Дуглас Кеннеди - Испытание правдой
А случилось вот что: после взрыва в оборонном ведомстве, организованного другой ячейкой «метеорологов», Джек Дэниелс разыскал меня и попросил, поскольку ФБР и полиция заблокировали все пути отхода из города, спрятать у себя этих товарищей, пока не уляжется шум. Будучи убежденным радикалом, я даже не раздумывал о том, чтобы приютить у себя убийц, ответственных за гибель двух честных граждан: Вендалла Томаса и Дуайта Кассела, оба афроамериканцы, оба ветераны корейской войны, оба прекрасные семьянины, пятеро детей остались без отцов. Но думал ли я тогда о гибели ни в чем не повинных людей, охраняющих государственное ведомство, ответственное за безопасность нашей страны? Для меня — великого марксиста — они были просто случайными жертвами в борьбе за революционные преобразования.
Однако Он — а так мы называли между собой Федеральное бюро расследований — вычислил, что двое бомбистов после взрыва отсиживались у вашего покорного слуги, и меня разыскивали как пособника и укрывателя террористов, за что мне светило наказание сроком до двадцати лет лишения свободы. Так что у меня не было другого выхода, кроме как бежать, и немедленно.
Рассудив, что федералы контролируют все автовокзалы и аэропорты, я сел на «Гринлайн» и отправился в Оук-Парк. Почему Оук-Парк? Во-первых, это родина Хемингуэя, к тому же я решил, что уж в пригородах Чикаго они точно не станут меня искать. Я нашел маленький мотель на окраине и устроился там.
С наступлением темноты я вышел на улицу и нашел таксофон. Вызвал оператора и попросил сделать междугородный звонок в Берлингтон, штат Вермонт. Я специально выбрал такой тариф, чтобы не называть имен. Телефонистка попросила внести депозит в два доллара двадцать пять центов за три минуты разговора. Затаив дыхание, я мысленно молил — хотя в те времена еще не понимал истинного значения молитвы и христианских заповедей — о том, чтобы Джеймс Виндзор Лонгли ответил на мой звонок.
Джеймс Виндзор Лонгли (как и многим персонажам этих мемуаров, я придумал ему псевдоним, чтобы сохранить его личность в тайне). Можете ли вы представить более аристократическое имя? Да что там имя, Джеймс Виндзор Лонгли был аристократ в самом высоком смысле этого слова, настоящий бостонский брамин[58], в шестидесятые он прошел свой долгий путь радикализма.
Но описать Джеймса Виндзора Лонгли только лишь как радикала было бы несправедливо по отношению к нему. Он был из породы куда более жестких революционеров: интеллектуал-идеолог, Джонни-мятежник, восставший против своего класса и всех его привилегий.
Я познакомился с профессором Лонгли, когда участвовал в антивоенном движении. В то время ему было пятьдесят с небольшим, и он, как исключительно яркая фигура, был неизменным лидером любого митинга или демонстрации: стареющий профессор, который, тем не менее, говорил языком радикальных политических преобразований. Студенты просто обожали его. Для них он был отцом революции. Особенно большой популярностью он пользовался среди женщин. И, как и все мы он считал сексуальные победы без последствий одним из преимуществ антиобщественной риторики (тут я хотел бы подчеркнуть, что в вопросах свободной любви я в ту пору был не меньшим радикалом, чем в политике; разница между мной и Джеймсом Виндзором Лонгли заключалась лишь в том, что он был женат).
Как бы то ни было, я видел в Джеймсе Виндзоре Лонгли мудрого наставника, и всякий раз, когда припекало, обращался к нему за советом. Вот и сейчас я оказался в такой ситуации. Так что, когда он ответил, я испытал облегчение. Не открывая всех карт — его телефон мог стоять на прослушке, — я просто намекнул ему, что мне нужно найти тихое место, чтобы залечь на время. Он задал несколько косвенных вопросов: «Это как-то связано с новостями из Чикаго?», из чего я сделал вывод, что он знал о моей возможной причастности к взрыву в оборонном ведомстве. Потом он намекнул, что приезжать к нему в Берлингтон, наверное, не стоит, поскольку федералы не выпускают его из поля зрения.
И тут он сказал:
— Знаешь, моя дочь Элисон (тоже псевдоним) живет в Кройдоне, штат Мэн (название городка вымышленное). И кажется, ее муж сейчас как раз в отъезде, так что я уверен, она сможет приютить тебя на пару дней. Насколько я могу судить, Кройдон — это как раз тихое местечко…
Поскольку из любого города Мэна до канадской границы можно было добраться всего за несколько часов, меня это устраивало как нельзя лучше.
