Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа
Кафе все то же, но ассортимент стал хуже. Андреа вспоминает девочку Андреа, которой приходилось подпрыгивать, чтобы лучше видеть пирожные — разнообразие, в котором сложно выбрать что-то одно. Карл поднимал ее на руки. Андреа долго смотрела и в конце концов выбирала шоколадный шарик.
— Я давно не делала таких, — говорит Андреа, присаживаясь рядом с Софией.
— Можем сделать их дома. — София сияет. Кофейная чашка позвякивает о блюдце.
— Нет, я, наверное, не могу…
Смешные слова! Как это — не могу? Вылепить шарики и обвалять в сахарном песке?
Не могу есть!
Кофе с молоком и полбутерброда с сыром. Андреа думает о масле, которое прячется под сыром. Нет, не в силах думать о нем. София угощает, и зов желудка заглушает мысли. Тоска по Касперу или голод? Как понять? Просто пустота. Если внутри селится еще один человек, то ты продолжаешь жить, но лишь наполовину. Его молчание занимает так много места.
Андреа отламывает маленькие кусочки хлеба и бросает в зеленую воду. Внезапно хочется заплакать — нет, не здесь, не сейчас. Не солнечным днем, не в Хегбу, не с Софией. Марлон алчно наблюдает за птицами.
— Мне не хватает Каспера.
София поднимает глаза на Андреа. Ставит чашку. Кажется, что она наклоняется вперед.
— Я понимаю, — произносит она, — я понимаю, Андреа.
На златом крыльце сидели…
Возвращение ДОМОЙ, остановка в Столице. Зайти в магазин «Скандинавской Компании» и притвориться богатой. Андреа воображает себя корреспондентом журнала мод, стилистом, звездой. Лапает белоснежную лаковую куртку своими нищими руками. Смотрит только на белые вещи: многоцветье, неоновые цвета надоели. Смотрит на вещи натуральной расцветки. Подходит к бальным платьям. Вспоминает, как они с Хельгой-младшей замирали перед свадебными нарядами и мечтали, затаив дыхание. Представляли себе Суженого и счастье до гроба. Трогали ткани — шелк и кружево. Потом подходил продавец и шлепал их по рукам:
— Неизвестно, куда вы совали свои пальцы!
Может быть, себе между ног.
Интересно, можно ли думать о гениталиях, расхаживая среди вечерних нарядов в шикарном магазине «CK»? Дама в костюме покупает новый костюм — точную копию того, в который она одета. Не меньше четырех купюр по тысяче — в руки продавцу. Буржуазно-заговорщические улыбки.
Андреа зовут Андреа Каролина Фредрика Лувиса, и по особому случаю у нее рыжие волосы, рваные колготки, короткое желтое платье, а под ним — бирюзовая юбка. Большие бирюзовые ботинки, о которые она то и дело спотыкается. Под мышкой саквояж, полный блестящих золотых монет. Лувисе Андреа покупает темно-красный костюм. Карлу — горчично-желтую рубашку для гольфа. Касперу — облегающие боксерские шорты огненного цвета. Плюс красная гербера, анонимно.
Андреа покидает магазин «СК», поставщика королевского двора.
Красивые мужчины не смотрят на Андреа. Андреа сама смотрит на красивых мужчин. Особенно на тех, что похожи на звезд — например, на Боуи. Андреа присаживается в пиццерии с кружкой пива, действуя на нервы семейству с детьми, особенно отцу. За другим столиком сидит иностранец лет шестидесяти. Курит трубку. Глазеет. На Андреа. Если бы Карл остался с Маддаленой, то сейчас он, наверное, был бы таким же загорелым, таким же иностранным. Мужчина неплохо выглядит. Подходит к ее столику, берет ее гладкую руку в свою шершавую ладонь, спокойно спрашивает: «Do you want to have some fun?»[41] Они идут в туалет, и его опытные руки касаются ее опустошенного тела, исцеляя. Его девушка — или жена — возвращается за полосатый столик. У нее рыжие волосы до пояса, плавная поступь, красивое лицо. Андреа встречается с ней взглядом — это словно увидеть себя через двадцать лет, голова кружится. Хочется что-нибудь спросить: например, счастлива ли она? Андреа в будущем сильно пахнет алкоголем и духами, садится напротив загорелого, украшенного шрамами, он берет ее за руку, и взгляд его полон нежности. Семейству приносят еду, и папаша смотрит на Андреа. Ест и глазеет. Андреа убирает волосы со лба, опускает взгляд, снова поднимает. Его жена сидит, съежившись, у нее спутанные волосы. Девочки хорошенькие и воспитанные. Папе явно хочется выбраться из-за своего тесного стола. Не хочет есть жирную гавайскую пиццу в потертой пиццерии с шумом машин в ушах.
