Хаймито Додерер - Избранное
Подобные женщины зачастую, даже почти всегда связывают свою жизнь с мужчинами прямо противоположного толка, занимающими чувствительно много места в пространстве и абсолютно невосприимчивыми, что, как правило, связано одно с другим, по нисколько не зависит от уровня интеллекта, некогда достигнутого и больше уже не развивавшегося. Этого, разумеется, не бывает с пресловутыми «сильными личностями», которые, впрочем, при помощи изрядной порции грубости, если она окажется уместной, могут излечиться, так сказать, в одну ночь.
Начальник департамента к этому сорту людей не относился, а странным образом принадлежал к тому же разряду, что и мать Зденко, так что оба супруга как-то неясно стекались, сплывались в единое целое. Это были люди, которые жили так размеренно, что никогда даже легонько не касались границ своей общественной прослойки, не говоря уж о том, чтобы переступить эти границы. Но в то же время они подчеркивали, хотя и очень неназойливо, что ничего особенного в этом не видят. В известной степени это было последним прибежищем их самостоятельного бытия. И неизбежно должно было привести к кислому скептицизму в отношении всех и вся, даже и того факта, что они жили и живут на земле. Кламтач был высокий, стройный, элегантный господин, широко образованный и превосходный юрисконсульт. Он мог бы вскоре уже успешно соперничать со знаменитым и столь опасным на государственных экзаменах профессором Бернациком, правда, не с его метким, ядовитым сарказмом. Но даже и без того эрудиция Кламтача поставляла достаточно средств для упражнений в скептицизме. У его супруги это тоже находило отклик. Вот так потихоньку и блекли супруги Кламтач, впрочем, подобная участь ожидает и «сильных личностей» с их обременительным и скучным «твердым характером». Исключение составляет разве что Зденко.
Тетка Ада Вукович занимала чувствительно много места в пространстве, ничего не воспринимала, непрерывно фрондировала, ходила большими шагами, говорила много и громко, обладала излишней дозой практической сметки, но в том, что касается общепринятых правил, в сущности, как и Кламтачи, никогда даже легонько не задевала реальных границ общепринятого; деревенское краснощекое яблоко, которое падает строго вертикально, параллельно стволу и недалеко от яблони.
Ну что ж, посмотрим. Уже началась игра в тарок вчетвером, итак, репетиции перед летом, — впрочем, единственно по этой причине Зденко и был приглашен в Ванице, что до сих пор никогда не приходило в голову госпоже фон Вукович; то, что племянник вырос, воспринималось ею лишь с точки зрения его пригодности для игры в тарок. Едва он достиг соответствующего возраста, он мог ехать вместе с родителями. На не в меру резвого мальчика у нее не хватило бы ни интереса, ни терпимости.
Более того, тетя Ада теперь заговаривала даже о бридже, об игре несколько более сложной, которая тогда только начинала распространяться на континенте. В доме начальника департамента с нею были уже немного знакомы.
Вот что его ожидало в Ванице (название поместья). Зденко по возможности прощупывал почву, спрашивал самым невинным образом, сможет ли он познакомиться со страной, хотя бы во время долгих прогулок (тут он, между прочим, услышал, что тетка держит верховых лошадей), и уже заранее предусмотрел, как умудрится там, на юге, хоть изредка удирать от родни.
Какое время, время Ады Вукович! Если до сих пор родители лишь скромно ютились где-то на самом краю существования Зденко, то теперь они в предвидении карточных игр отпускали его на все четыре стороны. Да это и понятно. Родители усердствовали. Читатель и сам уже достаточно зауряден, чтобы понять — от тетки Ады ждали наследства.
Члены «Меттерних-клуба» в полном составе собирались вокруг корта и террасы на вилле Клейтонов; и то, что для Зденко там блуждала тень Дональда, лишь усиливало печаль, которая у всех нас гораздо больше способствует возникновению нежной и ароматной паутины прошлого, нежели шумная веселость. Присутствие одного абсолютно чуждого (если смотреть со стороны) существа, Августа, только усугубляло положение, хотя бы тем, что приходило с ним в противоречие, становилось еще ощутимее. Почти такое же воздействие оказывала и Хофмокова Пипси; он, как и прежде, таскал ее за собой, то был экземпляр довольно-таки длинноногий, но лошадиная поступь старших сестер у нее в значительной степени была смягчена, во всяком случае, к ней больше подходила человеческие мерки.
