все это время думали, что речь идет обо мне?!..Вот это да!..Тетя Сяма, тетя Сяма…ты слышишь?!
Селимов бледнеет от досады и бешенства.
— Ну и рассмешили вы меня, молодой человек!..честное слово!..тетя Сяма, ты слышала, он думал, что я — это он!
Он опять хохочет и бьет себя пухлыми ладошками по коленям. От смеха у него на глазах выступают слезы.
— Представляю себе, что вы тут обо мне думали!..Клянусь могилой матери, давно я так не смеялся! Ведь правда… Ну хорошо, хорошо, не нервничайте так! Никто вас не разыгрывает…успокойтесь вы, ради Аллаха! Кто я такой? Я что–то вроде его секретаря. Мы сводные братья. По отцу. Ну, в смысле, у нас один отец и разные матери. Меня зовут Садых–хан. Такое, знаете, немного старомодное имя. А тетя Сяма моя жена. Вообще–то покойный брат не любил родственников, если не сказать больше, но для нас с тетей Сямой он делал исключение. Собственно говоря, ведь мы…
— Покойный?!..
— А разве вы не знали? — тихо говорит тетя Сяма, стоящая в дверном проеме.
— Бедный, бедный брат…мы так любили его! — Она начинает всхлипывать. Селимов с ненавистью смотрит на ее красные мокрые руки.
— Ладно, ладно! Хватит. Принеси–ка нам лучше свежего чая.
Толстячок выпроваживает ее из комнаты.
— Вы не обижайтесь, честное слово! Ведь я был уверен, что вы все знаете. Смешно получилось.
— От чего он умер?
— Еще одна причуда великого человека. Вот мы говорим «покойный», а ведь толком ничего неизвестно. На самом деле мы даже не знаем — умер он или нет. Все очень просто, полгода назад, вечером, приблизительно часов в пять, он вышел из дома прогуляться. Все было как обычно. Он любил подолгу гулять в одиночестве. Привычка эта у него появилась после того, как они не очень хорошо разошлись с женой. Ну, знаете, эти бракоразводные дрязги, раздел имущества, унизительные скандалы, дочь, которая по наущению матери отказалась встречаться с отцом…короче, все это негативно отразилось на его физическом состоянии. Его стали мучить бессонница, приступы необоснованной ярости. А прогулки помогали ему забыться. Обычно он ходил к скалам или спускался в город. Час, два. Иногда немного дольше. И в тот злополучный день он вышел, как обычно, не взяв с собой ни денег, ни документов, но домой больше уже не вернулся. Просто бесследно исчез. Милиция облазила здесь все, обшарила каждый кустик, каждый камень… Неужели вы не помните? Весь город тогда говорил об этом.
— Может быть… — Селимов не помнит.
— Полгода назад. Формально он все еще находится в розыске. Но полгода большой срок. Я до сих пор не могу простить себе, что отпустил его в тот день!
Конечно, все было, как обычно, как всегда, но я должен был почувствовать…и он не сказал мне ничего…ни одного слова, а ведь я и тетя Сяма единственные ему близкие люди, мы его семья…
В голосе толстячка опять появляются плаксивые интонации.
— Знаете, перед уходом он уничтожил все свои фотографии. Ничего не оставил. Но мы не сразу это заметили. Только когда пришла милиция. Стали искать фотографии, а их нет. Все изорваны на мелкие кусочки и брошены в мусорное ведро. Потом я очень долго пытался восстановить хотя бы одну, но ничего не вышло. Выкладывал их как мозаику на лист бумаги и так, и этак. Чуть не ослеп совсем. И вот уже прошло полгода. И все вокруг уверены, что он умер. Может быть, упал со скалы в море или еще что–нибудь в этом роде. Но мы с тетей Сямой все еще надеемся, что в один прекрасный день он вернется. Просто откроет дверь и войдет…простите…
Толстячок прослезился. Он промокает глаза салфеткой.
— Однажды он сказал: когда я закончу эту книгу — я умру. И вот. Взял и исчез… Мне очень тяжело говорить об этом. Такая трагедия! Такой светлый ум!..Я не могу представить себе его мертвым…знаете что, давайте отложим нашу беседу…я что–то стал себя неважно чувствовать. Тетя Сяма, принеси мне корвалол и мои таблетки! Побыстрее, побыстрее, пожалуйста! У меня опять кружится голова!
6.
…Среди клубящихся облаков пыли плывут электрические змеи, и за каждой из них тянется длинный шлейф сверкающих искр. Жадные электрические драконы с распущенными, словно веера, хвостами. Они плывут с востока на запад, туда, куда тянется серая лента разбитого шоссе, полузанесенного песком и мусором. И вдоль всей дороги сплошным бурым ковром лежат бесконечные заросли хищного винограда. Это только кажется, что он неподвижен. Под прикрытием уродливых скрюченных листьев ни на минуту не прекращается движение. Твердые и цепкие, как когти животных, усики все время ползут по земле в поисках надежной опоры. С каждым днем они захватывают все больше пространства и все ближе подбираются к Денизли. И лишь облачко пыли, поднимающееся в небо там, где с глухим грохотом обваливается очередной каменный каркас недостроенного дома, словно сигнальная ракета, предупреждает город о грозящей опасности…
