Джумпа Лахири - На новой земле
Он вдруг почувствовал, что сильно устал, буквы стали расплываться в глазах, слова выплыли из путеводителя и повисли на уровне его лица. Рядом с небольшой стопкой книг на прикроватной тумбочке стоял телефон. Он поднял трубку и несколько секунд послушал гудок, потом положил трубку обратно. Перед отъездом в Сиэтл он отправил миссис Багчи по мейлу телефон дочери, но он не ждал, что она будет звонить. Она любила своего мужа, с которым прожила два года, гораздо больше, чем он любил жену, с которой прожил сорок лет. В этом он не сомневался, ведь она до сих пор носила в бумажнике его фотографию — юный мальчик с волосами уложенными на косой пробор, чистый и неуклюжий, как молодой жеребенок. Он не ревновал ее к тому давно умершему мальчику-мужу. В каком-то смысле ему было спокойнее знать, что ее сердце принадлежит другому. Не страсть легла в основу их отношений, несмотря на то что они были близки. А почему бы и нет? Он ведь мужчина: всю жизнь исправно выполнял супружеские обязанности и в этом качестве чувствовал себя совершенно естественно.
Какое-то время после смерти жены его преследовали мысли о смерти — он вдруг ясно осознал, что его она может настигнуть так же неожиданно. Раньше ему не приходилось видеть смерть так близко: когда умерли родители, он находился от них за тысячи миль, на другом континенте, и не наблюдал уродующую, унизительную жестокость смерти. Строго говоря, когда умерла жена, его тоже не было рядом. В то время он сидел в комнате ожидания, прихлебывая чай, купленный в больничном кафетерии, лениво листая журнал и ругая врачей. Сейчас вопрос собственной кончины его не слишком беспокоил. Мучило другое: почему он воспринимал как должное присутствие в его жизни жены, почему с такой высокомерной надменностью полагал, что операция непременно должна пройти успешно? Почему ни на минуту не усомнился в том, что жена проведет в больнице только ночь, а утром они вместе поедут домой? Ему даже в голову не пришло, что что-то может помешать друзьям прийти к ним в гости через две недели, а жене летом поехать во Францию. За его высокомерие пришлось расплачиваться всем — он вспомнил, как Рума упала в его объятия, всхлипывая так горько, будто снова стала маленькой девочкой, — так она рыдала в пятилетнем возрасте, когда наступила на осу. Он же, как всегда, держался мужественно и не проронил ни слезинки.
Иногда посреди ночи она просыпалась в кроватке Акаша, поднималась и, пошатываясь, на ощупь пробиралась в свою комнату. А на рассвете раздавался частый топот маленьких ног, и заспанный Акаш забирался к ней под одеяло, чтобы поспать еще пару часов, прежде чем бодро вскочить с кровати. Ей нравилось дремать в эти утренние часы, обняв маленькое тельце сына, особенно когда Адама не было дома. Однако сегодня утром Акаша рядом с ней не оказалось. Первый триместр беременности прошел, и ее уже почти не тошнило по утрам, наоборот, теперь она просыпалась с единственной мыслью: что бы съесть? Капризам ее не было конца: то ей хотелось буррито, а то она умирала при мысли о сэндвичах с яйцом и сыром, которые продавались в кондитерской около их старого дома на Парк-Слоуп. Это напоминало ей о том, что всю ночь, пока сама она спала, ее тело работало над зародившейся в ней новой жизнью. Рума прошлепала на кухню: оставшиеся после вчерашнего ужина тарелки были тщательно вымыты и высушены и составлены около мойки. На столе стояла чистая миска, ложка, стакан для сока и кружка. На блюдечке около плиты ютился использованный чайный пакетик, который отец явно сохранил, чтобы заварить второй раз. Откуда-то снаружи доносился высокий голосок Акаша, но через окно его не было видно. Рума вышла на крыльцо, теперь голос сына был слышен более четко. «А я не видел черепаху», — возбужденно щебетал Акаш, из чего Рума заключила, что они с отцом ходили на озеро.
Рума проглотила свои витамины для беременных, налила воды в чайник. Она стояла над тостером, когда отец с Акашем вошли на кухню.
— А мы ходили на озеро, и даду сделал мультик, — с воодушевлением закричал Акаш, слегка подпрыгивая и указывая пальцем на камеру, которая висела на шее отца.
— Э, да ты весь мокрый, — сказала Рума. Сандалии Акаша и даже его шорты спереди были забрызганы водой. Она повернулась к отцу: — Что случилось?
— Да ничего особенного. Мы думали, что видели черепаху, и Акаш хотел ее потрогать, только и всего. По-моему, он хочет есть.
