Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа
Море. Если бы Андреа могла пахнуть морем. Можно было бы принять душ, но хотелось как можно скорее исчезнуть. Лейтенант ушел, но Андреа все же не хотелось оставаться в этом скопище грязных испарений. У подушки записка: «Позвони». И номер телефона. Домашний — его и жены?
Ждет автобуса, нюхает руки, плечи. Тошнота подкатывает к горлу.
Как надоело чувствовать себя омерзительной.
Крупный план, пожалуйста! Море. Она заплатила, чтобы увидеть все это. Море, песок. Запах водорослей. Домой, к Марлону, долго стоять под душем. Сделать уборку, выспаться, выключив телефон. Ванна! В подвале есть ванна, а Лувиса подарила ароматные масла. Красная и голубая бутылки. Андреа нальет в ванну красного. На этикетке написано: «Укрепляющее». Голубое — успокаивающее, помогает неуверенным в себе. Я не уверена в себе, Лувиса? Я себе не верю?
Бабочки умерли.
Андреа в автобусе X1000. Более или менее переспала с женатым человеком. Она не знает, что это означает и означает ли это вообще что-то. Стала ли она более ужасной, более настоящей, другой? Андреа в окружении глухих. Солнце заглядывает в окно. Она наблюдает за оживленными жестами глухих. И конечно же, ничего не понимает. Чувствует, что она здесь не к месту. В детстве Андреа хотелось стать немой. Общаться лишь с помощью жестов и написанных на бумаге слов.
Быть переполненной комплиментами и все же пустой. Как будто лишенной чего-то — но чего?
К ночи воскреснув
Андреа быстро и бесцельно шагает в бирюзовых ботинках. Она в городе, который скоро станет ее городом. Новая квартира совершенно пуста, если не считать Марлона, но Андреа уже имеет право быть там, а Бородач к тому же одолжил ей матрас. У Андреа есть плошки и туалет для кота. Через месяц Карл и Лувиса привезут сюда ее вещи; старых воспоминаний осталось совсем мало — Андреа расчищает место для новых, незатасканных, пахнущих свежей краской. Чувствует себя старой. В квартире такое эхо, что приходится держаться от нее подальше. (Это, конечно, означает, что Марлону приходится оставаться в одиночестве. Правда, когда Андреа нет, он спит. По крайней мере так она думает — но, может быть, он устраивает свое кошачье веселье?) Мужчины в беседке окликают Андреа. Если бы она не плакала, обязательно отправилась бы туда. Заставила бы себя присоединиться к компании. Несколько таблеток, пара кружек пива, очаровательная улыбка — и все в порядке. Но сейчас она плачет, трезвая, а «Собрил» так незаметно растворяется в теле, что Андреа даже не знает, есть он там или нет. Бирюзовые ботинки топают по земле, заходят в ворота, оказываются на кладбище. Уединение в саду развеянного праха, все как на табличке: «Вспоминай и скорби». Здесь ей никто не запретит плакать. Никто не скажет: «Утри слезы!» или «Почему ты плачешь?» (Ты такая хорошенькая, зачем тебе плакать?)
Андреа погружается в красивые воспоминания: утренний кофе, обед на балконе, теплая рука Каспера возле тарелки. Лежать в постели, прижавшись друг к другу лбами, укрывшись подобранными по цвету одеялами с восточным рисунком, почти слышать мысли Каспера. Андреа вспоминает свадебные фотографии и Каспера со скрипкой на сцене, в глазах у него — Андреа. Его звуки, его любовь — ведь она была, ведь равнодушный не станет требовать развода у запутавшейся, сбитой с толку дурочки-Андреа?
Красивые воспоминания, а не те, которые ей навязывает Лувиса: воняющие рвотой, желтые от мочи. Воспоминания о липком обручальном кольце и «скорой помощи». О ссорах и дикой ревности. Мне нужны красивые воспоминания, Лувиса! Предаваться печали на кладбище. Словно Каспер умер! Это не горечь досады, это просто правда. Того, кто скрылся в молчании, можно оплакивать на кладбище. На скамейке среди скорбящих. Пожилая дама в трауре сочувственно улыбается Андреа. Оставляет букет красных роз среди прочих цветов. Меж опавших лепестков плавает свеча.
Андреа не может утешаться тем, что безвозвратно ушедший любил ее до самой смерти. Не может даже думать о нем как о мертвом. Может быть, разместить объявления о пропавшем без вести на упаковках молока? The missing person (человек, утративший что-то?). Был одет в куртку с капюшоном и рваные джинсы. Возможно, плевался и пинал булыжники, повторяя: «Проклятая Андреа!» Нашедшего просьба вернуть. Живым или мертвым. Очень живым или безнадежно мертвым. «Фу, не говори так!» — произносит София, гладя мятую занавеску Андреа, которая будет висеть в комнате Андреа. В МОЕЙ ЖИЗНИ! Пусть моя жизнь будет мятой, пожалуйста, ну почему мне нельзя жить так, как я хочу?
