Умберто Эко - Таинственное пламя царицы Лоаны
Когда все усвоили дорогу, мы потренировались еще несколько дней после захода солнца, чтобы убедиться — споро ли мы поднимаемся к заветной площади и поднимемся ли в дневное время, когда враги еще не разойдутся по домам.
После многих репетиций мы назначили первую атаку. Как туда добирались — не помню, факт, что мы добрались. Сан-мартинцы торчали на площади, которую еще не успел завалить туман. В таком месте, как Сан-Мартино, или торчи на площади, или укладывайся спать, наевшись сухарей с молоком.
Мы выскочили на площадь, накидали им грязевыми лепешками, сколько они заслуживали, сумели разогнать всех по домам и ловко убрались восвояси. Спускаться было хуже, чем идти наверх, потому что, оскальзываясь при подъеме, ты можешь ухватиться за куст, а заскользив при спуске — катишься и катишься и в лучшем случае останавливаешься перемазанный кровью и в порванных штанах. Спускаться было тяжело, но мы успешно спустились к себе в Солару, победившие и удовлетворенные.
После этого боя мы не раз повторяли свои бесшабашные набеги, сан-мартинцы с наступлением темноты часовых убирали, опасаясь больше всего на свете потусторонних «masche» — кромешниц. А мы, мальчики из молельни, никакого страха перед кромешницами не испытывали, зная, что начни лишь читать авемарию — и кромешница замрет и вообще закаменеет навсегда.
Прошло несколько месяцев. Нам порядком надоело. Подниматься на Дикий Яр сделалось малоинтересно.
У меня в семье никто знать не знал об этих походах, в противном случае не миновать бы мне неописуемой выволочки. В те вечера, когда набеги были ночными, я сообщал семье, что у меня репетиция. Что мы готовим постановку комедии в кружке при молельне. Среди мальчишек же наши подвиги были известны и знамениты, и мы хорохорились, поскольку нам, и только нам, во всей округе было под силу совершать восхождения на эту дикую гору.
Однажды в воскресенье после обеда в Солару въехали два грузовика, в кузовах — немцы, обыскали, перерыли все и вся, опять влезли в кузовы и духом — по дороге, ведущей на Сан-Мартино.
С самого утра лежал густой туман. А дневное марево гаже ночного, потому что день не ночь, всякому нужно куда-то идти, добираться. Не слышно было даже звона колоколов, серая дымка как будто глушила вместе с видимостью еще и звуки. Даже продрогшие воробьи на дереве чирикали буквально как через вату. В тот день были похороны, однако похоронная карета не сумела отыскать дорогу на кладбище, могильщик спускался сказать, что сегодня он никого захоранивать не будет, потому что, неровен час, обдернется и сам вместе с гробом провалится в могилу.
Двое наших потрусили следом за немцами, разобраться, какого рожна им занадобилось, и увидели, что немцы с большим трудом доехали до начала подъема в гору, с зажженными фарами, которые светили самое большее на метр. Потом остановились и заглушили движки. Было понятно, что на гору Сан-Мартино въехать сейчас невозможно, особенно на полуторках. Ведь ни по правую, ни по левую руку — ни зги не видно, а там поворот на повороте. Пешком они тоже не пошли. По всему видно, что сильно незнакомые им места. Но им уже, видимо, кто-то объяснил, что на Сан-Мартино ведет только эта единственная дорога и ни подняться, ни спуститься никаким другим путем нет возможности. Поэтому они перегородили дорогу барьерами и заняли позиции — зажженные фары, взведенные курки. Им явно требовался кто-то, кого ожидали оттуда, с горы. Один из них по полевому телефону вызывал подкрепление. Кто-то слышал, как он голосит по-немецки «volsunde, volsunde». Граньола тут же объяснил, что они, по-видимому, вызывают поисковиков с ищейками — Wolfshunde (это по-немецки «волкодав»).
Немцы стояли под горой и ждали, а около четырех часов, все через тот же густой туман, кто-то скатился вниз на велосипеде. Это был приходский священник церкви Сан-Мартино, знавший дорогу, как свои собственные карманы, и тормозивший педалями. Фрицы не начали стрелять в него, потому что, как узналось впоследствии, они поджидали не священников, а казаков. Священник пояснил им, больше руками, чем словами, что кто-то сильно заболел в пастушеском доме около Солары и нужно соборовать его (у кюре была привязана к раме бутылка масла). Германцы пропустили его. Священник докатил до молельни и уединился с нашим Коньяссо.
Коньяссо в политику не впутывался, но все же досконально ведал, кто, кого и когда, и с первого слова сан-мартинского священника понял, что надо посвятить в срочное дело Граньолу с его товарищами.
