Почтовая открытка - Берест Анна
И вдруг. Я прочитала — и замерла. Мне было трудно поверить. И я захлопнула тетрадь, не в силах говорить.
— Что с тобой? — спросила меня Леля.
Но я никак не могла ответить.
— Мама… ты ведь не открывала этот конверт? Точно?
— Не открывала. А что?
Я не могла выговорить ни слова. Внезапно голова закружилась. Я просто стала читать Леле первую страницу романа.
Поздним сентябрьским утром Фиврё был укрыт туманом. Этот холодный туман предвещал зиму. Но день будет ясным: воздух чист, небо безоблачно.
Анн бесцельно слонялась по городу, ожидая, пока девушки выйдут из школы, чтобы поболтать. А потом — дорога в коллеж, которая шла мимо казармы и отеля «Нормандия», где жили английские офицеры.
Анн отложила нотную тетрадь и стала рассматривать помидоры, капусту и груши. С другой стороны — улица с низкими домиками и криво висящие пять пар черных носков.
— Наверное, первые колонны англичан прибудут завтра, — сказала Анн, вслушиваясь в город. — В «Большом олене» уже собрался мини-штаб. Шикарные парни.
Ноэми дала героине своего романа имя Анн.
Глава 40
Жорж назначил мне встречу на Лионском вокзале, всегда сулящем солнце, лето и каникулы. Я по дороге зашла в аптеку купить тест на беременность, но не сказала об этом Жоржу. В поезде он сообщил мне программу на выходные, она оказалась насыщенной. В Авиньоне у вокзала ждала арендованная машина, затем мы должны были оставить вещи в отеле в Бонньё, ехать в часовню, где нас ждала студентка искусствоведческого факультета, чтобы провести по выставке работ Луиз Буржуа. Ради Луиз Буржуа он и решил отметить мое сорокалетие поездкой в Бонньё. После экскурсии мы должны отправиться обедать в верхнюю часть деревни, откуда открывается панорамный вид на всю окрестность. А на сладкое была запланирована прогулка по виноградникам и дегустация вин.
— А потом — сюрприз.
— Но я не люблю сюрпризов… Жутко боюсь всяких неожиданностей.
— Ладно. Значит, посреди виноградников и дегустации вин совершенно неожиданно появятся торт и свечи.
Уик-энд с днем рождения начинался прекрасно, мне было хорошо с Жоржем, хорошо ехать в поезде, увозившем меня на юг. Я точно знала, что беременна, я узнавала телесные ощущения, но хотела сделать тест на обратном пути в Париж, в туалете поезда. Если тест будет положительным, эта новость очень украсит наш воскресный вечер. А если нет — выходные не будут испорчены разочарованием. На вокзале ждала арендованная машина, мы отправились в сторону Бонньё; Жорж сидел за рулем, я достала солнцезащитные очки, чтобы смотреть по сторонам. Впервые за долгое время я думала только о том, что рядом — любимый человек, я воображала, как мы будем жить вместе, какими родителями можем стать. И вдруг что-то приковало мое внимание. Я попросила Жоржа остановить машину и вернуться назад. Мне хотелось еще раз взглянуть на фабрику по производству цукатов, стоящую на дороге в Апт, которую мы только что проехали. Этот желто-оранжевый фасад с романскими аркадами показался мне странно знакомым.
— Жорж, я десятки раз ездила мимо этого места.
А потом знакомым стало казаться все. Апт, Кавайон, Лиль-сюр-ла-Сорг, Русийон. Эти деревни всплывали из прошлого, они были названиями из моих детских каникул у бабушки. И тут я вспомнила, что Бонньё, где Жорж забронировал отель, это тоже деревня, куда я ездила с Мириам.
— Я отлично знаю Бонньё! У бабушки там жила подруга с внуком моего возраста.
Вдруг четко вспомнилось все: и что внука звали Матье, и что у них был бассейн, и что Матье умел плавать, а я — нет.
— Мне было стыдно, потому что мне надевали надувные нарукавники. Потом я упросила родителей научить меня плавать…
Из окна машины я вглядывалась в каждый дом, в витрину каждого магазина — так пытаются разглядеть в старике былые черты молодого человека. Все это было так странно. Я достала телефон, чтобы посмотреть карту местности.
