Николай Плахотный - Вид с больничной койки

До сих пор не выветрились из памяти откровения ночной жрицы. Серафима не поучала, не сетовала и не жаловалась на судьбу: она исповедовалась.

— С детства желала свой собственный садик иметь. Совсем небольшой, несколько клумб. Ну и еще грядочку под окном. Грядочку непременно. Узенькую, шириною в два локтя, чтоб с обеих сторон было удобно подходить. И вся мечта! Да вот садовода честного не встретила. Попадались в основном козлы вертикальные, падкие до свеженькой клубнички. За жизненный опыт, за ум бабы кровушкой своей расплачиваются. А мужику что. Совершив половой акт, встал, встряхнулся, получил удовольствие — пошел к другой постели. Мы же, дурехи, ревмя ревем, переживаем, страдаем или, как теперь вот, корчимся на казенной койке… Вся эта любовь, душа моя, обман, выдумки.

Молча и серьезно отвинтила пробку от фляжки. С принципиальной точностью разлила темно-коричневого цвета влагу по сухим рюмашечкам.

— Накось, пригуби.

— Марина не только пригубила, единым духом выпила до дна. Сквозь грязное, закопченное окно донесся гул и скрежет от проехавшего неподалеку поезда наземного метро. По всем признакам то была уже последняя электричка. Теперь до утреннего обхода они оставались в палате одни. Можно было болтать обо всем, без боязни быть подслушанными.

Больничная палата, тем более в отделении гинекологии, — особый мир. Тут все обнажено и обострено до крайности. Нет ни секретов, ни запретных тем… Конечно, больше всего достается мужикам. Нашего брата костерят и матерят напропалую, разбирают по косточкам. С искусанных до крови губ часто срываются безумные клятвы, заверения: «Я теперь его, гада ползучего, и на пушечный выстрел к себе не подпущу!». Тут можно услышать душераздирающие истории и житейские анекдоты (без купюр и пропусков горячих слов), от коих ахнула б любая мужицкая компания у рыбацкого костра или в предбаннике сауны. Не зря кто-то из циников назвал абортарии «чистилищами». За редким исключением отсюда начинается прямая дорога в ад.

Серафима желала предостеречь малолетку от грядущих болестей и горестей. От общих рассуждений переключилась на частности, черпая оные из опыта собственного и жизни близких людей.

— Бабская внутренняя политика, — говорила она горячась, — заключается не только в том, чтобы подольше продлить природную свою красоту, а и уберечь себя от мрази, от грязи. Крестная меня, помню, поучала: кабы бабы с грязью не боролись, мир давно погряз бы в скверне. И первая же от грязи погибла б наша сестра… Вот и смекай, девушка, что оно и к чему.

Минуту-другую Серафима молчала. Вдруг приподнялась, опершись на локоть, заговорила жарким шепотом:

— До пятнадцати лет я в деревне у бабушки жила, в колхозе. Это была народная сказка, время весело проводили. Между прочим, с озорства на кругу, помню, такую частушечку пели:

И пыль на траве,И туман на траве…Кто с ребятами гуляет,Не хватает в голове.

С языка послушницы сорвался заковыристый вопрос:

— Все так чудно, так складно вы расписываете… Сами же по жизни часто ошибались! — Сказала — и испугалась наглости.

Серафима виду не подала на эту реплику.

— Слабые мы очень. А мужик хитер и нахрапист. К тому ж великий притворщик. Жалостью нас обезоруживает. Да и мы тоже хороши! Даем повод. Сами завлекаем. Кокетничаем… бессознательно.

Снова к фляжке потянулись. Клацнуло стекло об стекло. Марина первая взяла стопочку. Только поднесла к губам — рука дрогнула. С другого конца коридора донесся нарастающий шум, дребезжанье, грохот. Будто по булыжной мостовой обезумевшие кони несли вразнос груженные стеклотарой дроги.

— Тяжелую повезли, с сильным кровотечением. Прямиком в операционную. Уж я-то знаю, — чуть слышно молвила Серафима.

В подтверждение ее слов колесные носилки остановились возле грузового лифта. Он пополз вверх тяжко, со скрежетом. Потом больничное пространство опять окутала обманчивая тишина.

Какое-то время Марина лежала, не шелохнувшись, вперив взгляд в потолок, в одну точку. На душе было тревожно и тягостно.

— Давай еще по сорок капель, — с кривой усмешкою обронила она. Просьба была моментально исполнена, даже с избытком.

— Ты этим, однако, девушка не увлекайся, — изрекла наставница. И для пущей убедительности пригрозила пальцем.