Скоро праздник середины лета — значит, надо праздновать. Андреа, Юнатан и Хельга со своим парнем. Будут отмечать равенство дня и ночи. День летнего солнцестояния. Солнце-Стояния. Андреа отпраздновала два Рождества, но лишь один день солнцестояния вместе с Каспером. Они отмечали его в Сконе, оба были болезненно стеснительны. Сидели на стульях с мягкими сиденьями в голубую полоску и пили слабоалкогольное пиво. Кругом родственники: танцы вокруг праздничного шеста, рюмка за рюмкой. Андреа еле притрагивается к еде, Каспер то и дело возвращается в дом за таблетками. Еще песня, еще рюмка. Каспер и Андреа поднимали бокалы только друг за друга. Любили только друг друга. Рано ушли с праздника, были пьянее остальных, занимались любовью. Выпив, заниматься любовью еще приятнее.
Андреа пьет пиво, наливается праздничной похотью. Бросает жадные взгляды на жилистые руки рок-звезд. Руки Каспера, определенно. Она видит его повсюду, и бабочки щекочут горло. Все золотистые волосы — его. Все скрипачи — боги. Бабочки теснятся под языком, Андреа кажется, что она вот-вот задохнется, и она пьет пиво большими глотками — помогает. «Не казни себя, — слышится голос Лувисы, — это ни к чему не приведет. Зачем ты принимаешь все так близко к сердцу, Андреа?»
Ведь все это не по-настоящему. И происходит не с Андреа, на самом-то деле.
Папаша улыбается, и Андреа смотрит на остальных. Кто-то спешит. Кто-то не торопится. У кого-то ярко-зеленые очки. У кого-то — «Рэй Бэн». Люди идут поодиночке, облаченные в темные одежды. Люди молчат друг на друга.
Андреа и море
Поезд обратно в Школьный поселок. Собрать вещи, выбросить воспоминания, сложить в коробки. К осени Андреа переезжает в большой город в Сконе. Долой тесноту и убожество! В купе душно и влажно, Марлон наложил в клетке кучу. После такого требуется по меньшей мере две таблетки. Запить тепловатой минеральной водой и ждать. Пожалуй, это единственный случай, когда ждать приятно.
Снова голос Лувисы в телефонной трубке. Андреа устала. Она устала, она боялась ночи, одиночества чужой квартиры.
— Ты приняла много таблеток?
Нет, не приняла. Четыре — это не много.
— Голос у тебя такой, будто приняла, — говорит Лувиса.
Нельзя судить по голосу, и по виду судить не стоит. Даже собственные ощущения могут быть обманчивыми.
В поезде полно тех, кто направляется на фестиваль в Роскильде.[42] Клетка Марлона воняет, несмотря на тщательную обработку влажными салфетками. В вагоне едут и военные: один из них, с приветливым взглядом светлых глаз, проходит мимо и улыбается. Андреа нравится военная форма. Она и сама бы не прочь носить ее: чтобы все видели, кто она такая. Форма мелькает вперемежку с растаманскими косичками и круглыми очками от солнца, а из переносного проигрывателя раздается голос Ларса Демиана: «Алкого-о-оль!» Андреа ждет, когда освободится туалет, и в эту минуту мимо проходит женственного вида юноша с длинными черными волосами, и Андреа хватает его за руку, затаскивает в свободный туалет, снимает с него штаны, — но он уже прошел мимо. Наверняка сидит в вагоне-ресторане с бокалом пива и той милашкой с косичками, которая все напевает, расхаживая между вагонами.
Оказаться на месте прямо сейчас. Лечь в кровать с тремя матрасами, и все же чувствовать под собой что-то жесткое. Лежать на Каспере. На имени. На остром слове.
How can you love a word?[43]
«Рассекая волны» — Андреа смотрела этот фильм в Столице. Она видит лицо Эмили Уотсон в церкви, среди окаменевших священников. Расплывшийся макияж, растрепанная прическа. Красная лаковая юбка и чулки, как у Андреа. Я не понимаю, что вы говорите. Как можно любить слово?
Endure, Andrea.[44]
Остановка мотора. Пассажиры потеют, пыхтят и кряхтят. Курят одну за другой и без конца пьют кофе из красно-белых полосатых стаканчиков. Проводники не могут сказать ничего определенного. Ходят туда и обратно, улыбаясь и утирая со лба пот белоснежными салфетками.
Марлон с укором смотрит на Андреа. Они застряли на поезде в Хэслехольме; пассажиры достают мобильные телефоны и таблетки от головной боли, все быстрее листают разнообразные журналы. Из глоток вырываются вздохи — еле слышные и громогласные, жара и «бум-бум-бум», наушники и пульс. «Мы застряли!» Никто ничего не знает. Никто не жалуется. Андреа покупает еще один бутерброд с сыром, уцененный в связи с непредвиденной остановкой. Затем три, четыре, пять маленьких бутылок виски. Внезапно все оживают, сближаются, но Андреа не в силах ни с кем говорить. Изображать вымученно-бодрую улыбку товарища по несчастью. В сумке, лежащей у ног, еще остались таблетки: белые, круглые, овальные. Без вкуса и калорий.
