Михаил Веллер - Самовар. Б. Вавилонская
Брежнев. И кто-то должен читать приказы об этом.
Махно (под тальянку). Ой любо, братцы, любо, ой любо братцы жить, с нашими вождями не приходится тужить!..
Врач-вредитель. Укольчик не хотите для успокоения?
Махно. А вот повешу – и успокоюсь.
Троцкий. Всех не перевешаете!
Махно. Вот уж от тебя это странно слышать. Всех не всех, но уж для вас-то веревок не найти – это грех.
Сталин. Я же говорил – это специальный народ. Если ты ему служишь – он тебя накажет. Если ты его накажешь – он тебе служит.
Троцкий, Ленин, Сталин (впрягшись в тачанку). Всю жизнь тащили мы ярмо революции. Всю жизнь тащили народ к светлому будущему.
Хрущев, Брежнев (подталкивая сзади). Мы что, не могли нормально устроиться без всей этой нервотрепки? Ведь не для себя же старались!..
Керенский (держась за подножку). Да здравствует народ!
Коллонтай. Вот он, друг народа – пулемет!
Арманд (похлопывая по стволу). Есть в этом символе что-то фаллическое… убедительное.
Горький. Бурлаки на Волге.
Царь. Это все, что они везут своему любимому народу?
Махно. Тпру-у!.. сволочи…
Александр. А что так? Растрясли?
Махно. Я хочу понять – кто на ком едет…
Александр. Или вожди больные, или народ дурак…
Сталин. Как хорошо было бы управлять страной, в которой совсем нет никакого народа. Всё спокойно, везде порядок, никаких заговоров, никаких вопросов. А делают все – машины! Индустриализация. Вот о чем мечтал Маркс! На всей Земле – коммунизм, изобилие, порядок, машины! И лучшие люди во дворце. И – все.
Брежнев. Товарищи. Многое уже сделано. Людей все меньше, машин все больше, а лучшие люди строят дворцы.
Сталин. Мы думаем, пора их сажать.
Горький. За этим у вас дело не встанет.
Махно. Пятнадцать лет я читал в Париже книги и все пытался понять…
Чернышевский. Что делать?
Герцен. Кто виноват?
Махно. …почему всегда правят сволочи и почему внизу всегда обдираловка и бардак? А потому что гнусная сущность государства застав…
Троцкий. Нет, мой дорогой! Государство тебе что, с Марса по понедельникам завозят? Потому что гнусная сущность народа заставляет его организовывать себе гнусное государство. И необходимо железной рукой сдерживать эту гнусную сущность народа, а другой рукой поощрять его хорошую сущность, и делать приличное государство для его блага.
Махно. Эге! А кто же определит, где у народа сущность гнусная, а где хорошая, и каким быть государству?
Царь, Керенский, Ленин, Троцкий, Сталин, Хрущев, Брежнев. Я!
Поручик. Вообще-то мне иногда нравится вешать.
Комиссар. Ты что, так здорово.
Царь. Господа, шефствовать над народом – трудная и неблагодарная участь. Но вот если бы каждый из нас взял шефство всего над одним простым человеком и создал для него достойную жизнь…
Керенский. Вы уже брали шефство над Распутиным, Ваше Величество. Организовали ему заплыв по Фонтанке.
Горький. Вот в чем ваша ошибка. Это простой человек должен взять шефство над вождем, каждый – над каждым…
Махно. Гениально! И перерезать ему глотку. И зажить, наконец, спокойно и по-человечески. Вот – босяк, а соображает!
Ленин. Простой человек с пулеметом – уже не простой!
Сталин. А простой человек без пулемета – уже не человек.
Троцкий. Кто знает – много ли в Москве альпинистов с ледорубами? Кстати, какая фабрика их выпускает? Возможно, она нуждается в дотациях?
Горький. Денег на революцию больше не дам! Сначала используют, а потом отсиживайся от них на Капри… если дадут сбежать.
Ленин. Окститесь, батенька, отлеживаться пора, а вы все об отсиживании толкуете. А вот вы, товарищ Махно — ответьте прямо, честно, по-революционному: что там народ делает? Коротенько так, одним словом!
Махно. Одним?
Сталин. Адним.
Махно. Народ безмолвствует…
Сталин. А двумя словами можешь?
Махно. Безмолвствует и пьет.
Троцкий. А красноречивее? Ну – тремя?
Махно. Народ безмолвствует, пьет и ворует.
