Ион Агырбичану - «Архангелы»
Два других акционера смотрели на него с удивлением и с испугом.
— Никак мне не поможет, потому что деньги мне нужны сегодня, и много денег. Сынок из Пешта прислал телеграмму, что застрелится. А у меня денег нет! — жалобно причитал Унгурян. — Вот ведь какая подлость — нету денег!
Старик не притворялся: получив телеграмму, он полез за деньгами в железный сундучок и нашел в нем всего три бумажки по десять злотых. Денег будущему адвокату требовалось больше и больше, и все чаще говорил он своим собутыльникам: «Ну, придется стреляться!»; что же касается доходов, то вот уж полгода как «Архангелы» ничего старику не приносили и жил он только тем, что давали ему другие, более мелкие прииски, а еще чаще запускал руку в наличный капитал, сохранившийся от лучших времен. И вот сегодня утром он, к своему ужасу, обнаружил, что от весьма солидной пачки банкнот осталось у него всего три бумажки.
Другой совладелец «Архангелов», примарь Корнян, хотя тоже не имел с прииска доходов, однако сохранил в запасе несколько тысчонок. Его счастьем было, что в доме их было всего двое, он да Докица, и они не успели промотать все дотла, хотя ни он, ни она скупостью не отличались.
— Твой адвокат подождет немножко, — холодно отрезал управляющий, предчувствуя, что Унгурян намерен просить у него денег, а поскольку в наличии у него было только несколько несчастных сотен, он поспешил предупредить возможную просьбу. Родян счел бы великим для себя унижением ответить на просьбу старика отказом.
— Не будет он ждать! Застрелится, домнул управляющий, и все тут! Я его знаю! — тревожно лепетал старик. — Если только уже не застрелился! — Старик умоляюще глядел на компаньонов.
— Сколько денег нужно? — спросил примарь.
— Трехсот хватит!
— И у тебя нету трех сотен?
Старик стал тереть ладонями щеки, лоб, потом тяжело вздохнул:
— Как видишь, нет.
— Вот доберемся до дома, я тебе одолжу, — успокоил его примарь.
— Ну, тогда все в порядке! Тогда дело будет! — сразу повеселел старик, — Сегодня денег нет, но завтра, в крайнем случае послезавтра, я соберу все золотишко, которое намыли за четыре дня. Теперь все в порядке.
* * *В тот же день после обеда село обежал слух, что в новой галерее у «Архангелов» нашли золото. Однако, кроме людей, в этом заинтересованных, никто из жителей Вэлень доброй вести особенно не поверил. Большинство говорили: «Пока доберутся до такой руды, как в старом забое, много воды утечет».
Но рудокопы, трудившиеся на «Архангелах», возчики, доставлявшие с прииска камень, и рабочие на толчеях Иосифа Родяна разом оживились, услышав обнадеживающую весть.
И на следующий день во дворе Иосифа Родяна шла все та же лихорадочная работа, как и всегда.
Управляющий уже в город не ездил, всячески избегал письмоводителя Попеску и отца Мурэшану и ни свет ни заря был на прииске или наблюдал за толчеями возле дома.
О развлечениях в городе управляющий больше не помышлял. Он был уверен, что новая галерея принесет ему богатство, однако нередко ощущал на сердце давящую тяжесть. Неколебимая изначальная вера его в старую штольню рухнула, и на ее месте открылась глубокая и мрачная бездна, заполнить которую он ничем не мог. Сколько бы радужных планов ни вспыхивало над ней огоньками, они освещали лишь края этой пропасти, а со дна ее, как из подземной пещеры, поднималось леденящее дыхание. Казалось, в бездне его души затаился молчаливый враг, который только изредка тяжело там ворочался, но избавиться от него не было никакой возможности. Когда порою управляющий вспоминал о своих долгах двум банкам, на него словно обрушивалась ледяная вода горного водопада. Он не желал об этом помнить, но постоянно чувствовал, что долг этот давит на него все сильнее, преследует его неотступно и черная бездна в его душе день ото дня становится все мрачней. Иосиф Родян не хотел себе признаваться, что именно страх перед долгом мешает ему ездить в город.
Как ни старался управляющий быть веселым и доброжелательным, чаще всего он был мрачен и молчалив. А когда вспоминал то раннее утро, штейгера Иларие и дорогу, по которой мчался до дома, прииск и штольню, врезавшуюся в старинную выработку, сердце у него замирало от ужаса.