* * *Хвостик становился все более одиноким. Дональда в его нынешнем состоянии нельзя было считать ни партнером, ни спутником. К тому же он, как ни странно, держался пасторши Крулов (можно было бы сказать — держался за нее). Старина Пепи при всем желании не знал, о чем с ней говорить.
Однако, к величайшему его изумлению, достойная дама приблизительно на широте Мальты (откуда в те времена всегда доставляли в Вену превосходный ранний картофель и молодое вино) завела с ним разговор о Дональде, из которого явствовало, что тот почему-то доверился ей. Одновременно и столь же косвенным путем было установлено, что младший из Клейтонов, по-видимому, еще не осознал всю серьезность и определенность положения (тут занавес падает!), потому что (так сказала госпожа пасторша), очевидно, страдает от мучительного представления, что «очень уж некстати уехал, когда все еще могло кончиться счастливо для него».
Поразительная женщина, она сумела расшевелить Дональда да еще проведать о том, что он недостаточно осознает сложившуюся ситуацию! Последнее было наиболее удивительным! Теперь она считала, что Хвостик достаточно обо всем осведомлен, чтобы тут же начать так называемый курс лечения «лошадиными дозами». Но груз доверия, взваленный на него Робертом Клейтоном, запрещал ему это, равно как и его природный ум.
Лишь в связи с этими последними событиями они и внутренне очутились в новом положении, как бы полностью включившись в это путешествие, которое началось прощанием с Веной и Триестом, а теперь оно осталось позади, опускалось, точно занавес, сквозь который все уже прошли и успокоившиеся складки которого вновь висят вертикально и неподвижно.
* * *За занавесом, который теперь надежно разделял бр. Клейтонов, Роберт пришел к твердому решению, что до возвращения Дональда необходимо все расставить по местам, так, чтобы ничто не вызывало сомнении. Путешествие сына казалось ему для этого наиболее подходящей, почти идеальной возможностью. Иными словами: если они не смогут пожениться в ближайшие две недели, то им, очевидно, придется публично объявить о своем намерении («перед всем народом» — как однажды сказал некий знаменитый человек, ибо даже людям такого масштаба случается патетизировать свою частную жизнь).
Нет, «пафоса не хочет он», Клейтон-старший, но он гонится за призраком порядка и надежности во всех делах, призраком, что постоянно ускользает от нас, как движущаяся мишень (meta fugiens). Солидные коммерсанты всегда с особой охотой импортируют эту необходимую им форму поведения в пределы суверенного государства, где они не подлежат суду.
Моника, вероятно, знала это лучше, не упуская из виду и вопросы честолюбия, так, чтобы с этой точки зрения обе мишени (meta) оставались одинаковыми. Но для Моники — надо признать — все-таки не легко было решиться махнуть рукой на все, чего она достигла. Ибо она далеко продвинулась, этого отрицать нельзя. С другой стороны, Клейтон не оставлял сомнений в том, что ей, в случае если они поженятся, придется оставить издательство на Грабене, и действительно, ничего другого нельзя было себе представить, хотя бы из соображении честолюбия, — это она сама понимала. Разумеется, что ее родителей никто и не спрашивал. Госпожа Рита и элегантный доктор Бахлер были согласны с любой альтернативой. Представив себе, что Роберт в Дёблинге станет просить ее руки — а нечто подобное он, казалось, имел в виду, — она громко расхохоталась, и это в конторе на Грабене.
Так самые разные силы участвовали в событии, собственно весьма значительном, что Клейтон-старший осознавал не вполне или разве что мельком: близился крах прежней жизни вдвоем с Дональдом, которая со смерти Харриэт пустила глубокие корни, более того, была почвой, на которой стояли они оба. Сейчас Роберт Клейтон, казалось, готов был без долгих размышлений оторваться от этой почвы.
* * *Земля, что была уже видна с носовой части корабля, оказалась не горным массивом Ливан (как полагали некоторые пассажиры), а сравнительно высоким холмом, что возвышался над проливом и сооруженной французами в начале девяностых годов Бейрутской гаванью. Хвостика по мере приближения к этой цели их путешествия все больше подмывало произнести довольно популярную сентенцию; он похлопал себя по сюртуку, там, где лежал бумажник, и сказал:
— Сюда надо приезжать с набитым кошельком и покупать шелка. Вот это было бы выгодное дельце! А наш товар здесь не котируется!
