Почтовая открытка - Берест Анна
— Что же произошло после твоего рождения?
— Отец вышел из мэрии и пропал на три дня.
Вместо того, чтобы вернуться на улицу Вожирар, он просто испарился.
— Никто не знал, куда он делся?
— Нет. Никто. Должно быть, он был в довольно странном состоянии, потому что в мэрии при регистрации заявил черт знает что. В моем свидетельстве о рождении перевраны все данные, и даты рождения родителей, и места. Он все нафантазировал.
— Думаешь, он был под кайфом?
— Может быть… А может, сработал рефлекс подпольного существования, вранья в годы Сопротивления… Не знаю. В любом случае, это точно усложнило мне жизнь, когда я поступила на госслужбу. Пришлось даже пройти суд первой инстанции мэрии Шестого округа. Надо сказать, что, когда министром внутренних дел был Паскуа, на госслужбу брали только «настоящих французов», а это не мой случай. Потом мне пришлось еще раз делать документы, на этот раз при Саркози, когда у меня все украли: удостоверение личности, загранпаспорт, водительские права. Тоже было целое дело. Чиновник сказал, что мне прежде всего нужно доказать свое французское гражданство. «Но как я могу это доказать, если у меня украли все документы?» — «Принесите документы, что у вас родители французы». Но мать у меня родилась за границей, фамилия отца — испанская, а в свидетельстве о рождении все переврано, так что все выглядело очень подозрительно. Черт, подумала я, опять доказывать, что я — это я!
— Мама, а что с тобой сталось после смерти отца? — Меня отправили в Сереет, к родителям Ива.
Глава 37
Проведя два года в Германии, Мириам возвращается во Францию. Ив, занявший место Висенте в супружеской постели, убеждает ее сдать конкурсный экзамен на должность штатного преподавателя университета. Чтобы ничто не отвлекало от подготовки, он отправляет Лелю в семейное гнездо Си-дуанов, к вдове участника Первой мировой войны Анриет Авон. Отныне Ив всегда будет рядом с Мириам, он станет для нее поддержкой и опорой. В любой ситуации и в любой беде.
Анриет не сразу соглашается взять на постой еще одну девочку. Дети в итоге выходят дороже, чем за них платят: на них не настираешься, не напасешься посуды и хлеба — одно разобьют, другое стащат из буфета. Но ей становится жалко темноволосую малышку, что хвостиком бегает за матерью и заглядывает ей в глаза, как собачонка, от которой хозяин решил избавиться. Анриет бедна, даже очень бедна — а ее постоялицы и того беднее. Кроме Лели здесь живет еще Жанна. Говорят, ей сто лет, — никто не помнит, с какого она года. Ее окостеневшее тельце передвигается с трудом, по-крабьи. Она слепа, но пальцы ее способны творить чудеса. Стоит усадить ее в угол, положить на колени тряпицу с горохом или чечевицей, и руки Жанны начинают лущить, перебирать, снимать кожуру — как будто зрачки из незрячих глазниц переместились в подушечки пальцев. Но Леля боится Жанны. От нее воняет мочой, да так сильно, что девочка убегает со всех ног.
Жанна вообще не моется. Зато по части Лели-ной опрятности Анриет совершенно бескомпромиссна. Она моет ей голову, усадив на низкую табуретку перед раковиной, прикрыв глаза махровой перчаткой и обернув шею полотенцем. Анриет выливает девочке на голову целую бутылку ванильно-желтого шампуня «Доп». Шампунь недешев, но Анриет не скупердяйничает. Потом понемногу льет из кувшина теплую воду, она затекает с затылка на уши, девочка ежится.
В школе Сереста Леля научится читать, писать и считать. Директриса замечает ее способности, девочка гораздо сообразительней других детей своего возраста. Директриса предупреждает Анриет, что родителям Лели следовало бы отправить ее учиться в институт. Для Анриет это все равно что отправить малышку на Луну.
Сереет становится для Лели настоящей вотчиной, ее деревней, как для Мириам когда-то неожиданным подарком детства стала Рига. Она знает всех жителей, их привычки и характеры, ей знаком каждый камень, каждый угол и закоулок, и даже дорога к Кресту — предел, за который детям уходить запрещается, и тропинки Гардетского холма, на котором стоит деревенская водонапорная башня. Из-за капризов этой дылды деревня иногда по нескольку дней живет без воды.
