Фатерлянд - Мураками Рю
Арестовать следовало Куцуту Синзаку, бывшего депутата собрания префектуры. Куцуте было шестьдесят лет, он жил в престижном доме и владел сетью магазинов, торговавших снаряжением для туризма и рыбалки. Однако доход ему приносил совсем другой бизнес — торговля наркотиками, редкими животными и органами для трансплантации. Куцута уже получил уведомление, в котором, помимо прочего, указывалось, что в случае попытки к бегству будут задержаны члены его семьи. При арестах еще ни один человек не попытался скрыться, даже получив известие о том, что за ним уже выехали. Помимо боязни за свои семьи, на людей сильное впечатление произвел трагический инцидент при аресте Маэзоно Ёсио. Кроме того, Корпус опубликовал указ, согласно которому к людям, укрывающим беглых преступников, будут применены строжайшие санкции.
Чхве проинформировали, что дома Куцуты нет — он отправился в ресторан «Ханазоно» — «Цветочный Сад», — который располагался в парке Охори. На втором этаже там были отдельные кабинеты, носившие названия различных цветов, и в одном из них — в «Анютиных глазках» — Куцута будет дожидаться полицейских. Видимо, бывший депутат опасался, что его девяностолетняя мать может умереть от инфаркта, если увидит в своем доме полицию. Идентификационный номер Куцуты был проверен, и выяснилось, что у него действительно есть больная престарелая мать, живущая в одной квартире с сыном. Ресторан же находился всего в паре минут ходьбы от дома.
— Мать… — пробормотал Чхве себе под нос.
Он уже принял решение арестовать Куцуту в ресторане, хотя этот вариант не вполне его устраивал — Чхве не любил неожиданностей. Но, узнав о тяжелом состоянии матери Куцуты, он не мог поступить иначе. Чан и Чо были полностью с ним согласны. В Республике для каждого мужчины мать являлась важнейшим человеком в жизни, и любое пренебрежение ею заслуживало всеобщего презрения.
Выходя из отеля, Чхве посмотрел на небо. Рано утром шел небольшой дождик, но теперь облака исчезли, и воздух был наполнен свежестью. Кратчайший путь от гостиницы до лагеря проходил от центрального выхода через широкую четырехполосную дорогу. Поскольку на захваченную территорию автомобили из города не заезжали, дорога была такой же пустынной, как улицы в ночном Пхеньяне. Чхве понимал, что опасность получить пулю от японского снайпера была минимальна, но все же перспектива идти по открытому пространству была не из приятных.
Обходя громаду стадиона, Чхве хорошо различал ровные ряды зеленых палаток, между которыми были вырыты дренажные канавы. Издали лагерь напоминал узор на одежде или тщательно прорисованную схему электрической сети. Палатки располагались подковой, внутри которой был большой павильон — командный центр лагеря, рядом с ним была оборудована площадка для общих собраний и построений, а чуть дальше — кантина с кухонными плитами и местами приема ищи, где свободные солдаты могли пообщаться друг с другом. У подножия лестницы, что вела от стадиона, дежурил часовой. На самом стадионе находились еще двенадцать человек, и несколько вооруженных людей занимали стратегически важные точки у торгового центра. Невероятно, чтобы всего девять коммандос могли захватить такую огромную площадь, но вид поднимавшихся к небу дымков из разных мест, наглядно свидетельствовал о свершившемся факте.
Участок земли, где разбили лагерь, прежде был парком. Там даже продолжали действовать питьевые фонтанчики — воду не отключали, так как трубопроводом пользовались отель, медицинский центр и стадион. Нельзя сказать, что местная вода была хороша на вкус, но зато ее не нужно было кипятить. Для Чхве чистая вода была решительным доказательством экономической мощи страны. Когда-то речка в его родной деревне изобиловала сомами, угрями и кожистыми черепахами. Вода была настолько прозрачна, что Чхве без труда различал водоросли на дне, а на вкус она была сладка, как нектар. Но потом — Чхве как раз оканчивал школу — в среднем течении реки построили цинковый завод. Через некоторое время в связи с экономическим крахом, нехваткой электроэнергии и отсутствием запасных частей для изношенной техники в реку попали токсичные сбросы. Появились жуткого вида рыбы-уроды и безголовые угри. Однако люди, жившие ниже по течению, продолжали есть рыбу и пить воду, и, как следствие, в окрестных деревнях стали рождаться горбатые, скрюченные дети. Жуткие болезни косили всех подряд. Вернувшись домой, Чхве наслушался от плачущей матери рассказов об ужасном конце несчастных — как от боли искажались лица, как на губах выступала пена, а изо рта вылетали воющие, леденящие душу звуки.