Была у него и еще причина для непокоя — жена его, Марина, давно уже разучившаяся улыбаться, сделалась еще нервнее, вздрагивала от каждого его грубого слова, вздыхала по ночам, не спала и что ни утро поднималась все бледнее и болезненней. После того как она поняла, что Иосиф будет прокладывать новую галерею, в ней угнездилась какая-то безнадежность. Управляющий замечал, что Марина все чаще задерживается перед иконами и ночами, думая, что муж спит, выбирается из постели и часами стоит на коленях перед образом, тревожа ночную тишь тяжкими вздохами. Иосиф Родян кипел, задыхался от злобы и шипел: «Дура баба! Выпрашивает золото у икон! Сумасшедшая дура баба!» Он пытался заснуть, но не мог.
Вздохи жены нагоняли на него страх, и, что самое странное, он не мог решиться и приказать ей лечь спать. Наоборот, он тихо поворачивался в постели, боясь, как бы Марина не заметила, что он знает, что она делает.
Мало-помалу и рудокопы на прииске, и штейгеры, и сторожа, и рабочие при толчеях после первого отчаяния и первого воодушевления стали впадать в уныние. Все стали куда молчаливей, раздражительней, скоры на брань и на ссору. Лица с каждым днем делались все мрачнее. Все, казалось, страдают от упадка сил, которые высасывает канувшее в пустоту сокровище, завладевшее людьми более властно, чем окружающая их реальность. Чудилось, что и в воздухе плавает что-то тяжелое, гнетущее, и нередко можно было слышать, как горестно вздыхают рабочие при толчеях, рудокопы и возчики.
— Где там… Разве такое будет, как бывало…
Для всех, кто только был связан с «Архангелами», наиболее устрашающим выглядело исчезновение буквально за три недели всех громадных завалов золотоносной руды, которые высились на прииске. И произошло это вовсе не потому, что управляющий и его компаньоны наняли больше, чем обычно, телег и вьючных лошадей, а по той простой причине, что из новой галереи выход золотоносной руды был в десять раз меньше, чем из старой штольни, да и та, которая там была, тоже кончалась. Правда, во дворе Иосифа Родяна еще высились громадные кучи, но для опытного рудокопа нет ничего более удручающего, чем жалкие кучки руды на прииске вместо навалов, которых хватило бы не на одну сотню телег. Вокруг «Архангелов» стало пусто, и в самом воздухе, казалось, висел запах запустения. Мрачнее всех были сторожа, которые бродили между скудных кучек, не обмолвясь порой за целый день ни единым словом.
Иосиф Родян каждый день бывал на «Архангелах», но новая руда вовсе не была такой хорошей, какой показалась вначале. Порода была все та же — темно-серая, но золота в ней сегодня было немножко больше, завтра меньше, послезавтра еще меньше, а потом вдруг количество его увеличилось и застыло на уровне первой пробы.
К унынию от потери старой штольни прибавлялась неуверенность в будущем новой.
Иосифу Родяну тошно было от окружающей унылости, и потому каждая встреча с Эленуцей его радовала: она одна, казалось, не впала в тоску от того, что происходило на прииске, наоборот, выглядела веселее, чем раньше. Чаще улыбалась, и каждая ее улыбка была для Иосифа Родяна утешением. Бывая дома, управляющий старался как можно чаще видеть Эленуцу, веселость ее беспечной молодости укрепляла его надежды на новую галерею, и он твердил про себя: «Царское приданое ей сколочу!» Ему казалось, девушка хочет ободрить его, и Родян вновь воспарял, мечтая о богатстве. Бог знает куда бы он занесся в своих мечтаниях, если бы не останавливало его воспоминание о долге. А директора обоих банков все чаще и чаще намекали, что могут принять против него меры. И действительно, приближался срок выплаты процентов, а у Родяна не было нужных денег.
Судьбою прииска не меньше Иосифа Родяна интересовался Георге Прункул, бывший сотоварищ по «Архангелам». В то утро, когда разнеслась весть о несчастье, он, похоже, с легкостью загнал бы зайца, собственной персоной обегав домов тридцать, разнося повсюду злосчастную новость. Он всплескивал руками, ужасался, а в душе его звучал многоголосый тревожный хор:
— Благодарю тебя, господи! Спасибо тебе!
— Достукался, проклятый!
— Это за мои денежки, выброшенные на новую галерею!
— Ну и слава богу!
— Еще поглядим, как побираться будет!
— Один лишь господь велик!
Голоса эти, певшие без устали, согревали и ласкали Прункула, по телу его разливалось тепло, бледные щеки розовели.
Он едва дождался возвращения сына, мечтая выслушать от него в подробностях, что произошло в гостинице, когда туда явился штейгер Иларие. Увидев бледного как смерть сына, который, покачиваясь после бессонной ночи, проведенной за картами и вином, входил в дом, Георге Прункулу показалось, что видит он сияющего красотой бога. Никогда еще бывшего студента не встречали с такой радостью. С искренней отцовской любовью счастливый Георге встретил сына у порога, крепко пожал руку и, осведомившись о самочувствии, спросил:
