Владимир Колковский - В движении вечном

Где-то, где-то… где-то он ее видел.

Игнат принялся лихорадочно ворошить пособия и… действительно! Действительно вскоре обнаружил в одном из них именно эту задачу. С замиранием сердца открыл он ответы…

— Да… твою мать! — вырвался разом нутряной звериный крик.

И тот час же, точь-в-точь в миг этот самый, как по команде распахнулась настежь входная дверь, и целая делегация сплошь из мужчин представительных, возрастных, в строгих костюмах и галстуках во главе с комендантом общежития мгновенно наполнила его крохотную комнатку. Заступив лишь несколько шагов за порог, передние выдвинулись почти на середину, ошарашено взглядывая на обезумевшего одинокого крикуна:

— Что происходит?!. Мо… молодой человек, с ума вы сошли?

«Это что еще?!… кто?… откуда?» — сидя на кровати, снизу вверх, точно также ошарашено взглядывал и тот.

А было «это»…

Было это всего лишь очередной плановой проверкой из ректората, приход которой в их самую обычную на этаже рядовую комнатку по какой-то дикой нелепой случайности совпал с его душераздирающим матерным воплем.

— Все общежитие на уши, как так кричать? — приступил комендант, мужиковатый высокий малый из студентов постарше. — Фамилия?… факультет, курс, группа?… ваш пропуск, пожалуйста!

Но Игнат уже полностью пришел в себя, и он тот час ринулся в бой. Под впечатлением того, что увидел в задачнике, он заговорил в ответ убежденно, почти яростно, выплескивая разом море, океаны энергии. Теперь его состояние было сродни аффекту, когда от былого безразличия не осталось и следа; теперь! — теперь на его стороне был праведный гнев, и это теперь был его козырь. Козырь весомейший, обозначенный красным на белой бумаге, а значит именно тот козырь, который возможно вполне конкретно предъявить.

Он говорил о Кругловой, тыча всем сразу и каждому по отдельности исписанные листки, тыча перечеркнутую красным задачу. Показывал точно такую же задачу в учебнике, отворачивал тут же ответ, тыча пальцем в значки и цифры книжные, совпадающие с абсолютной точностью со значками и цифрами перечеркнутыми. Он говорил так несуразно, неразборчиво, сбивчиво, что совершенно невозможно было толком понять, но эти взрослые ученые мужики со степенями научными его поняли.

Они поняли главное.

Они поняли, что этот взбалмошный странный паренек говорит так несуразно, неразборчиво, сбивчиво, но… искренне! Они поняли, что заорал он вдруг вот так совершенно непозволительно для советского студента вовсе не спьяну или причин иных, легкомысленных, а заорал вот так потому, что на грани. Они увидели ложь и ложь чудовищную, ложь ту самую, от которой и вправду «завоешь», и в этом снова, снова было спасение.

За этот вопль истошный его запросто могли отчислить по докладной, но Игнат в итоге отделался лишь смешным наказанием. И смешным уже потому, хотя бы, что пришло оно уже после — после того, когда все повернулось. По распоряжению коменданта он отделался в итоге лишь двухчасовой уборкой прилегающей территории вокруг своего небольшого общежития.

И в тот же день вечером была последняя консультация перед экзаменом.

Проходила она в обыкновенной аудитории для практических, небольшой, но светлой, с большими окнами. В самом помещении из предметов выделялась особо размерами на передней стене ученическая темно-зеленая доска для написания мелком, к которой примыкал близко письменный преподавательский стол. А далее располагалось два ряда длинных сплошных столов для студентов, разделенных посередине нешироким проходом.

Ребят пришло десятка два, и все они, как по команде расположились тесной группой в одном ряду напротив преподавательского стола. И только Игнат в единственном числе присел в ряду соседнем, с краю. Это получилось как-то само собой, вне какого-то конкретного замысла или демонстративного желания подчеркнуть свою особую ситуацию. Желание сейчас было лишь одно, всеохватное; он был собран донельзя, погружен в себя полностью, не замечая ничего вокруг, не заговаривая ни с кем. Да и ребята знали и не беспокоили, бросая лишь иногда сочувственные взгляды.

Галина Максимовна вошла как всегда живо, легкой упругой девичьей походкой. Окинув быстрым взглядом аудиторию, попридержала внимание на одиноком сидельце, и легкое недоумение проскользнуло на ее всегда приветливом, с мельчайшим налетом усмешки живом лице. Но вначале она ничего не сказала.