Царь. Так чего вы от меня хотите? У всех народ как народ, а у меня – боже мой, это же не народ, а кара господня…
Ленин. М-да. Вот, конечно, в Германии народ. Работает! Пьет – кружку пива после работы, для порядку! Ходить – строем, петь – хором. Эх…
Троцкий. Говорил я – начинаем революцию со Швейцарии!
Керенский. Вот, помню, в детстве. В цирке. Здоровенный мужик. Ему огромный чугунный шар сверху бросают, а он подбегает, наклоняется, хоп! – и ловит этот тяжеленный шар на загривок. Быка такой шар свалит! – а он держит. Чего держит? А если по башке? А это у него работа такая. Вот что-то в нем есть от русского народа… Ему – н-на! – а он: хоп! Ну а потом, конечно, звереет.
Ленин. Народ должен быть трудолюбивый.
Троцкий. Народ должен быть дисциплинированный.
Горький. Народ должен быть просвеще-оонным.
Брежнев. Должен меньше пить и кушать. Потому что трудно напастись.
Царь. Народ должен быть богобоязненным.
Сталин. Скажем коротко – народ вообще должен. По жизни должен, понял. Народ? Значит, должен.
Махно. Народ еще всех вас переживет!
Сталин. А куда он денется?
Горький. Вы слышите гул? Этот гул рожден в недрах народных масс, вдохнувших свободы и пробужденных к свету!
Сталин. Тысячу лет гудело – еще погудит, ничего.
Керенский. Граждане! Разве мы не отдали все, что у нас было, ради служения России и русскому народу? Мы, – самые умные, самые энергичные, самые преданные и пламенные борцы? Так почему же…
Ленин. Почему же получается дважды два – сапоги всмятку? Мы же боролись…
Махно. Су-уки! Вы же боролись со мной! И друг с другом! Надо работать – они борются. Дышать не дают, пахать не дают, последнее грабят, нахлебники, захребетники!
Сталин. Вот так послушаешь – все помощники. Колупнешь – все вредители. Работать надо было, а не самогон пить в тачанке, товарищ Махно.
Махно. А жизнь такая, что не выпьешь – сдохнешь.
14.
Керенский. Ничего. Ничто не проходит даром. Еще будет в свободной России и демократия, и европейский достаток, и либеральная передовая экономика…
Царь. И православие. И монархия.
Троцкий. И стальные когорты несокрушимой армии!
Сталин. И мощь. И уважение. И все враги трястись будут и там, и здесь.
Горький. И расцвет свободных искусств, облагораживающий души счастливых людей новой России.
Ленин. Плод моего больного воображения… Кремлевский мечтатель!
Александр. Володя.
Ленин. Что? Что с тобой?
Александр. Знаешь, чего я хочу?
Ленин. Не надо!
Александр. Я хочу повеситься.
Царь. А вы застрелиться не пробовали?
Врач-вредитель. Есть прекрасные мягкие средства. Вот новое поколение предпочитает пепси.
Мать. Мать вашу всех, когда же это кончится!..
Ленин. Пролетарии всех стран, извините! Ну, ошибочка вышла. Но будет еще и на нашей улице… чаепитие!
Горький. Запирайте етажи, нынче будут грабежи!
Чернышевский. Что делать.
Махно. Что бы ни делал человек в России – а все равно его жалко.
Герцен. Бумм! Кто виноват?
Поручик. И что характерно – даже здесь: ни счастья, ни отдыха, а та же хренотень.
Комиссар. Если уж что-то произошло – так это навсегда. Хотя… в том и счастье, что ничего никогда не кончается. Все – дерьмо, а хочется чего-то… оптимистического!
Поручик. Шампанского!
И россыпью
Трибунал
Бриллиантовая Звезда «Победы» впивалась Жукову в зоб.
Он отогнул обшлаг, хмуро оценил массивные швейцарские часы и перевел прицел на часового. Часовой дрогнул, как вздетый на кол, отражение зала метнулось в его глазах, плоских и металлических подобно зеркальцу дантиста. Высокая дворцовая дверь, белое с золотом, беззвучно разъехалась.
Конвоир отпечатал шаг. За ним, с вольной выправкой, но рефлекторно попадая в ногу, следовал невысокий, худощавый, рано лысеющий полковник. Второй конвоир замыкал шествие.
Они остановились на светлом паркетном ромбе с коричневыми узорами в центре зала, против стола, закинутого зеленым сукном. Конвоиры застыли по сторонам.
Жуков смотрел сквозь них секунду. Секунда протянулась долгая и тяжелая, как железная балка, сминающая плечи. И шевельнул углом рта.