На следующий день Марину вызвали в хирургию. В отдельном кабинете осматривал тот же доктор, в голубом и зеленом. «Это наше светило!» — шепнули ей исподтишка. Теперь «светило» выглядел гоголем. Ловко сидела на нем пошитая в талию курточка с короткими рукавами. От него исходил приятный запашок дорогого дезодоранта. Во всем чувствовалось что-то театральное.

Медсестра, сделав необходимые приготовления, бесшумно удалилась. Марине почудилось, что она попала в западню: сжалась в комок. Готова была сорваться с кресла и бежать в палату.

— Ну вот, теперь ваша розочка в полном порядке, — игриво молвил профессор, освобождаясь от резиновых перчаток. — После продолжительной паузы прибавил: — Пусть этот горький случай пойдет вам впрок. Ну а если что — звоните.

И вручил пациентке изящную визитную карточку.

В проеме дверей палаты увидела Олега.

— Откуда ты взялся?

— С улицы.

— Как узнал, что я здесь?

— Секрет. Пошли в уголочке посидим.

— Меня уже на волю выпустили… И вообще…

Разговор получался натянутый, фальшивый.

— Я тебя на выходе подожду.

Быстро-быстро Марина собрала барахлишко. Расцеловалась с Серафимой, попрощалась с сопалатницами. Всплакнули малость. Дали друг другу слово при первой же возможности встретиться… на воле.

— Это кто — хахаль твой? — спросила Серафима.

— Бывший, — через силу произнесла подопечная, изобразив на лице улыбку итальянской киноактрисы Мазины.

— Чао, бомбина.

Олег стоял в вестибюле. Имел вид побитого кобеля. При этом, однако, хорохорился.

— Поехали быстрей домой, — опередил он все ее вопросы и намереваясь взять из ее рук туго набитый пакет с рекламой пепси-колы.

Она ловко отвела ношу в сторону. Ответила с вызовом:

— У нас женское общежитие.

— Я имел в виду нашу квартиру.

— Милый, то твой дом. Проводи мета до троллейбуса. Только не обижайся. — И добровольно отдала свой пакет.

Шли неторопливым, прогулочным шагом. Олег, видимо, освоился со своим положением, держал спутницу под руку. При этом с удовольствием рассказывал о своих успехах на факультете. Его курсовую работу выдвинули на премию ЦК ВЛКСМ. К тому ж какое-то НПО из Перми готово заключить со студентом договор о промышленной разработке его способа передачи голографического изображения на сверхдальнее расстояние. Заведующий кафедрой просится в соавторы.

— Поимей это в виду, — проговорил он с гордостью, не заметив при этом под ногами вывороченный кусок асфальта. Кабы не Марина, шлепнулся б лицом в грязь.

Дальше вообще не было пути: тротуар вспороли связисты. Пришлось идти кривой тропинкой. Попали в лабиринт из сараюшек и гаражных ракушек.

— У меня сил больше нет, — взмолилась Марина. — Где бы присесть? Немного погодя в проулок въехал старенький «Москвич» и притормозил у ворот одного из гаражей. Водитель остался в машине, его спутница наперерез направилась к заблудшей паре.

Одной рукой легко отстранила Олега, другой осторожно привлекла его спутницу к себе, шепнув:

— Вижу, тебе, детка, плохо… Сильное кровотечение.

Марина отступила на полшага. На асфальте, где она только что стояла, чернела подозрительная лужица величиною с ладонь. От нее цепочкой, подобно Курильской гряде, тянулись мелкие капельки крови. Ей стало невыносимо стыдно, готова была сквозь землю провалиться. И тут же почувствовала, будто сорвалась с горной крутизны в темную расщелину.

Женщина сделала знак водителю. Тот на малом пятачке ловко развернул обшарпанную лайбу.

И снова госпитализация. На сей раз прямиком в клинику Склифа.

Только через неделю возвратилась в общежитие. Голицынский эпизод жизни вычеркнула из памяти навсегда.

Вообще эта железнодорожная ветка для Шумиловой была невезучая. Однако ж некая сила снова сюда влекла.

Марина Петровна шагала походным шагом, подхлестываемая желанием поскорее увидеть свою любимицу. Она давно простила ей взбалмошную выходку, объяснив как нервный срыв на почве ревности. Она была уверена: теперь-то они поладят и впредь не будут разлучаться. Только бы… Было предчувствие нехорошего. Но она суеверно отгоняла из башки всякую конкретику, дабы ненароком не накликать беду.

Эльта Казимировна была на своем посту — среди грядок, все в той же позе, под углом сорок пять градусов, с мотыгою наперевес.

Едва приезжая москвичка приблизилась к калитке, хозяйка двора «автоматически» выпрямилась и застыла. Лишь после того, как Шумилова поздоровалась, Эльта Казимировна стронулась с места, медленным шагом направилась к своей клиентке.