Вначале она обратилась к ребятам с предложением начать, и консультация тот час двинулась своим обычным чередом, вопрос — ответ. Первым задал вопрос Лебединский Андрей, вопрос наверняка малопонятный большинству здесь присутствующих; внимательно выслушивая, он еще несколько раз просил пояснений по ходу ответа. Потом аналогично спрашивали еще несколько девчонок.

На этом серьез и завершился, так как далее в игру вступил Серега Гончар и еще некоторые, ему подобные стратеги. Вопросы этих ребят, заученные наизусть, задавались исключительно с целью эффекта психологического, мол, раз спрашивает с умным видом, а потом легонько кивает-поддакивает в такт по ходу ответа, значит, хоть что-то да рубит. На это действо ушло еще минут сорок.

И только когда вопросы прекратились полностью, Галина Максимовна спросила сама, бросив заинтересованный взгляд в сторону одинокого си-дельца:

— А вы?.. Вот так, в сторонке от всех и молчите…

Она улыбнулась и, как показалось Игнату, весьма доброжелательно.

— У меня три незачета в ведомость, — сразу же воодушевившись внутренне, но очень сдержанно отвечал он.

— Та-ак… а кто вел практические?

— Круглова… Галина Максимовна, мне… непонятно. Вот посмотрите.

И он решительно выдвинул вперед свой «козырный» листок.

— Посмотрите, пожалуйста… это с последней сдачи. Вот задача правильно решена, а все равно… красным крестом!.. Не понимаю.

Галина Максимовна подошла к его столу. Взяв в руки листок, внимательно просмотрела. Отложила в сторону. Каким-то другим, особенным взглядом снова посмотрела на него.

Теперь ее лицо было строго. Наконец, деловито и также строго она сказала:

— На экзамен жду вас к самому началу. Заходите в первой пятерке, занимаете стол прямо напротив.

С уходом Кругловой (а, исполнив свою необходимую роль, она ушла из его жизни навсегда) Игнат почувствовал поворот. Почувствовал поворот снова на уровне того, что мы называем интуицией, но интуиция эта теперь была иная, противоположная. Ведь последних полгода он был фактически на удавке удушающей, не представляя как вырваться, он был во власти безжалостной всевластной хищницы, хищницы, наметившей очередную жертву.

Но теперь ее властвующая роль закончилась. Забавы «детские» нашли свое конкретное исчерпывающее отражение в забавах «взрослых». Действие нашло свое противодействие, исток завершился исходом. До катастрофы полной оставался лишь крохотный шаг.

Но в рамках судьбы главного героя романа, то есть четко предназначенной его роли на этом базисном уровне Бытия (который мы называем «жизнью») катастрофа полная была не нужна. И потому теперь на его главную жизненную линию выступили другие люди, по внутренней душевной сути своей люди с четко осязаемым настроем на благо.

И именно эти люди теперь определяли его интуицию.

На физфаке тянуть билет в первой пятерке обычно шли наиболее подготовленные студенты. Стратеги и оболтусы предпочитали не спешить. Очень уж важно было сначала прощупать основательно само настроение экзаменатора, определиться окончательно, стоит ли вообще сегодня заходить, не лучше ли заручиться тем или иным способом уважительной причиной на неявку на подобие уже описанного выше «хронического тонзиллита». Также очень важно было и выждать освобождающееся в аудитории местечко подальше да поскрытней, чтобы в подходящую минутку задействовать «шпоры», а в случае особой удачи и «бомбы» — так назывались написанные заранее отдельные листки с готовыми ответами, припрятанные целой пачкой где-нибудь за поясом.

«Бомбить» на последнем экзамене предполагали многие. И хоть сам процесс производства холявы был до тошноты утомителен, но дело того стоило. В особенности, если преподаватель был с репутацией не строгой, «дофенистической», и по сторонам особо не приглядывался. Было это весьма актуально и в данном конкретном случае, на экзамене нынешнем, когда экзамен был самый мутный за сессию, а может даже и самый мутный за все пять лет учебы, поскольку это был самый первый такой экзамен.

Ребята из тех, что покрепче больше держались за книги с конспектами, проглядывали вновь и вновь страницы выборочно, приютившись поодиночке где-нибудь в уголке. Зато стратеги и оболтусы были всегда на виду. Они суетились неустанно у входных дверей, подсматривали в узенькую щелочку, занимали очередь на освобождавшиеся «клевые» местечки; делились живо очередной порцией новых впечатлений, перебирая без устали в потайных экипировочных местечках свои трудовые домашние заготовки.