Владимир Шаров - Старая девочка
Так продолжалось ровно четыре дня, все это время Ерошкин сутки напролет находился в кабинете, там и спал, ел, и туда же один из этих двух филеров обязан был каждый час звонить и докладывать ему обстановку. В среду, ровно в полночь, из очередного звонка Ерошкин узнал, что Вера сегодня очень долго остается на чердаке, причем она уже несколько раз поднималась туда и спускалась. Ерошкин помнил, что обычно ей хватает полчаса, чтобы прочитать и выучить дневниковую запись на следующий день, тем более что, что-нибудь забыв, она всегда ту же запись может посмотреть на работе. На этот раз на чердаке в общей сложности она провела больше трех часов, причем филер доносил, что слышал, как жены дважды говорили друг другу: “Вера-то наша опять сегодня мышей ловит”. Всякий порядочный следователь знает, что чем на первый взгляд бессмысленнее выглядит информация, тем важнее она потом оказывается, впрочем, филеры и сами понимали, что вот-вот что-то должно начаться и были настороже. В общем, все пока шло нормально, и единственное, о чем Ерошкин распорядился, это теперь велел докладывать себе обстановку каждые полчаса.
Вера ловила мышей или делала что-то еще в этом роде почти до середины ночи, но на утро, как всегда, пошла на работу, на работе же и после нее вела себя обычно, даже, по словам сыщиков, в отличие от предшествующих дней почти не нервничала. Ерошкин, однако, по этому поводу переживать не стал, тем более, что жены, знавшие Веру куда лучше его людей, явно считали, что тревога не ложная, что все еще только начинается.
В десять часов вечера Вера погасила свет в своей комнате и, по-видимому, легла спать. Один из наблюдавших в это время за ней сыщиков, доложив Ерошкину обстановку, спросил, не сможет ли он отлучиться на пятнадцать минут. Он жил через улицу от Веры и хотел зайти домой перекусить. Ерошкин разрешил, но он сам тут же сказал, что жёны, все семь, собрались на пустыре, где раньше был их лагерь и чего-то ждут, так что он не пойдет, понаблюдает за ними. Потом в течение почти трех часов из Вериного дома не доносилось ни звука, и казалось, что все там крепко спят. Сыщики по-прежнему докладывали Ерошкину обстановку каждые полчаса, но ничего нового не было, и Ерошкин тоже собрался прилечь. Вдруг в два часа сорок пять минут, то есть на пятнадцать минут раньше обычного сеанса, у Ерошкина снова раздался звонок, и чекист, просившийся поесть, скороговоркой выпалил, что Вера, закутанная в черное, только что выскользнула из дома. Причем света в доме не зажигали, так что ясно, что она хочет уйти незамеченной.
Дальше звонки пошли нерегулярно и были очень короткими. Филеры боялись потерять Веру. Перед Ерошкиным на столе лежала подробная карта города, на ней были обозначены не только все улицы и переулки, но и под номерами телефоны-автоматы, благодаря этому следить, куда идет Вера, ему было нетрудно. Сначала она петляла, но в общем, судя по всему, направлялась в сторону железной дороги и станции Ярославская-товарная. Из-за войны пассажирские поезда отправлялись оттуда, и как раз в три часа тридцать минут ночи отходил поезд на Москву. Одно время Ерошкин был твердо уверен, что именно к нему Вера и спешит. Его люди, похоже, думали то же самое. Он собрался уже звонить Смирнову, просить выделить агентов, которые бы приняли Веру в Москве, даже стал набирать номер, но тут снова зазвонил городской телефон, и филер сказал, что Вера, не дойдя до станции двух кварталов, резко повернула и сейчас, никуда не сворачивая и не петляя, идет прямо в центр города. Звонивший не сомневался, что раньше она просто пыталась избавиться от слежки, теперь же идет туда, куда с самого начала хотела. После этого звонки пошли один за другим без всякого графика: чем ближе к центру, тем чаще на улицах попадались телефоны и, главное, сыщики больше не боялись ее потерять. Как и они, Ерошкин был уверен, что Вера сейчас направляется прямо к Кузнецову.