— Сначала нужно переодеться. — Рума взяла Акаша за руку, мельком увидев, как отец подошел к кухонному шкафу и открыл дверцу.
— Он любит эти хлопья? — Отец вытащил коробку шоколадных шариков.
Рума кивнула.
— Баба, а когда ты сам проснулся?
— О, я-то встал, когда еще пяти не было. Я сел на крылечке позавтракать, а тут и Акаш ко мне пришел, и мы решили прогуляться.
— Давай я все сделаю. — Рума протянула руку, чтобы взять у него миску с хлопьями.
— Ничего, ничего, переодень малыша, а потом поешь сама.
Рума вытащила из холодильника масло, достала джем, приготовила чай. Отец тоже сел за стол, бросил использованный чайный пакет в чашку, залил оставшимся кипятком.
— Даду, пойдем! — Акаш потянул его за штанину. — Пойдем гулять!
— Скоро пойдем, бабу. Сначала дай мне поесть.
Хрустя тостом, Рума рассказывала отцу о том, куда они могут поехать и что посмотреть во время его визита — она заранее проверила, как работают музеи, узнала цену билетов на концерты. В голове у нее уже выстроился план походов по театрам — практически каждый день был чем-то занят. Сама она так и не удосужилась осмотреть центр Сиэтла, но теперь, получив в распоряжение целую неделю и компанию отца в придачу, была рада наверстать упущенное.
— Прежде всего мы поднимемся на Космическую иглу, — говорила она. — И еще, конечно, надо зайти на Щучий рынок[1]. Я слышала, что недалеко от побережья есть дельфинарий, думаю, Акашу будет интересно посмотреть на рыбок, да, детка? Кстати, мы можем прокатиться на пароме через Пьюджит-Саунд, говорят, это интересно, или, может быть, поедем на день погулять в парк Виктория? Еще я выяснила, что на заводе, где собирают «боинги», можно заказать экскурсию. Тебе было бы интересно туда сходить?
— Да, — сказал отец. Он устало взглянул на нее, и Руму поразили его глаза — за стеклами очков они казались совсем маленькими и какими-то тусклыми. — Если честно, — проговорил отец, — я бы не прочь отдохнуть от всего этого туризма.
Рума смешалась, она-то была уверена, что именно за этим отец и приехал в Сиэтл. Он привез с собой видеокамеру, собирался снимать фильм о местных достопримечательностях, как в Италии или в Голландии, где он уже побывал. Зачем еще ему было путешествовать?
— Ну-у, не знаю, — протянула она. — Больше-то здесь особо и делать нечего.
— Меня не надо развлекать.
— Баба, я не это имею в виду, ты же понимаешь. Делай что хочешь, конечно, — поспешно добавила она и вдруг побледнела — ее захлестнул приступ тревоги. А вдруг отец, так же как мама, заболеет? А вдруг он уже болен, только не говорит ей об этом? Ей пришло в голову, что она совершенно не представляет, как он живет, может быть, ему приходится подниматься по крутой лестнице, чтобы попасть в эту свою квартирку? Может быть, он еще не познакомился с соседями и никому нет до него дела? Ей припомнилась статистика, которую она недавно вычитала в одной желтой газетенке, — о том, что люди, прожившие вместе долгое время, часто умирают в течение двух лет друг за другом с диагнозом «разбитое сердце». Но Рума знала, что ее родители никогда не любили друг друга так сильно, чтобы своей кончиной разбить супругу сердце.
— Баба, с тобой все в порядке?
Отец взглянул на нее с улыбкой — он в это время строил Акашу страшные гримасы, успевая отправлять ему в рот полные ложки хлопьев.
— Что ты имеешь в виду — в порядке?
— Ну, ты себя хорошо чувствуешь?
— Да, нормально. Просто я надеялся, что здесь отдохну от отдыха, понимаешь? На самом деле осмотр достопримечательностей — еще та работа! Утомляет, если заниматься этим постоянно.
Рума согласно кивнула головой:
— Понимаю. — Действительно, она понимала его прекрасно. И где-то глубоко в душе знала, что ее отец не болен. Хотя ей неприятно было это осознавать, но выглядел он сейчас даже лучше, чем когда была жива мама, — счастливее, что ли? Как будто ее смерть освободила его от тяжелого гнета. А вот для Румы смерть матери стала настоящей трагедией — ей казалось, что с ней ушла какая-то очень важная частица ее жизни.
Отец вытащил из кармана довольно ветхого вида белый платок и вытер Акашу рот. У Румы опять кольнуло в сердце — так напомнил ей этот жест время, когда она сама была маленькой и отец приходил ей на помощь со своим платком: вытирал пролившееся ей на колени молоко, вытирал нос, завязывал разбитую коленку.
