Эйтан Финкельштейн - Пастухи фараона
Вернувшись летом 1802 года из путешествия по империи, Александр не скрыл, сколь тяжкое впечатление произвели на него нищета и убогость еврейских подданных. Указом от 9 ноября император учредил «Комитет по благоустройству евреев», который должен был «представить виды для общего положения об евреях». Хотя Комитету было поручено «войти в ближайшее рассмотрение проекта Державина, касающегося белорусских евреев», и сам он назначен был членом Комитета, дело по преобразованию еврейской жизни перешло в руки молодых реформаторов.
Председателем Комитета Александр назначил ближайшего к себе человека, малоросса графа Виктора Кочубея, членами его стали польские магнаты, князь Адам Чарторыжский и граф Северин Потоцкий, вошел в Комитет и граф Валериан Зубов, который, правда, еврейскими делами занимался без увлечения. Секретарем был назначен Михаил Сперанский — восходящая звезда на тогдашнем политическом небосклоне. Получилось так, что на одного «почвенника» — Державина пришлось четыре «западника».
Между тем в Черте о новом раскладе в высоких петербургских канцеляриях не знали; тревогой разнеслась по местечкам и деревням весть, будто в Петербурге создан «Еврейский комитет». Переполошились хасиды — а вдруг государь запретит «вредную» секту! Заволновались раввинисты — что если реформы пойдут на пользу раскольникам-хасидам! Впали в панику кагальные заправилы — не дай Бог правительство отнимет у них власть над еврейской массой! Пришла в смятение и сама эта масса — ничего, кроме новых стеснений, не ждала она от сановника Державина. В ожидании очередного Судного дня чрезвычайное собрание в Минске наложило на всех евреев империи трехдневный пост с молением в синагогах о предотвращении грядущего бедствия.
Молитвы эти в Петербурге были услышаны: Гаврила Романович Державин, ретроград и сторонник «мер исправления», предвидя несомненное свое поражение, попросил отставки. В то же время министр внутренних дел граф Кочубей распорядился привлечь к участию в работе Комитета представителей от всех губернских кагалов. Сверх того государь разрешил каждому из членов Комитета пригласить — по выбору — «одного из просвещеннейших и известных в честности» евреев.
Чтобы столичное начальство интересовалось мнением евреев, желая разрешить их же судьбу! О таком в Черте отродясь не слыхали. И опять начался переполох. Кого послать в Петербург, на какие средства, а главное — с каким наказом? Задача была новая, необычная и оказалась кагалам не по плечу. Во всяком случае, когда Комитет выработал общий план реформ и передал их на отзыв, единственное предложение кагалов состояло в том, чтобы отложить реформы на 20 лет.
Иначе вели себя «просвещенные и известные в честности» евреи. Самый влиятельный из них — богатый купец Нота Ноткин еще в 1800 году представил сенатору Державину проект переустройства еврейской жизни в России. Тогда он предложил создать на черноморском побережье колонии и направить туда часть евреев из перенаселенной черты оседлости. В колониях Ноткин предлагал развивать важные для государства ремесла: канатное, парусное, суконное. Оставшихся в Черте петербургский купец предложил поселить на землю, с тем, чтобы они выращивали виноград, разводили шелковичных червей, пасли овец. Привлечь евреев к труду — ремесленному и крестьянскому — Ноткин считал нужным не только для того, чтобы улучшить их экономическое положение; он мечтал изменить быт, поднять духовный и культурный уровень народа.
Проект Ноткина сулил блага и евреям, и государству, но для Державина был неприемлем; совсем иначе — в незыблемости основ — видел екатерининский вельможа благо для отечества и всеми силами незыблемость эту отстаивал.
Приглашенный в Комитет графом Кочубеем переводчик и литератор Лейба Невахович призывал к равноправию евреев со всеми подданными империи. Весной 1803 года вышла его книга, первое по времени произведение русско-еврейской литературы — «Вопль дщери иудейской». Рассказывая о страданиях евреев, Невахович пытался развеять ложные суждения о них и призывал христиан видеть в евреях — по крайней мере, в отдельных, избранных — «соотчиев», соотечественников.
Были среди просвещенных советников сторонники отказа от патриархального быта и традиционного воспитания. Были те, кто считал, что изменить еврейскую жизнь может лишь русская школа и производительный труд. Были и поборники берлинской Гаскалы[35], которые свято верили, что прусские и австрийские законы о евреях, перенесенные на русскую почву, решат проблемы российского еврейства. Беда состояла в том, что еврейской массе, чьи занятия и образ жизни не менялись столетиями, казалось, будто петербургские сородичи пытаются устроить жизнь вовсе не их, реально существующих людей, а какого-то другого народа, живущего в другое время и в другом месте.
