Пьер Сувестр - Пустой гроб

Пьер Сувестр

Марсель Аллен

Пустой гроб

Глава первая

ПСИХИАТРИЧЕСКАЯ ЛЕЧЕБНИЦА

— Господин профессор уже пришел?

— Еще нет, мадемуазель!

— Ах, как некстати. Который же теперь час? Должно быть, четверть одиннадцатого?

— Четверть только что пробило, но часы, похоже, спешат.

— Все равно никак не возьму в толк, почему профессора до сих пор нет.

— Если хотите, мадемуазель, я пошлю кого-нибудь справиться к нему на квартиру.

— Я сама уже давно это сделала, милочка. Профессор ушел из дому в восемь утра; он консультировал в городе и, видимо, задержался дольше, чем предполагал.

— Вы разыскиваете его по поводу больной из палаты 28?

— Угадали.

— Плохи ее дела, мадемуазель?

— Не знаю, что и сказать… Но хотелось бы, чтобы профессор был здесь.

Произнесшая эти слова мадемуазель Даниэль, женщина лет сорока с правильными, грубоватыми чертами энергичного лица мужского типа, оставила свою собеседницу на крыльце роскошного, утопающего в зелени особняка.

Затем, по широкой просторной лестнице, украшенной великолепными перилами кованой стали, она проворно поднялась на третий этаж. Даниэль исполняла одновременно обязанности экономки и старшей медицинской сестры в психиатрической лечебнице на авеню Мадрид, в Нейи, главным врачом которой состоял профессор Поль Дро, молодой известный хирург, годам к тридцати шести-тридцати семи уже приобретший репутацию опытного специалиста и имевший солидную клиентуру, чему он обязан был не только своим профессиональным достоинствам, но и ловко организованной рекламе.

Оставшаяся стоять на крыльце собеседница Даниэль была старше ее по возрасту, на голове она носила маленький кружевной колпак, из-под которого выбивались седеющие пряди, а поверх всей одежды надевала огромный халат в сине-красную клетку — по утрам в него обязаны были облачаться все медсестры лечебницы.

Даниэль была старшей медсестрой, а ее собеседница — самой старой среди всех медсестер лечебницы. Само имя ее — Фелисита[1] — казалось исполненным надежды. Среди пациентов она была известна и пользовалась репутацией человека серьезного, знающего, сноровистого. Она привыкла ходить за больными по ночам, всегда была при деле и давно забыла о каких бы то ни было развлечениях.

В ответ на последние слова Даниэль Фелисите, понурившись, лишь устало развела руками. По поведению старшей медсестры она догадалась, что причиной ее беспокойства была больная из палаты 28, богатая старая перуанка Конча Коралес, которой два дня назад удалили огромную фиброму и теперь опасались фатального исхода.

Пожимая плечами, Фелисите собралась было удалиться, как вдруг лицо ее засияло.

Она заметила, как в глубине сада молодой элегантный мужчина открывает выходящую на улицу решетчатую калитку.

— А вот и господин профессор, — сказала Фелисите, — теперь мадемуазель Даниэль может быть спокойна.

Это и в самом деле был профессор Поль Дро. Припарковав свой роскошный лимузин у края тротуара на авеню Мадрид, молодой врач приподнял воротник пальто — в то утро было прохладно — поглубже надвинул цилиндр, натянул перчатки и стремительно зашагал по главной аллее сада.

Он слегка кивнул в ответ на почтительное приветствие Фелисите, поднялся по ступенькам и вошел в здание.

Стоило появиться профессору, как весь дом словно ожил, нарушив тишину, предписываемую правилами в интересах больных. В коридорах послышалось шуршание юбок, захлопали двери, появились медсестры, которым нужен был совет, а из всех углов, нерешительно и робко, стали выглядывать родственники и друзья прооперированных больных, пытаясь поймать взгляд профессора, воспользоваться какой-нибудь случайностью, которая позволила бы их близким незамедлительно получить консультацию.

Но профессор Дро, ни на кого не глядя, быстро поднимался на третий этаж.

На площадке третьего этажа он лицом к лицу столкнулся с Даниэль; старшая медсестра пользовалась большим авторитетом, чем все ее подчиненные и пациенты. Без тени смущения она преградила ему дорогу.

— Господин профессор, — отчеканила она звонким, хорошо поставленным голосом особы властной и рассудительной, — можно вас на два слова, я о больной 28.

Непроизвольным движением профессор попытался было оттеснить Даниэль. Он нахмурился и на ходу бросил:

— Потом, Даниэль, потом… Вы же знаете, у меня операция, я опаздываю; должно быть, с полчаса, как больной дали хлороформ.