Лагерь был наполнен благоуханием кимчи, запахом острого перца и вяленой рыбы. То тут, то там поднимались дымки полевых кухонь. Судя по всему, недавно закончился обед. Очаги были сделаны из металлических канистр для масла, частично вмурованных в землю и обложенных камнями. Сверху помещались горшки, кастрюли и решетки для мяса и рыбы. На третий день быт устоялся, и запахи кухни лучше всего свидетельствовали об этом.
Молодые солдаты находились в веселом расположении духа.
— Эй, — крикнули Чхве из толпы, — может, вам помочь справиться с преступностью?
Чхве обернулся и увидел улыбающееся лицо капитана Хо Чи, командира Четвертой роты. Хо был врачом и экспертом в области химического оружия, причем доподлинно не было известно, снабжено ли его подразделение таковым.
— Ты что, хочешь лишить меня работы? — крикнул в ответ Чхве, и все вокруг засмеялись.
Чхве пересек лагерь и направился к палатке Специальной полиции, которая стояла между контрольно-пропускными пунктами «А» и «В». На морском ветру ткань палаток, заполонивших все пространство между отелем и стадионом, громко хлопала.
За военным городком возвышалось здание медицинского центра, напоминающее Детский дворец в Пхеньяне. По своей величине, а равно и по оснащенности медицинским оборудованием центр был лучшим лечебным учреждением на всем Кюсю. Из окон на Чхве смотрели бледные лица пациентов; некоторые из них сидели в креслах-каталках. Больные были одеты в плотные теплые куртки, напоминавшие русские телогрейки, широко распространенные в Республике. Корейские солдаты в лагере поголовно ходили в майках, а то и были обнажены до пояса. Для людей, которым на родине приходилось делать проруби, чтобы постирать белье, апрельская Фукуока, вероятно, представлялась южным курортом. Лейтенант Ким Хван Мок, служившая в отделе логистики и поставок, выдала сегодня утром всем солдатам новые футболки, носки и по две пары трусов. Приобрести около тысячи комплектов нижнего белья — непростая задача, но помогла мэрия Фукуоки, сделавшая заказ у владельца торгового центра, расположенного рядом со стадионом. Каждый комплект белья Gap был упакован в пакет, на котором было нанесено схематическое изображение майки или трусов. В Республике такие вещи носили только спортсмены-олимпийцы. Поначалу никто не рискнул первым вскрыть пакет. Солдаты смотрели на изображения трусов и маек, вертели упаковки в руках, но никто не понимал, что с ними делать. Ким пришлось несколько раз сказать, что выданное белье бойцы могут оставить себе насовсем, и только после этого молоденький солдат первым решился разорвать полиэтилен, достать майку и осторожно натянуть на себя. Когда он изумленно ощупывал ткань, на его лице играла совершенно детская улыбка. Его товарищи тоже стали рвать пакеты и облачаться в новое — белый круг ширился, словно налитое в чай молоко. Кто-то вслух заметил, что нежное прикосновение ткани напоминает материнские объятия.
На очередном собрании солдаты стали интересоваться, будет ли командование заказывать и другую одежду: американские штаны, например, рубашки с длинными и короткими рукавами, спортивную одежду, куртки, кроссовки и прочее. Ким Хак Су был категорически против. Да, соглашался он, северокорейская форма с точки зрения удобства далеко не лучший вариант: она не так хорошо впитывает пот и не защищает от холода. Кое-кто носил свою форму лет по двадцать, она бесконечно перешивалась, и заплаток было больше, чем «родной» ткани; обувь, хоть и прочная, была слишком тяжелая для повседневной носки. Но речь идет не о комфорте, настаивал Ким. Какой бы форма ни была, она должна в первую очередь олицетворять воинскую дисциплину, субординацию.
