Дэймон Гэлгут - Арктическое лето
Ее завещание вызвало в доме настоящий переполох. Лили и Морган только что приобрели Харнхэм, дом в Уэйбридже, что до сих пор арендовали. Теперь они столкнулись с необходимостью продать его, пойти на шаг, чреватый многими неудобствами.
Лили отчаянно сопротивлялась. Хотя в Харнхэме ее тревожили дети и собаки, перспектива переехать в Уэст-Хэкхёрст беспокоила ее больше.
– Она никогда меня не любила, – говорила она о тетке Лауре. – Всегда смотрела на меня сверху вниз. А ее благотворительность мне не нужна.
– Последние месяцы она держалась очень мило по отношению к тебе.
– Это потому, что она совсем выжила из ума. Вряд ли такое поведение ее оправдывает.
И действительно, тетка Лаура всегда считала мать Моргана не вполне удачным приобретением семьи – из-за ее низкого и, вероятно, темного происхождения. Безжалостные насмешки и уколы сыпались на бедную Лили с бастионов, защищавших высший свет местного разлива, и лишь тогда, когда тетка Лаура благополучно тронулась умом, она стала относиться к Лили помягче.
Но Морган знал, что это не единственная причина, по которой мать не желала переезжать.
Переезд означал завершение ее жизни. Последний этап, уход в вечный покой. Теперь матери его было семьдесят, и ей недоставало энергии на начало новой жизни. Морган тем не менее сомневался, станет ли Уэст-Хэкхёрст действительно финальной стадией ее жизни – за дом оставалось платить еще тринадцать лет, но он понимал символику, взятую на вооружение матерью. Он набирался духу, чтобы сделать для нее процесс решения максимально комфортным, а Лили переходила от одного варианта к другому и даже поговаривала о том, не содержать ли им сразу два дома.
Что до Моргана, то он осознавал, что в жизни его начинается совершенно новый период. Хотя мать по-прежнему будет во все вмешиваться, он наконец стал хозяином дома. Его новое положение в семье соответствовало и обретенному им с недавнего времени прочному профессиональному солидному статусу. Он не знал, как это получилось, но теперь и он, и его имя были окружены всеобщим уважением, обозначившимся в то же самое время, когда вышла его книга.
«Поездка в Индию» появилась в июне. Момент, когда он впервые взял в руки свое детище, вышедшее из печати, стал одним из самых удивительных в его жизни. То, что до этого представлялось неким состоянием ума или тела, вдруг трансформировалось в материальный объект. За последнее время он не раз слышал разговоры совершенно посторонних людей, обсуждающих его книгу, произносящих ее название, которое для него самого звучало еще весьма странно, и ему приходилось напоминать себе, что именно он, Эдвард Морган Форстер, является ее создателем. Теперь книга действительно вошла в мир, многократно умножившись и распространившись далеко от собственного источника, и зажила собственной, самостоятельной жизнью.
До этого не происходило ничего, что могло бы вызывать в Моргане более острое чувство стыда, чем его книга. Борьба, которую он вел с собой, чтобы ее написать, не говоря уже о девятилетнем перерыве в работе, внушили ему, что он неудачник. В таких муках не могло родиться ничего стоящего. Но сразу же после выхода книги в свет чувства Моргана по отношению к ней и к самому себе резко изменились. Да, возможно, обычная оборонительная позиция, но теперь Моргану было важно, что он так бился с каждым словом. Все муки и все конвульсивные содрогания духа, сопровождающие его работу над книгой, лишь добавляли ей значимости. Только через страдания возможно добиться хорошего результата!
Повсеместно появляющиеся отзывы на книгу поощряли его гордость. По преимуществу хвалебного тона, причем не только в газетах. Почти все друзья Моргана прочитали «Поездку в Индию» и нашли книгу чудесной. Больше никто не шептался за его спиной, чем в прошлом ранили его как автора, направляя острие трусливой критики не столько на сами его творения, сколько на него как писателя. Люди признали, что Е.М. Форстер – романист, а может быть, и сам он наконец это признал.
Очень скоро всем стало ясно, что Морган создал нечто выдающееся. Конечно, будут и диссиденты – как бывает всегда, но общественность признала, что Морган одержал победу, впрочем, без особого шума. Все уже отчаялись получить от пишущей братии что-либо новенькое, и тут со своей книгой явился Морган. Он написал серьезный труд, настоящий шедевр, лучшее, что мог. А как вовремя! Ведь именно сейчас в воздухе витает идея независимости Индии.