Но мадемуазель Даниэль не отступала.

— Всего минутку, господин профессор, у двадцать восьмой высокая температура.

— Сколько? — спросил Поль Дро.

— 39,2.

Хирург поморщился.

— Ее чем-нибудь кормили? Давали что-нибудь? Питье, жидкую пищу?

— Соблюдали строжайшую диету, господин профессор, разве что глоток шампанского, разбавленного водой.

Не отвечая ей и преодолев наконец заслон, который всем своим телом пыталась создать Даниэль, Поль Дро шагнул на первую ступеньку лестницы, ведущей на четвертый этаж, где располагалась операционная.

Он и не заметил удрученного вида старшей медсестры, которая все утро прождала профессора, тревожась о больной и уповая на его ученость, а теперь сочла, что он признал свое бессилие и потерял к больной всякий интерес.

Поль Дро, между тем, вернулся; рассеянно коснувшись пышной шевелюры медсестры, в которую вплелись серебряные нити, он поинтересовался:

— Даниэль, больная 28 — это та самая иностранка, мадам Конча Коралес, из Перу?

Даниэль, собравшаяся отправиться по своим делам, утвердительно кивнула:

— Да, господин профессор.

И, почувствовав, что хирург колеблется, она снова принялась его упрашивать:

— Поверьте, профессор, больной и впрямь очень плохо, если бы вы согласились уделить ей пару минут, — больше и не потребуется — но только сейчас, немедленно…

Внезапно лицо старшей медсестры озарилось улыбкой; вняв ее мольбам, профессор спустился с лестницы и торопливо зашагал по коридору.

Даниэль распахнула дверь, и хирург шагнул в полумрак палаты. Покрытые эмалевой краской стены были совершенно белыми; посреди, на небольшой медной кровати, застеленной белоснежными простынями, лежала женщина, очертания тела которой угадывались под складками покрывала. Ее желтая, как воск, голова тонула в подушке, тяжелая, будто у мертвой.

Глаза больной были полузакрыты, из несомкнутых губ вырывался хриплый свист; восхитительно прелестная молоденькая медсестра, сидевшая рядом, куском батиста машинально и размеренно промокала крупные капли пота, выступавшие у нее на висках.

Волосы больной, совсем седые, были заплетены в косу, как у пансионерки; похоже было, что она без сознания.

Профессор, не торопясь, приблизился и обратился к дежурной медсестре:

— Дайте мне температурный лист.

Та тотчас вскочила, взяла с соседнего столика листок плотной бумаги, на котором карандашом были нанесены кривые линии, показывающие движение температуры.

Даниэль, которая тоже присутствовала на консультации, внимательно следила за профессором, силясь угадать, что скрыто под непроницаемой профессиональной маской. Потом она перевела взгляд на бедную больную — опухшее лицо, глаза ввалились, виски в капельках пота — и невольно сравнила обезображенное лицо старухи с миловидным, брызжущим молодостью и здоровьем личиком юной медсестры, дежурившей в палате.

Профессор Поль Дро задавал вопросы:

— Когда была операция?

— Позавчера, господин профессор, вы сами оперировали…

— И правда, — согласился хирург, — по-моему, это был аппендицит?

— Фиброма, господин профессор; если господин профессор припоминает, это та самая больная, которую оперировали в пятницу, в восемь утра, в тот день еще был настоящий ливень.

Напоминая все эти подробности, дежурная медсестра ничуть не была удивлена, что хирург начисто забыл, какую операцию он делал. Его забывчивость была вполне объяснима, ведь каждый день, во всяком случае, каждое утро, профессор Поль Дро проводил в лечебнице четыре, а то и пять операций.

Хирург рассеянно взглянул на свою хорошенькую собеседницу:

— Благодарю вас за эти сведения, мадемуазель Жермена, — сказал он.

И, помолчав, добавил:

— Теперь я все вспомнил.

Он посмотрел на больную, подошел к ней, белыми ухоженными руками коснулся ее запястья, потом распорядился:

— Продолжайте соблюдать диету… Можете дать ей немного хинина, разведенного в столовой ложке минеральной воды Виши; обязательно нужно добиться, чтобы температура спала.

И, окинув обеих медсестер строгим, сдержанным взглядом, он заключил:

— В этом я полностью полагаюсь на вас.

С этой минуты хирург думал уже совсем о другом. По его же словам, в предоперационной этажом выше в ожидании операции томилась больная, которая уже минут сорок должна была находиться под хлороформом.