Бернар Вербер - Смех Циклопа
– Вы ненавидели Дария?
– Я? Вы шутите. Я его обожал. Относился к нему, как к сыну. Блестящий ум, редкая образованность. Великолепный человек, достойный своей славы. Мне кажется, я первый оценил его природный талант комика, его способность находить смешное в любом грустном событии. При рождении этого уникального человека фея веселья склонилась над его колыбелью. Что бы о нем ни говорили, он принес ближним больше добра, чем зла. Можете ли вы представить, сколько радости он принес людям? Наверное, не случайно его выбрали самым популярным французом. Ну, закончим на этом. Отдыхайте. Я разбужу вас, когда приедем.
Крауц включает магнитофон, звучат «Гимнопедии» Эрика Сати.
– Автор этой музыки был членом Великой Ложи Смеха. Воспринимайте это как нечто вроде предисловия. Эрик Сати – настоящий гений… Как и Дебюсси, Форе и Моцарт, самые знаменитые композиторы нашего «клуба». Они изучали возможность вызывать смех при помощи музыки. Считайте это произведение разминкой для вашего ума, жаждущего проникнуть в тайны Великой Ложи Смеха.
Лукреция слушает странную музыку.
Как хорошо я чувствую себя в это мгновение. Мне нравится, что машина увозит меня в какое-то неизвестное место, где я узнаю все о Великой Ложе Смеха.
Мне нравится, что Исидор сидит рядом со мной.
Он сказал Тенардье и всем остальным, что считает меня талантливым журналистом.
И мне это не приснилось.
Если я и хорошая журналистка, то только благодаря двум наставникам, поверившим в меня: Жану-Франсису Хельду и Исидору Катценбергу. Первый научил меня работать на месте происшествия и не бояться идти до конца. Второй – наблюдать и размышлять, не поддаваясь первым впечатлениям.
У меня есть два отца, и нет матери.
Вернее, есть две мачехи, Мари-Анж и Тенардье. Когда-то я любила женщин и ненавидела мужчин, теперь все наоборот.
Все, что казалось мне когда-то правдой, теперь кажется ложью. Все изменилось.
И это не страшно.
Наставления Исидора сделали свое дело.
Я принимаю меняющийся мир.
Сидящий напротив нее Исидор также погружен в размышления.
Как плохо я себя сейчас чувствую. Мне не нравится, что машина увозит меня неизвестно куда.
Как там Лукреция?
Она закрыла глаза. Спит, наверное, набирается сил для продолжения расследования. Она все-таки очень наивна. Репортаж для нее это вот что: «Я еду на место событий и опрашиваю подозреваемых до тех пор, пока один из них не сделает признание. Если они ведут себя не так, как мне хочется, я угрожаю им и осыпаю тумаками».
Мы живем в мире, где лгут все.
Ложь – это цемент, скрепляющий здание общества. Если бы люди говорили правду, все социальные институты обрушились бы.
Что случилось бы, если политик сказал: «Голосуйте за меня, хотя я ничуть не лучше, чем мой предшественник. Сделать я ничего не могу, поскольку все решения сейчас принимаются на уровне мировых корпораций, страна у нас маленькая, и никакого влияния на их игры оказать не может».
Что произошло бы, если бы муж сказал жене: «Дорогая, мы живем вместе двадцать лет, наши занятия сексом стали так скучны и предсказуемы, что я предпочитаю посещать проституток, которые, по крайней мере, работают с выдумкой и огоньком».
Нет, никто не говорит правды. Да никто и не хочет ее слышать.
А эта девчушка бьется над удивительным вопросом: «Почему мы смеемся?»
Не знаю, что нас ждет в конце этого извилистого пути, но она уже помогла мне кое-что найти: наслаждение узнавать то, что никому не известно. И наслаждение рассказывать об этих открытиях.
Я ошибался с самого начала: распространять знания через средства массовой информации невозможно.
Журналистика – это тупик.
Роман и статья – две совершенно разные вещи.
Роман дает читателю возможность составить собственное мнение. Статья стремится склонить его на сторону автора и для усиления эффекта использует уловку: фотографию с комментариями.
Телевидение жульничает еще сильнее и воздействует на подсознание зрителя музыкой.
Как разорвать порочный круг?
Мне не справиться в одиночку с представителями профессии, прославившейся своими дурными привычками еще в Средние века.
Но я так хочу что-то изменить.