Дом Анриет расположен почти на углу между улицей Бургад и поперечной дорогой, спускающейся к реке. В конце крутого склона Леля всегда бежит вприпрыжку. На самом углу, в доме, примыкающем к дому Анриет, живут два парня, настоящие сорвиголовы, Луи и Робер. Их любимое развлечение — припереть маленькую Лелю к стене, а потом убежать.
Леля, маленькая чернавка, во всем похожа на детей Сереста. Ее любимый день — масленичный вторник, когда она вместе со всей детворой наряжается каракой — так в Провансе называют бродяг и цыган. Дети собираются на деревенской площади, как стайка полевок, на них сплошные лохмотья, их лица измазаны жженой пробкой, они ходят по улицам с корзинкой для салата, от дома к дому, выпрашивая у людей яйцо или муку. Вечером они идут следом за повозкой Карамантрана — огромного разноцветного чучела, которое потом будут судить и сожгут на деревенской площади. Малыши орут и бросают в него камни. Дети постарше радуются искупительной жертве.
«В старину в конце Великого поста молодежь устраивала танцы буффе… Так было в прежние времена», — говорят деревенские старики про местные танцы арлекинов или буффонов.
В дни религиозных процессий по деревне идет священник, за ним несут хоругвь, потом идут алтарники и, наконец, девочки, одетые во все белое. Они несут корзины с цветами, перевитые длинной белой, розовой или бледно-голубой лентой.
Когда Леля впервые присоединяется к ним, женщины говорят Анриет: «Не дело еврейке идти в крестный ход».
Анриет ругается с ними. Она охраняет Лелю, как собственную дочь, в дальнейшем женщины не будут распускать языки.
Но их слова не дают Анриет покоя. Интересно, думает она, как Бог относится к присутствию Лели среди крещеных.
В церкви Лелю особенно привлекает статуя Девы Марии: ее прекрасные глаза, туманный взгляд, сложенные в вечной молитве ладони, лазурная туника в ровных складках, белый пояс на талии. Леля замечает, что, подходя к ней, все крестятся и склоняют голову. Подражая другим, Леля тоже делает крестообразный жест. Но Анриет объясняет: «Тебе так делать не надо». Леля не спрашивает почему.
Однажды кто-то бросает в нее камень и чуть не выбивает глаз.
— У-y, жидовка, — слышит она на школьном дворе.
Леля сразу понимает, что это слово относится к ней — еще не зная его настоящего значения. Она возвращается в дом Анриет, но не рассказывает ей о том, что произошло. Леле очень хочется поделиться, но кто объяснит ей значение слова, только что вошедшего в ее жизнь? Ни кто.
Глава 38
Так на школьном дворе в неведомый день 1950 года моя мать узнает о том, что она еврейка. Раз — и все. Слово приходит — резко и без объяснений. Брошенный в нее камень совсем как тот, что получила в том же возрасте Мириам от маленьких поляков из Лодзи, когда шла знакомиться с двоюродными родственниками.
Год тысяча девятьсот двадцать пятый не так уж далек от тысяча девятьсот пятидесятого.
Для детей из Сереста, как и для детей из Лодзи, как и для парижских детей образца 2019 года, это всего лишь проказа. Просто очередная дразнилка в ряду других обидных прозвищ, которые вечно звучат на переменке в школьном дворе. Но для Мириам, Лели и Клары каждый раз это становится моментом осознания.
Когда мама стала нашей мамой, она никогда не произносила при нас слово «еврей». Она не упоминала его и не заговаривала на эту тему — не из каких-то сознательных или намеренных причин, нет, мне кажется, она просто не знала, как к ней подступиться. И с чего начать, как все объяснить?
Нам с сестрами пришлось так же резко осознать это в тот день, когда на нашем доме нарисовали свастики. От 1950-го год 1985-й тоже недалеко ушел. И сегодня я понимаю, что мне было столько же, сколько матери, и столько же, сколько бабушке в Момент, когда они услышали оскорбления и получили удар камнем. И в том же возрасте моя дочь услышала на переменке на школьном дворе, что у кого-то в семье не любят евреев.
