Дэймон Гэлгут - Арктическое лето
Правда, порицание являлось лишь небольшой частью реакции, высказанной читающей публикой. Признание читателей воспринималось гораздо сложнее, и оно изливалось на автора «Поездки в Индию» в значительных объемах. Особенно не желая ни того ни другого, Морган внезапно обнаружил, что он богат и знаменит.
Это одновременно и радовало, и раздражало. Он не нуждался в грудах писем, во всеобщем воодушевлении, во внимании к собственной персоне. Хотя и трудно было не ощутить собственной значимости – это приносило удовольствие, пусть в конце и оборачивающееся отвращением.
Как ни странно, но Моргана узнавали люди, с которыми он никогда прежде не встречался. Один из подобных эпизодов, опечаливших его, случился вскоре после выхода романа. Он был в Лондоне и пил чай в ресторане «Лайонз-Корнер» на Стрэнде, когда обнаружил внимание к своей персоне со стороны женщины средних лет, сидевшей на противоположной стороне зала. Ее сопровождала более молодая особа, казалось, полностью пренебрегающая всем происходящим вокруг нее, но старшая постоянно бросала взгляды на Моргана через запруженный людьми проход. Это было довольно приятно, а потому совершенно неслучайно Морган, проходя к выходу мимо их стола, задержался за колонной, роясь по карманам в поисках очков.
– Я полагаю, – услышал он за спиной женский голос, – это был мистер Э.М. Форстер.
– Кто? – переспросил голос помоложе.
– Писатель, дорогая. Ты, должно быть, слышала. «Поездка в Индию».
– Конечно же. Но где он?
– Ушел. Ты просто не смотрела.
– Как жаль! – печально проговорила молодая леди, и Морган почувствовал, насколько она разочарована. – Как бы я хотела увидеть его!
– Он не очень хорошо одет. Брюки на несколько дюймов короче, чем принято носить. Но книга замечательная! Так все говорят. Я намереваюсь вскоре ее прочитать.
– Я тоже прочитаю. Особенно теперь, когда… когда я его увидела.
– Но ты его не видела! – напомнила старшая. – А вот я – видела. Ты же слишком увлеклась своим бутербродом. Кстати, масло свежее?..
На мгновение голоса заглушил общий шум, стоявший под сводами зала, и Морган уже готов был уйти, когда его внимание привлекло новое суждение сидевших за столом женщин. Одна из них – он не мог понять которая – четко произнесла:
– Я слышала, он очень несчастен.
– Вот как?
– Да, он одинок. Живет с матерью и никогда не был женат. А сам уже не мальчик.
– Это печально. Он что, не любитель приключений?
– Именно так. Робок, словно девушка. Люди говорят, он даже толком не жил – за исключением внутренней жизни.
– Но это уже много! У него, по крайней мере, есть воображение. И он написал великолепный роман.
– О да! – произнес голос пожилой дамы. – И я его должна прочитать.
И голоса женщин вновь утонули во всеобщей сумятице звуков, которую, возможно, слышал только он.
И тут предмет их разговора увидел самого себя – так же, как и они могли видеть его в зеркале, висевшем в золотой раме на противоположной стене: странная, деформированная фигура с одной ногой, нелепо заведенной за другую, со скрещенными руками и склонившейся набок взъерошенной головой. Свет, упавший на зеркало под определенным углом, уничтожил отражение зала, отчего казалось, что Моргана окутывает безбрежно-белая пустота. Закованный в лед снежный пейзаж, на который тем не менее солнце изливает свои бесцветные лучи. Вот оно, арктическое лето: все мертво и неподвижно и все тем не менее распахнуто в небо.
«Это не я», – подумал Морган, хотя это был именно он. Все в отражении было неправдой, но какое зеркало покажет истину? А ведь именно истину ему хотелось бы прокричать в белую пустоту. Он бы спросил всех этих людей: «Знаете ли вы, что я сделал? Сделал из пустоты? Я совершил чудо. Я превратил воду в вино и видел ангелов, танцующих на булавочной головке!»
Но, стоя напротив двух женщин, чьи удивленные напудренные лица так напоминали физиономии леди, сопровождавших его всю его жизнь, Морган вдруг почувствовал смущение. Он стоял на пороге некоего значительного деяния; но что это могло быть за деяние, он упустил. Он думал, что готов закричать, но произнес самым тихим голосом:
– Я любил. А следовательно, жил. Тем способом, который мне доступен.
Добавить было нечего. В уголках рта пожилой дамы дрожали сухие хлебные крошки. А может быть, это дрожал сам Морган? В любом случае дрожали и трепетали все предметы, прежде твердо стоявшие на своих местах.
Пока он не повернулся и не вышел, испортив эффект тем, что запнулся о загнутый край ковра.
Случай был так ужасен и одновременно так тривиален, что он никому о нем не рассказывал. Даже своему дневнику, который выслушивал и более откровенные признания хозяина. Хотя, возможно, он просто не нашел времени для этого – настолько полной и интересной стала его жизнь.
* * *Морган приехал в Индию еще раз, в 1945 году, в возрасте шестидесяти шести лет. Его жизнь полностью изменилась, и визит его никоим образом не походил на предыдущие два. Тогда он был почти никому не известен, особенно в этой части страны, – частное лицо, останавливавшееся у друзей, нередко принадлежащих к тому, что в те дни называлось «Вторым обществом». Сейчас же он был известным романистом, знакомства с которым искали представители высших эшелонов британской Индии. Он обедал с вице-королем и главными чиновниками. В Индии Морган провел три месяца по приглашению ПЕН-клуба, международной писательской организации. Принимал участие в конференциях, произносил по радио речи, подписывал книги для своих поклонников. При этом его просили высказываться по вопросам, зачастую не имеющим ни малейшего отношения к его творчеству.
Мир за пределами Индии, большой мир сделался существенно иным. Способствовало этому еще одно потрясение, сопровождавшееся такими открытиями относительно людской природы, что ум человека, размышлявшего о них, застывал в параличе. Для Индии же все это прошло незамеченным – все, кого Морган встречал здесь, говорили только о себе. Европа и Америка для Индии не существовали. Индийцы их отменили. Сама же Индия находилась на пороге существенных преобразований: через два года она готовилась стать независимой страной, она была чревата свободой, и соответствующие переменам знаки буквально витали в воздухе.
Даже путешествовали теперь по-другому. Вместо медлительного двухнедельного плавания на корабле Морган прибыл на место назначения за три дня, примчавшись в Индию на летающей лодке со скоростью и на высоте, которые когда-то воспринимал в качестве симптомов гибнущего мира. Но не будущее, а прошлое вызвало в душе Моргана меланхолическое настроение – он пролетал над местами, бывшими когда-то частью его жизни. Сперва Франция, Италия, потом Египет – все пронеслись под крыльями его воздушного корабля, пробуждая воспоминания, вызывая к жизни призраки прошлого.
То же самое было связано и с его домом, и с пунктом назначения. В Англии, дома, у Моргана произошли печальные перемены – умерла мать. Она уже долгое время болела, а в марте того же года, когда ей исполнилось девяносто, сильно ослабла. Стало ясно, что конец близок. В последнюю ночь Морган спал в коридоре возле двери в ее комнату, а утром они попрощались.
– Я недолго буду с тобой, – сказала Лили.
– Неправда, – ответил он. – Со мной вечно остается твоя любовь.
В конечном итоге он был даже рад, что они так поговорили на прощание. Тяжелейшее бремя упало с плеч Моргана вместе с чувством вины и сожаления. Горевал он глубоко. В своем воображении он готовился к этому событию в течение последних десяти лет, но представить, насколько сильным окажется потрясение, не мог. Смерть матери задела басовую струну его личности, в самой ее сердцевине, и струна эта вибрировала до конца его дней. Поначалу Морган и сам хотел умереть. Иногда, вдруг вспомнив какой-нибудь разговор или образ, он терял самообладание, причем такое нередко происходило на публике. Но, кроме прочего, Моргана угнетало ужасное открытие – с уходом Лили ему стало значительно легче, он обрел способность свободно дышать. Ужасно понимать и чувствовать такое. Он хотел бы, чтобы мать жила, и постоянно старался вызвать ее к жизни, хотя бы и в своем воображении. Когда Морган уезжал, то положил на ее подушку ветку жимолости, а вернувшись, отнес на ее могилу лист с дерева, сорванный в Индии.
Именно смерть матери позволила Моргану совершить эту поездку – нечто вроде ее посмертного подарка. Путешествие развлекло Моргана и отдалило от горестных мыслей – Лили никогда не бывала в чужой ей стране, и ничто в Индии не хранило ассоциаций с его ушедшей из жизни матерью. В этом смысле Индия была чиста.
Но из жизни уходили и индийцы. К моменту его путешествия двое из индийцев, которые были дороги Моргану, уже отправились в лучший из миров.
И первым – Масуд. Его жизнь достигла высшей точки в 1929 году, когда его назначили проректором Мусульманского университета в Алигаре, созданного на основе Англо-Восточного колледжа. Он повторил путь своего отца и деда, таким образом замкнув круг семейной традиции. Но триумф Масуда не длился долго. Внутренняя политика университета и напряженные отношения с британскими властями, в которых частично был виновен и сам Масуд, заставили его через пять лет оставить этот пост. Чтобы компенсировать для Масуда больной удар, бегума Бхопала сделала его в своем штате министром образования, но дух его был уже подорван, и через три года он скоропостижно скончался.