Морган не смел открыто провозгласить то, что более всего радовало его в книге. В конце концов, провозившись четыре недели, он определил словесную форму посвящения. «Сайеду Россу Масуду и семнадцати годам нашей дружбы посвящается». В конечном итоге эта простая формулировка чрезвычайно обрадовала Моргана. Но еще более радовало его то обстоятельство, что его книга несет на себе рядом, вместе, два их имени. Люди, которых он никогда не встречал, узнают, что у него есть индийский друг, все эти годы являвшийся частью его жизни.
Семнадцать лет! Морган, готовя посвящение, вынужден был точно посчитать, и результат немного расстроил его. С одной стороны, Масуд настолько плотно слился с его эмоциональной жизнью, что, казалось, существовал в ней всегда. С другой – Моргану чудилось, что этот странный, но очень красивый черноволосый человек только на прошлой неделе впервые постучал в дверь его дома, придя на свой первый урок латыни. В те дни Масуд был очень молод, теперь же он вступал в сообщество людей среднего возраста, стал отцом и мужем. Когда-то их дружба многое обещала, но затем предала и опечалила Моргана. Этого он не мог не признать. Но, кроме печальных минут, случались особые моменты, когда Морган понимал, что сама продолжительность их отношений проливает свет на его собственную жизнь. Между ними не произошло ничего особенного, ну что ж; зато они по-настоящему любили друг друга, и любовь эта стоила многого. Очень и очень многого, хотя кто бы мог удержать и измерить это чувство? Тем более если взглянуть на все произошедшее трезвым взглядом, прямо, – там вроде бы и нет ничего…
Масуд отозвался на книгу в своем духе, одновременно экспансивно и лаконично. Он признал книгу великолепной, но больше ничего о ней не писал. Без сомнения, он радовался оказанному почету, но это был английский почет, далекий от реальной жизни, а реальной жизнью была Индия. Так, по крайней мере, подумал Морган. И, как обычно, не стоило рассчитывать на многое и впоследствии – в тех редких письмах, что нерегулярно приходили из Хайдарабада.
И типично по-масудовски он не помог Моргану в уточнении юридических вопросов, которых тот касался в своей книге. Оказалось, что процессы, подобные описанному, не могли проходить в суде провинциального городка, хотя Масуд утверждал обратное. Не стал он помогать Моргану и в прочих нюансах, связанных с жизнью в Индии. Это расстраивало Моргана больше всего.
Теперь, когда книга вышла из печати, каждый имел право сказать о ней свое слово и, естественно, потекли критические комментарии. Большинство из них касалось мелочей, но некоторые кололи довольно больно. Например, Морган был несправедлив по отношению к жукам-домино, которых описывал как смертельно ядовитых тварей – они оказались совершенно безобидными. Неправильно он использовал и принятое по отношению к англичанам в Индии обращение «Бурра-сагиб». Указание на собачьи упряжки и лейтенант-губернаторов попахивало анахронизмом. Такие ошибки унижали Моргана, хотя были совсем маленькими и вполне простительными. Гораздо сложнее примириться с серьезным упреком в том, что он якобы неправильно понял место англичан в Индии и индийской истории.
Конечно, Морган не удивился, поскольку был готов к подобным обвинениям. Но ярость его оппонентов долго не утихала. На некоторых особо назойливых критиков можно было не обращать внимания, и когда Руперт Смит написал ему гневное письмо, сообщив, что вычеркивает Моргана из списка своих друзей, последний не счел это большой потерей. Гораздо больше тревожили письма от ушедших в отставку бывших чиновников Гражданской службы, пытающихся в спокойном тоне объяснить Моргану, что он плохо осведомлен в том, что пишет. Он был просто гостем Индии и не жил там; проводя все время с индийцами, он не распространил свое внимание на проживающих там англичан.
Поначалу подобные обвинения выводили Моргана из себя, поскольку ему казалось, что в них содержится истина. В Индии он встречался с англичанами, но они вызывали такую антипатию, что он действительно мог видеть их в достаточно неверном свете. Однако, когда в мыслях своих он вернулся к некоторым слышанным разговорам, к кое-каким событиям, свидетелем коих он был, в нем вспенилось некое подобие яростной волны. Он описывал то, что воспринимал, настолько честно, насколько мог, и если от этого его суждения казались кому-то несправедливыми, он не виноват. Иногда честность и справедливость друг с другом не уживаются.