Раньше я думал, что, распространяя знания, как это делал Дидро при помощи своей энциклопедии, можно подготовить революцию.
Потом надеялся, что, если люди станут представлять будущее, опираясь на такой инструмент, как «Древо возможного», то они начнут искать перспективы и понимать, что происходит в нашей жизни.
Сейчас я считаю, что нужно найти другой рычаг, чтобы перевернуть землю.
Смех?
Быть может, Лукреция, несмотря на свою наивность, опять дает мне ответ на самые сложные вопросы.
Конечно, смех.
Только смех может позволить стать сильнее, чем руководящие нами лицемеры. Как Аристофан, как Мольер, как Рабле, нужно выставлять дураков, скряг и представителей власти на всеобщее осмеяние.
Но я никогда не проявлял особых способностей к сатире.
Надеюсь, это расследование даст мне возможность восполнить пробел.
Да, я думаю, что теперь пришло время научиться тому, чего мне не хватает: искусству вызывать смех.
124
Супружеская пара приходит в суд, чтобы развестись.
– Сколько вам лет?
– Девяносто восемь, – отвечает жена.
– А вам, месье?
– Сто один год, – говорит муж.
– Сколько лет вы в браке?
– Семьдесят лет.
– А когда у вас возникли проблемы в отношениях?
– Шестьдесят пять лет назад. И с тех все только хуже и хуже, – признается жена с горечью.
– Она постоянно осыпает меня упреками, – подтверждает старик. – Никаких сил уже нет.
– А почему вы решили развестись именно сейчас?
– Мы боялись огорчить детей и ждали, пока они умрут.
Отрывок из скетча Дария Возняка «Семейные проблемы»
125
Исидору и Лукреции кажется, что путешествие длится шесть или семь часов.
Наконец автобус останавливается, визжа тормозами. Стефан Крауц открывает дверь в пассажирское отделение и просит журналистов завязать глаза. Они на ощупь вылезают из машины и чувствуют, что находятся в каком-то открытом и ветреном месте.
Поддерживаемые невидимыми руками, они идут вперед, пересекают широкую дорогу, поднимаются вверх по одной, затем по другой и третьей улицам, ведущим в гору. Они чувствуют под ногами древнюю булыжную мостовую. Скрипя, открывается тяжелая деревянная дверь.
Они проходят двор, потом еще один.
Стефан Крауц шепотом руководит людьми, о присутствии которых Исидор и Лукреция только догадываются. Открывается еще одна дверь. Они входят в прохладное помещение. Лукреция на ощупь находит руку Исидора. Он не отталкивает ее.
Приключения, опасность. Как же это меня возбуждает!
Если бы я сейчас занималась сексом с Исидором, мне хотелось бы, чтобы он ласкал самые неожиданные участки моего тела. Чтобы он поцеловал меня в затылок, потом в ямочку на крестце, потом в ухо.
Лукрецию выводит из состояния мечтательности грохот ржавого замка. Они идут вперед, спускаются по лестнице. Коридор. Снова лестница. Снова коридор. Они спускаются по винтовой лестнице еще на один этаж.
Наконец Исидор и Лукреция входят в какое-то помещение. Их усаживают. Стефан Крауц снимает с них повязки. Они сидят в креслах, установленных на ринге. Но они не связаны, и к их вискам не приставлены пистолеты. Помещение очень похоже на тайный зал в подвале маяка, правда, оно гораздо меньше.
Рядом стоит человек в фиолетовой тунике, в фиолетовом плаще и фиолетовой маске, изображающей веселое лицо с растянутым до ушей ртом и поднятыми бровями. За ним еще двое в сиреневых туниках и плащах. На них тоже смеющиеся маски. За ними еще две фигуры в темно-розовых и менее жизнерадостных масках.
Стефан Крауц также надевает плащ и сиреневую маску, изображающую широкую улыбку. Он обращается к фигуре в фиолетовом:
– Приветствую вас, Великий Мастер. Я привел к вам Лукрецию Немрод. Она научный журналист из «Нового обозревателя», ей двадцать восемь лет. Она расследует смерть Дария.
Спокойный голос Крауца контрастирует с веселым лицом его маски. Женщина, которую он называет Великим Мастером, кивает.
– А это Исидор Катценберг, научный журналист, безработный.
– В отставке, – поправляет Исидор.
– Сейчас он не работает, но был главным научным журналистом. Тоже в «Современном обозревателе».
– Пока меня не уволили, – уточняет Исидор.