— Что ты ищешь? — спросил меня Жорж.
— Мы в тридцати километрах от Сереста, деревни моей бабушки. Той самой, куда Мириам отправила Лелю жить и где она сама поселилась после войны, когда вышла замуж за Ива Бувери. Сереет, деревня, где в детстве я проводила каникулы. Я не возвращалась сюда с тех пор, как умерла бабушка. Прошло двадцать пять лет.
Мы подъехали к отелю, и я с улыбкой посмотрела на Жоржа:
— Знаешь, что именно доставило бы мне огромное удовольствие? Возможность погулять по Сере-сту! Мне хочется найти домик, где жила бабушка.
Жорж засмеялся: он столько времени потратил на то, чтобы распланировать этот особенный день! Но по доброте душевной согласился. Я порылась в сумке и вытащила блокнот, который носила с собой повсюду.
— Что это? — спросил меня Жорж.
— Блокнот, куда я записываю все детали, которые могут пригодиться в поисках. В деревне есть люди, знавшие Мириам, вдруг я их встречу…
— Едем туда, — тут же откликнулся Жорж.
Мы снова сели в машину и отправились в путь. И тогда Жорж попросил меня рассказать ему о Мириам, о ее жизни, о том, какой я ее запомнила.
Глава 41
— Очень долго, лет, наверное, до одиннадцати, я думала, что наша семья родом из Прованса.
— Я тебе не верю, — засмеялся Жорж.
— А как иначе! Я думала, что Мириам родилась во Франции, в этой самой деревне, лежащей на Домициевой дороге, куда мы приезжали каждый год на каникулы. И еще я думала, что Ив — мой дедушка.
— Ты не знала о существовании Висенте?
— Нет. Как тебе сказать… Все было так расплывчато… Мама не говорила: «Ив — твой дедушка». Но она и не объясняла, что дедушка — совсем другой человек. Понимаешь? Я прекрасно помню, как в детстве, когда меня спрашивали, откуда родом мои родители, я отвечала: «По отцовской линии — из Бретани, по материнской — из Прованса». Я была полубретонкой, полупровансалкой. В жизни так бывает. Мириам никогда не касалась в разговоре воспоминаний, которые могли бы как-то это опровергнуть. Она ни разу не сказала «как-то раз в России», или «когда мы ездили на каникулы в Польшу», или «вот в детстве, в Латвии», или «у бабушки и дедушки в Палестине». Мы не знали, что она бывала во всех этих местах.
Мириам показывала нам, как лущить горох для супа листу, как делать «лавандовые бутылки», перевивая сухой букет нарядной шелковой лентой, как сушить липовый цвет на простыне, чтобы потом по вечерам пить липовый чай, как настаивать ратафию на вишневых косточках, как готовить оладьи с цветками кабачков, и я думала, что она передает нам семейные рецепты. И когда она учила нас чуть приоткрывать ставни, чтобы не выпустить из дома ночную прохладу, или отводить для работы одни часы, а для сна — другие, я думала, что мы продолжаем обычаи наших предков. И даже сегодня, прекрасно понимая, что по крови я совсем не местный житель, я люблю и каменистые тропы, и безжалостный зной, который выдержит не каждый.
Мириам была семенем, которое ветер пронес сквозь целые континенты и которое в итоге проросло здесь, на этом маленьком необитаемом клочке земли. Она потом жила там до конца жизни, и время остановилось.
Она смогла наконец пустить корни на этом не очень гостеприимном холме; может быть, его каменистая раскаленная почва напоминали ей Миг-даль и детство в Палестине, где на земле дедушки и бабушки ей впервые не надо было опасаться пре следований.
Все, что я помню из жизни с бабушкой Мириам, происходило здесь, на юге Франции. Именно здесь, между Аптом и Авиньоном, на люберонских холмах, я общалась с женщиной, чье второе — скры тое — имя я теперь ношу.
Мириам нужно было держать дистанцию с людьми. Она не подпускала к себе близко. Помню, иногда она смотрела на нас с каким-то испугом. Сегодня я почти уверена, что дело было в наших лицах. Внезапное сходство с теми, кто был до нас, какая-то общая манера смеяться, отвечать… Видимо, ей больно было это замечать.