«Положение об устройстве евреев» было высочайше утверждено 9 ноября 1804 года. Удивительный это был документ! Его первый параграф «О просвещении» гласил: «Все дети евреев могут быть принимаемы и обучаемы без всякого различия от других детей во всех российских училищах, гимназиях и университетах». Заметим: еврейские дети получили доступ к образованию без каких-либо ограничений.
Первая еврейская конституция установила новый гражданский статус для еврейских подданных империи. Отныне они переходили под начало городских магистратов, подчинялись общему суду и полиции. В то же время сохранялись и кагалы, за которыми закреплялось право собирать казенные подати. Выборным раввинам закон предписывал «наблюдать за обрядами веры и судить все споры, относящиеся к религии», но запрещал прибегать к проклятию и отлучению. Правление кагала должно было отныне переизбираться каждые три года и утверждаться губернским начальством. Кроме того, евреям было предписано обзавестись фамилией и отчеством в соответствии с российским регламентом, а евреи — члены магистрата обязаны были носить общепринятую одежду.
В части экономической закон отказывал евреям в праве заниматься сельской арендой и питейным промыслом. Так там и было записано: «С 1-го января 1808 года никто из евреев ни в какой деревне или селе не может содержать никаких аренд, шинков, кабаков и постоялых дворов… и даже жить в них». С другой стороны, закон рекомендовал поощрять среди евреев земледелие, фабричное и ремесленное производство. Тем, кто желал заниматься земледелием, закон давал право покупать незаселенные земли в западных и южных губерниях, а также поселяться на казенной земле. Фабриканты же и ремесленники освобождались от двойной подати, а желающие учредить полезные отечеству производства могли рассчитывать на казенные ссуды. Купцам, фабрикантам и ремесленникам вдобавок к тому было дозволено временно посещать столицы и внутренние губернии.
Реформаторы остались довольны творением своих рук. Да и либеральная часть русского общества усмотрела в «Положении» торжество здравого смысла над вековыми предрассудками, либерализма — над тиранией. Казалось, по части гуманности и государственной мудрости российские реформаторы оставили далеко позади творцов прусского регламента и австрийского Толеранц-патента.
Но так только казалось.
Как и все русские реформы, Хартия 1804 года была устремлена в светлое будущее, но не предусматривала, что же надо делать завтра и послезавтра, через год и через два. Она была полна смелых идей и грандиозных замыслов, но, как осуществить их на практике, об этом реформаторы умолчали. Хуже того, Положение 1804 года в одном параграфе провозглашало пионерскую идею, в другом — перечеркивало ее ссылками на… древние традиции государства Российского.
Взять, к примеру, вопрос о языке. В местечках и городах Черты люди, говорящие на языке идиш, а таковых насчитали чуть ли не миллион, составляли большинство. Однако же предоставить этому языку статус государственного — наравне с польским и немецким — радетелям равноправия и в голову не пришло. Они отвели евреям на освоение русской грамоты шесть лет, не давая себе труда представить, как целый народ может перейти на новый язык за столь короткий срок. В конце концов, реформаторы лишь создали дополнительные трудности для тех, чью жизнь собирались устроить.
К вопросу о языке примыкала и проблема образования. Открыв евреям доступ в русскую школу и университет, реформаторы сделали не более чем красивый жест. Как могли дети народа, говорящего на другом языке, тем более из нищей и невежественной среды, взять да и отправиться в русскую гимназию! Много ли детей русских мешан и купцов посещали в те времена гимназию и университет?
Лишь запретительная часть Положения была конкретной, причем в экономической своей части всевозможные запреты означали для евреев катастрофу.
Нет слов, питейный промысел и аренды — занятия малопочетные, вызывающие злобу крестьян, зависть мещан, раздражение чиновников. И уж совсем плохо, когда этим промыслом кормится добрая половина народа. Так что предложение перейти к земледелию, ремесленному труду и фабричному производству звучало разумно. Но, спрашивается, как перейти? Если твой отец, дед и прадед курили вино, держали шинок или корчму, перебиваясь с хлеба на воду, то как, на какие средства, можешь ты купить землю, обзавестись хозяйством, заняться хлебопашеством? Как можешь стать ты портным, шорником, ювелиром? Как можешь открыть канатную фабрику, сахарный завод или реализовать другую блестящую идею Ноты Ноткина? Обо всем этом ничего в Положении сказано не было, а вот о том, что десятки тысяч людей с первого января 1808 года лишались права заниматься традиционными промыслами — и тем самым всякого пропитания, — записано было черным по белому.