На кладбище никто не отнимет у тебя твой гнев. Андреа треплет зубами свадебный букет: герберы и плющ. Пережевывает. Вспоминает снова и снова. Никто не запретит! Никто не запретит ненавидеть чужие занавески с пионами. Случайно задевать их так, что остаются одни клочья. Как от фотографий.
Встать и уйти, но от воспоминаний не убежишь. Однако беспокойные бирюзовые ботинки несут Андреа дальше, на площадь, где люди.
Обычный ресторанчик у площади Меллевонгсторьет, вокруг незнакомые голоса и слова. Андреа садится, вдыхает запах свободы. Первый глоток свободы за несколько дней. Столики на террасе, пиво и снюс. Волосы в разные стороны. Щеки обвисли, но морщин пока нет. Здесь Андреа хорошо! Среди шведов с южным темпераментом и южан со шведским выговором: здесь она дома. Болтает, разговаривает, замечает, что жестикулирует — и чем дальше, тем больше. Что смех ее певуч. Официантка с гладкими черными волосами до пояса и огромным ярко-красным накрашенным ртом ставит перед Андреа новый бокал пива взамен пустого.
— Но… — Андреа печально смотрит в кошелек.
— Я угощаю! — улыбается официантка.
— Но… — повторяет Андреа.
— Там, где я родилась, так принято! — смеется официантка. «Вот бы и мне там родиться», — думает Андреа, и женщина, сидящая наискосок, окликает ее:
— Ты из Италии?
— Нет…
— А похоже, — добавляет незнакомка и снова смотрит в свой бокал, увлеченно вглядывается в золотую поверхность, словно пытаясь увидеть там что-то еще, словно этого золота мало.
Андреа из Италии? Может быть. Может быть, Маддалена оставила отпечаток на ее внешности. Отпечаток отсутствия. След тоски. Андреа хочется спросить, что же в ней итальянского. Волосы у итальянок бывают самых разных цветов. Маддалена вполне может быть седой. Жирной и безумной. Алкоголичкой, шатающейся по дому у моря, набив рот тирамису, бессвязно болтающей, с опухшим лицом, одинокой.
Мужчина за соседним столиком наклоняется к Андреа. Руки сплошь покрыты татуировками. Глаза добрые.
— Знаешь, — произносит он, — мне кажется, я собака.
Женщина напротив гладит его по руке.
— Гав, гав! — тявкает он и воет. Похоже на грустную собаку. Андреа говорит, что у нее тоже иногда бывает такое чувство. Гав, гав.
— Но я пишу, изгоняя из себя собаку, — добавляет она. Какая ложь! Тексты никогда ни от чего не освобождают. Однако парень принимает ее слова за чистую монету. Говорит, что тоже мог бы писать: ему есть что рассказать. Он улыбается, и Андреа верит. У него умные глаза с красными прожилками. Но если бы тексты и вправду дарили свободу, Андреа давным-давно избавилась бы от Каспера. Виляние хвостом осталось бы в далеком прошлом. Место, сидеть! Некоторые вещи — словно внутренний орган, который невозможно удалить — можно только обезболить.
Андреа думает о Марлоне, который остался в их общей квартире. Как он принюхивается, пытаясь показать Андреа, что такое на самом деле жизнь. Есть, спать, шипеть, мурлыкать. Запрыгивать на колени, не спрашивая разрешения, не извиняясь. Андреа пытается научиться этому.
Некоторые вещи вписаны в тебя шрифтом для слепых. Что-то становится чертами лица, свойством рук. Это хорошая отговорка. Можно идти по жизни со злобными, тяжкими вздохами: я такой, как есть, и не надо пытаться меня изменить. Андреа смотрит на закат. Тоскует ли Карл по Маддалене? По Маддалене, плавной походкой расхаживающей из комнаты в комнату, покачивая широкими бедрами, удерживая на весу две тарелки со спагетти (сливочный соус капает через край). У нее всегда наготове откупоренная бутылка красного вина. Плюс еще две в буфете. Она громко смеется, бьет посуду. Утюг не касался ее занавесок. Может быть, у нее и занавесок нет. И дверей.
— Послушай, — шепчет он, — не позволяй никому унижать тебя. Слышишь?
— Да, — шепчет она в ответ.
Они улыбаются друг другу, пожимают руки. Желают удачи. Он уходит, но возвращается на полпути, подбегает к ее столику.
— Послушай, — продолжает он, — если тебе нужна помощь, я всегда здесь.
Его окликает хозяйка. Он кладет лапу Андреа на плечо и исчезает.
Андреа сидела на кладбище и оплакивала того, кого не хочет забывать. Того, кто навсегда останется с ней, сколько бы она ни написала.