Те срочно явились, и было устроено заседание вокруг стола для игры в подкидного. Я всунулся последним, меня не заметили, и я весь сжался, чтобы меня не нашли и не выгнали. И я услышал рассказ сан-мартинского священника.
В немецких войсках были казачьи отряды. Многие наши не слышали о том, но Граньола, выяснилось, слышал. Их всех сперва захватывали в плен на русском фронте, и, так как казаки имели основания не любить Сталина, многие из них давали себя перевербовать (за деньги, или в силу ненависти к советской власти, или чтобы выйти из концлагеря, или в надежде наконец покинуть советский рай). Они вступали в вооруженные силы Рейха добровольцами. Потом их посылали на восточный фронт, скажем — в Карнию, где они изумляли всех грубостью и жестокостями. Одна «Туркестанская» дивизия воевала в окрестностях Павии. У нас в Италии этих солдат звали «монголами». Некоторое число красноармейцев, думаю, никаких не казаков, а просто русских, бежавших из плена, влилось у нас в Пьемонте в партизанские отряды.
Война, что всем уже было очевидно, подходила к концу, и те восемь казаков, о которых толковал нам в тот памятный день священник, вдруг обнаружили у себя совесть и определенные моральные принципы. Перевидав множество спаленных деревень и перевешанного гражданского населения… и не только; увидав и как расстреливают их же собственных однополчан, если те отказывались казнить стариков и детей, казаки решили, что в рядах СС они оставаться больше не намерены.
— Вдобавок, — вставил Граньола, — в случае, если немцы проиграют эту войну, а они уже ее почитай проиграли, американцы с англичанами, арестуй они этих голубчиков на службе у немцев, как решат вопрос? Они их выдадут Советскому Союзу. Союзники же, понимаешь. И будет им полный капут. Конечно, казакам желательно устроить так, чтобы союзники отправили их куда угодно, лишь бы подальше от этого фашиста Сталина.
Так вот, продолжал священник, эти восемь парней слышали про партизан, воюющих единым фронтом с англичанами и американцами, и взяли курс на эти отряды. Они знают, что партизаны бывают разные, и решили пробираться не к гарибальдийцам, а к бадольянцам. Сбежав из армии, они отправились в сторону Солары, потому что им кто-то говорил, что бадольянцы здесь недалеко. Пройдя бог знает сколько километров по бездорожью, передвигаясь по ночам, казаки наконец дошли; однако эсэсовцы двинулись по их следу, и удивительно, что казаков не взяли сразу по дороге. Подумать только, побирались у крестьян, хоронились днями в домах и не встретили ни одного доносчика! По-немецки они что-то понимают. Итальянский же язык только один из них немного знает.
Примечание к рисунку[341]
Уходя от СС, они забрались в Сан-Мартино, откуда рассчитывали выйти к партизанам, а если нет — то дорого продать свою жизнь. В Сан-Мартино им был нужен какой-то Талино, который, по их сведениям, был знаком еще с кем-то там, а тот с бадольянцами. Талино принял их, но укрыть у себя не мог, с ним рядом жила семья фашистов, в крошечном бурге шила в мешке не спрячешь. Так что Талино отвел парней к священнику. Священник пустил их в квартиру не по убеждениям и не по доброте, а от страха. Священнику нечем было их даже и кормить. Он трясся, понимая, что немцы вот-вот подымутся и начнут искать в каждом доме, не минуя и священников дом.
— Ребята, понимаете, — бормотал священник. — Вы читали манифест Кессельринга. Если их найдут у нас, деревню сожгут. Если парни будут отстреливаться, жителей потом расстреляют как заложников.
Да, мы читали манифест, да и без манифеста было известно, что СС выполняют что обещали и бургов они уже пожгли не один.
— Ну и?.. — это Граньола.
— Ну и, учитывая туман, который господь ниспосылает днесь ради нашего спасения, учитывая, что немцы не знают этих мест, кто-нибудь из вашей Солары пусть заберет этих восьмерых молодцов и отведет их к бадольянцам.
— А почему кто-нибудь из нашей Солары?
— In primis, если уж хотите знать, что если связаться с нашими сан-мартинскими, неприятностей не оберешься. Растреплют языками. В нынешние времена чем меньше треплют языками, тем лучше. In secundis, потому что немцы патрулируют дорогу и по ней сегодня не пройти. Остается путь по Дикому Яру.
Услышав эти слова от священника, все решили, что он рехнулся, какой может быть Яр, да еще и в такой туман, пусть займется этими парнями их друг Талино, в общем, общество зашумело в таком примерно роде. Но проклятущий поп, сообщив мимоходом, что Талино исполняется восемьдесят и что он не спускается из Сан-Мартино даже по самым погожим дням, добавил (полагаю, мстя за все те неприятности, которые доставила ему наша ребячья шайка):