— Спасибо, комрад, — сказал я, записав телефон дочери.
— Удачи, — был его ответ.
Я сделал еще один звонок — на этот раз в «Грейхаунд» — и узнал, что есть автобус, следующий на восток. Три дня я путешествовал с «Грейхаунд» по маленьким городкам, каждую ночь останавливаясь в богом забытых гостиницах, и наконец оказался в Бриджтоне, штат Мэн.
Было около пяти вечера. Я отправился к единственному на весь город таксофону и набрал, телефонный номер, который мне дал Джеймс Виндзор Лонгли. Ответила его дочь, Элисон. Ее голос звучал приветливо, пока я не стал плести небылицы о том, что путешествую по стране, собирая материал для книги, которую хочу написать о Радикальных Соединенных Штатах Америки (в то время я был чересчур самонадеянным), и что ищу местечко, где можно остановиться на пару дней. Слегка приуныв, она сказала, что прежде должна позвонить отцу и мужу и спросить разрешения. «Что за мещанские замашки?» — подумал я, но промолчал. Мне было необходимо как можно скорее убраться с дороги и пересидеть где-то, ожидая дальнейших указаний от Джека Дэниелса.
Прошли долгие двадцать минут, прежде чем раздался ответный звонок таксофона. Это была Элисон.
— Я согласна. Мой отец сказал, что ты отличный парень, а у моего мужа отец при смерти, и он был вынужден уехать, ему сейчас совсем не до меня и моих гостей. Честно говоря, в нашем маленьком городке мне очень одиноко, так что я не возражаю против компании.
Кройдон всего в семи милях от Бриджтона. Я отыскал единственную на весь город транспортную компанию и отдал пять баксов за такси. По дороге водитель спросил, что меня привело в Кройдон. «Навещаю старого приятеля по колледжу», — был мой ответ.
Элисон объяснила, что в доме, где они планировали поселиться, произошла авария водопровода, поэтому они временно разместились в квартире над офисом доктора. Найти ее было нетрудно. Кройдон — это город из одной улицы, из тех, что проедешь мимо — и не заметишь.
Чего нельзя было сказать о самой Элисон. Когда она открыла дверь, я испытал… вы когда-нибудь слышали французское выражение coup de foudre — любовь с первого взгляда? Так вот настоящий coup de foudre хлещет, как пощечина. Я посмотрел на нее, она посмотрела на меня — и, хотя мы обменялись лишь неловкими приветствиями, я сразу понял, что влечение не одностороннее: оно было взаимным.
Конечно, я сразу же заметил младенца у нее на руках. Не могу сказать, чтобы меня это сильно смутило. Я был Великим Революционером — пропагандистом свободной любви. И с той самой секунды, как наши взгляды встретились, я знал, что нам с Элисон суждено быть любовниками. Потому что в ее глубоком, печальном взгляде я увидел острое желание, стремление выбраться из этого провинциального тупика.
Квартира была убогой — три крохотные комнатушки, заставленные мебелью, слишком громоздкой для такого скромного помещения. Элисон извинилась за тесноту.
— Послушай, — сказал я. — Мне весь этот буржуазный вздор ни к чему.
Она рассмеялась:
— Впервые с тех пор, как мы переехали в этот городишко, в моем присутствии звучат многосложные слова!
Общий язык мы нашли сразу же. В течение часа мы опустошили бутылку вина и перешли к великолепным спагетти с фрикадельками, которые она приготовила на ужин. Ее маленький сын, Джефф, играл в манеже, пока мы ели, пили и вели серьезные разговоры о политике и смысле жизни.
— Я не говорила на такие темы с университетских времен, — призналась Элисон. — Мой муж — хороший человек, но он не слишком продвинут в идеологическом плане.
Говоря это, она коснулась моей руки и устремила на меня полный желания взгляд больших влажных глаз. Но хотя меня и влекло к ней — и в те времена я искренне считал, что моногамия — удел обывателей, — какая-то частичка моей души (думаю, та самая, что спустя годы открыла меня для любви Христовой и Его покровительства) не позволила мне пойти дальше. Я чувствовал и то, что сама Элисон разрывается между желанием и ответственностью, и — во всяком случае, в тот вечер — решил проявить осторожность и остановиться.
Она соорудила мне на полу постель из диванных подушек, помогла расстелить мой спальный мешок и пожелала спокойной ночи. О чем она не догадывалась, так это о том, что после трех ночей изматывающих странствий ее тепло согрело меня лучше любого эликсира. Я больше не был радикалом в бегах. Я был влюбленным мужчиной.
