Жоржи Амаду - Тереза Батиста, уставшая воевать
То майское воскресенье не было каким-то особенным. С утра они купались в реке, потом бежали домой, потому что пошёл дождь; умывался большой лик неба. Весь остаток дня до вечера они провели дома, доктор полёживал то на постели, то на софе, то в гамаке в саду. Вечером пришёл префект, пришёл просить Эмилиано поддержать городской бюджет: одно слово уважаемого гражданина Эстансии — вас мы считаем своим гражданином! — для губернатора будет решающим, без сомнения. Доктор принял его в саду, где отдыхала любящая Тереза. Она тут же решила удалиться, но Эмилиано, взяв её за руку, не позволил ей уйти. Он сам позвал Лулу и попросил принести напитки и кофе.
И если доктор не полностью восстановил силы, то, во всяком случае, был на пути к выздоровлению. Он опять был радушно настроен, смеялся, разговаривал, обсуждал планы префекта, командовал, возвращаясь к обычной манере поведения. Так несколько дней, проведённых в Эстансии в обществе любовницы, казалось, помогли зарубцеваться полученным им ранам. Умытое небо очистилось от туч, дул лёгкий ветерок, воскресенье было опять солнечным и приятным. За ужином Тереза улыбалась: вчерашний день усталости сменился незабываемой ночью накануне праздника на Соборной площади, где они катались на Большом колесе, — то был фантастически невероятный вечер, самый счастливый в её жизни.
Незабываемым он был не только для Терезы, но и для доктора. После ужина они пошли гулять к мосту и старому порту. Эмилиано говорил:
— Да, давненько я не веселился так, как вчера. У тебя, Тереза, дар веселить.
Это было начало их последней беседы. На мосту Тереза вспомнила, как явно нарочно доктор споткнулся, возвращаясь с праздника, уронил абажур и разбил его вдребезги, произнося над ним смешную эпитафию: отдыхай, король плохого настроения, на веки вечные, аминь! Но Эмилиано не смеялся, он опять был сердит, выражение лица натянутое, голова во власти неприятных раздумий.
И опять погрузился в молчание, и, сколько бы ни старалась Тереза вернуть его к весёлому расположению духа и беззаботности, у неё ничего не получилось. Возникшая было накануне весёлость продлилась лишь до вечера этого майского воскресенья.
Теперь Тереза все надежды возлагала на постель. Ничем не связанная любовь, её утехи, желание и удовольствие, бесконечное наслаждение. Это вырвет его из печали, что овладела им, облегчит несомое им бремя. Ах, если бы Тереза могла взвалить его на себя! Ей ведь не привыкать к тяготам жизни, она нахлебалась горя за свою короткую жизнь. Доктор-то ведь всегда имел то, что хотел, другие только подчинялись, уважая его приказы; он состарился, получая удовольствия от жизни. Для него плохое пережить труднее, чем для неё. И может, в постели, в её объятиях, он успокоится.
Но, вернувшись домой, Эмилиано объявляет ей, что хочет поговорить.
— Да, Тереза. Останемся в саду, посидим немного в гамаке.
В четверг он уже было решился открыть ей сердце, когда заговорил о первом браке, сказал об Изадоре. Что-то ему тяжело, наверное, пришло время поделить груз на двоих. Тереза идёт к гамаку — я готова, моя любовь. Эмилиано говорит:
— Ляг рядом и слушай.
Так он говорил в редкие моменты жизни, особенно когда желал, чтобы их интимность стала глубже и мощнее. Ты моя Тереза, мой Сладкий Мёд.
Здесь, в саду под питангейрами и огромной луной, золотящей висящие на деревьях фрукты, при слабом ветерке, приносящем аромат жасмина, он рассказал ей всё. О своём разочаровании, о неудаче, об одиночестве семейного человека. Братья ни на что не способны, супруга — несчастная женщина, дети — какой-то ужас.
Он растратил жизнь на чрезмерную работу ради семьи Гедесов, братьев и близких, конечно, жены и детей. Он, доктор Эмилиано Гедес, — самый старший из Гедесов, хозяев завода в Кажазейрасе, глава семьи. Он питал надежды, строил планы, мечтал об успехах и радостях и этим горячим надеждам, этим большим планам, этим потрясающим успехам и весёлым предвидениям принёс в жертву больше чем жизнь, принёс в жертву весь остальной мир, всех других людей, включая Терезу.
Он пренебрегал чужим правом, попирал справедливость, не хотел знать ничьих доводов, кроме тех, что шли на пользу клану Гедесов. Клану или банде? Постоянно неудовлетворённые, всё время требующие большего, это из-за них Эмилиано непримиримо сражался с кнутом в руке. Политики, налоговые инспекторы, судьи, префекты и прочие были к его услугам. И всё это в первую очередь Эмилиано делал для детей — Жаиро и Апаресиды.
Ах! Тереза, ни один из них не сказал мне спасибо. Ни братья, ни члены семьи — ни один! — ни супруга, ни дети. Зря потраченное время, напрасно приложенная сила и напрасный труд. Никто не оценил ни его усилий, ни интересов, ни страсти, ни дружбы, ни любви. Напрасны были несправедливости, попрание законов, сила, слёзы и отчаяние многих, и даже кровь, в том числе и твоя. Это для них я принёс тебя и нашего ребёнка в жертву. Зачем всё это, Тереза?
32Любезным голосом врач Амарилио подсказывает дорогу прибывшим:
— Сюда, пожалуйста.
В дверях спальни возникает крупная фигура смуглого молодого человека, почти такого же высокого, как доктор, и такого же красивого и статного, но в его глазах хитрый огонёк, а на губах похотливая улыбка. Он силён и слаб, благороден и вульгарен, скрытен, но делает вид, что открыт всему и всем. Смокинг на нём из модного магазина, он — весь праздник, роскошь, жизнь бездельника.
Почти исчезнувший за фигурой прибывшего врач представляет его Терезе:
— Тереза, это сеньор доктор Тулио Бокателли, зять Эмилиано.
Да, ты прав, Эмилиано: достаточно его увидеть, чтобы признать в нём альфонса. Именно такого, из высшего общества, Тереза ещё никогда не видела, но все они, из какого бы круга ни были и чем бы ни занимались, имеют нечто общее, неуловимое, но понятное тому, для кого проституция была профессией.
— Добрый вечер… — Итальянский акцент и скорбный тон.
Хищные глаза задерживаются на Терезе, они её оценивают. Красивее, гораздо красивее, чем ему говорили, мадонна — метиска, великолепная девчонка, Эмилиано умел выбирать и охаживать, да, у него были основания прятать её здесь, в Эстансии. Он переводит взгляд на тестя, открытые глаза покойника заставляют сомневаться, мёртв ли он. Холодный взгляд острых глаз доктора пронизывал насквозь, видел всё, и Тулио ни разу не удавалось обмануть его. Эмилиано с ним был всегда предельно любезен, но никогда не шёл на сближение, даже тогда, когда тот показывал себя неплохим администратором, способным управлять делами и делать деньги. С первого дня их знакомства Тулио видел в глазах Эмилиано к себе одно пренебрежение, а может, и презрение. Глаза чистые, голубые, непрощающие. И угрожающие. На заводе Тулио всегда чувствовал себя беспокойно: а что, если этот старый мерзавец прикажет одному из своих телохранителей убрать его? Мягко стелет, жёстко спать; у него за плечами не одна смерть. Вот и сейчас тесть смотрит на него с отвращением. Именно с отвращением, а не как-либо иначе.
— Sembra vito it padrone[32].
Кажется живым, но он мёртв, патрон кончился, наконец-то он, Тулио Бокателли, — богатый человек, сверхбогатый, но это стоило ему наглости, цинизма и терпения.
Из гостиной доносятся голоса мужчин и женщин, среди них слышен голос падре Винисиуса. Тулио входит в спальню, пропуская вперёд Апаресиду Гедес Бокателли. Вырез бального платья открывает пышную грудь и спину целиком. Апа — вылитый отец: то же чувственное лицо, сильная, почти агрессивная, красота, рот жадный, как у Эмилиано, но у того рот прикрыт пышными усами. Достаточно взволнованная Апаресида идёт к отцу неверным шагом, покачиваясь. Нет, на балу она не пила, вернее, пила, но мало, танцевала со своим постоянным партнёром Олаво Биттенкуром, молодым врачом-психоаналитиком, последней её любовью. Апа любит менять мужчин. Но, пока они ехали в Эстансию, она выпила почти целую бутылку виски.
Её поддерживает Олаво. Подойдя к телу отца, плохо освещённому пламенем свечей, она падает на колени возле кровати и стула, на котором сидит Тереза.
— Ах, папочка!
Несмотря на то что она твоя дочь, ты, Эмилиано, относился к ней без снисхождения, называя её точным и грубым словом — потаскуха, но винить её не винил, а винил свою кровь и свой род. Ах, лучше бы она родилась мужчиной!
Из груди Апаресиды рвутся рыдания: ах, папочка! Она протягивает руки и касается отца: ты стал грустным, не брал меня к себе на колени, не гладил мою голову и не называл меня королевой, как, бывало, раньше, когда ты стерёг мой сон и судьбу. Ах, папочка!
Склонившись к ней, стоит молодой знаток неврозов и комплексов, готовый помочь таблеткой, инъекцией, влюблённым взглядом, пожатием руки, поцелуем. Стоя в углу, Тулио следит за Апаресидой, но не подходит к ней. Нет, он не безразличен к переживаниям жены, но он знает, что в такие минуты ей более полезен врач и любовник, а не муж, знает прекрасно, и ему это даже удобно. А ещё лучше, если врач, и любовник, и партнёр по танцам — этот убогий тип, воображающий себя неотразимым, — соединены в одном существе. В деликатных делах Тулио Бокателли тонок и деликатен.