Сам Кузнецов еще не ложился, в кабинете и в гостиной особняка горел свет, и от охраны Ерошкин знал, что он до сих пор сидит за письменным столом и работает. Чтобы полностью держать ситуацию под контролем, Ерошкин направил двух человек к командиру взвода, который охранял внутренний периметр вокруг кузнецовского особняка, и двух других — к командиру роты, чьи солдаты патрулировали границы парка, своим же агентам велел держаться недалеко от Веры, но так, чтобы ей не мешать и на глаза ей тоже ни в коем случае не попадаться. В остальном действовать по обстоятельствам. Он несколько раз подряд повторил им, что совсем не хочет помешать встрече Кузнецова и Веры, что прав таких он не имеет и превышать свои полномочия не собирается, но Москва до крайности интересуется, как происходят эти встречи и что на них обсуждается. Ответы на эти вопросы должны быть сегодня получены во что бы то ни стало. От управления НКВД до парка меньше пяти минут хода, и люди Ерошкина были на месте за полчаса до того, как туда подошла Вера. По очереди по трем телефонным номерам они звонили Ерошкину и не спеша, обстоятельно докладывали, где и как расположились, так что и он тоже успел хорошо подготовиться.
Одни чекисты еще вели Веру, другие уже ждали ее около парка, и Ерошкину было показалось, что у него есть время передохнуть, но тут вдруг стала поступать чрезвычайно занятная информация. Оказалось, что здесь, у парка, ждут Веру отнюдь не только чекисты — жены, все семь, в полном сборе, караулят Веру на улице, ближайшей к парку, прямо напротив центрального входа, впрочем, этого как раз можно было ожидать, интереснее другое: на следующей, второй от парка улице филеры обнаружили других женщин, настоящую толпу, чуть ли не из ста баб, причем не меньше половины из них они знали в лицо и со всей уверенностью заявили Ерошкину, что это тоже жены врагов народа, правда, никакого отношения к Вере не имеющих. Случайным это, конечно, быть не могло, и тут Ерошкин вдруг начал понимать, что за конструкцию пытался построить его предшественник. Он еще бы не взялся это точно сформулировать, но готов был поклясться, что находится совсем близко.
Как рассчитывали чекисты, ровно через полчаса к центральному парку подошла и Вера. Она спряталась за огромной липой слева от центральной аллеи и там, прислушиваясь, простояла минут десять. Везде было тихо, и она, решив, что все в порядке, пошла направо и так, посолонь, стала обходить парк. Она шла и, то и дело останавливаясь, шепотом кричала: “Леня, Леня! Я иду к тебе, Леня. Я уже близко, Леня, — кричала она ему, — совсем рядом”.
Очевидно, круг, по которому она шла, был для нее чересчур велик и она пыталась сузить эту свою орбиту, но ей не везло, тут же она натыкалась на солдат из роты охраны. Стояли они не часто, парк был большой, а их всего-то чуть больше сотни человек, но ее выдавали то шуршащие под ногой прошлогодние листья, то треснувшая ветка. Трижды ее едва не забрали, но она каждый раз спасалась благодаря мышам. Дома она и вправду полночи ловила мышей и теперь, когда слышала команду солдата “стой, кто идет?”, вынимала из-за пазухи одного из зверьков и кидала в сторону. Шума от обезумевшей от страха твари было куда больше, чем от самой Веры, и солдат бросался за мышью.
Благополучно ускользнув, Вера шла дальше и снова и снова звала Кузнецова. Она кричала: “Солдаты не пускают меня к тебе, Леня. Зачем столько этих людей в форме и с автоматами? Зачем они здесь?” И опять: “Почему они не пускают меня к тебе? Почему держат так далеко? Неужели люди говорят правду и ты забыл Веру, не хочешь ее больше видеть?” Слушая эти донесения, Ерошкин вдруг поймал себя на том, что неизвестно почему он отчаянно боится, что Вера и вправду находится чересчур далеко от Кузнецова и он ее не слышит. Ерошкин даже подумал, что, наверное, стоит снять часть солдат из внешнего кольца охраны, чтобы Вера могла подойти к особняку ближе. Но тут позвонил чекист, пост которого находился прямо в кузнецовском доме, и доложил, что с секретарем обкома, похоже, что-то неладно: он мечется из комнаты в комнату, от окна к окну, и иногда можно разобрать, как он шепчет: “Вера, иди сюда, иди, иди скорей, иди, Вера. Я столько лет тебя жду. Я только о тебе и думаю, всю жизнь о тебе одной, Вера”.
Он еще слушал это донесение, как стал трезвонить телефон, к которому была прилеплена аккуратная черная табличка с надписью “Секретарь обкома”. Едва сняв трубку, Ерошкин сразу же услышал ор Кузнецова: “Вы у нас, Ерошкин, человек новый, — блажил Кузнецов, — и еще не знаете, что территория, которая окружает мой дом, — не военный объект, а общедоступный городской парк. Повторяю, если вы меня с первого раза не поняли, общедоступный городской парк, поэтому он должен быть открыт для всех, для всех и каждого, причем днем и ночью, — орал Кузнецов. — Возможно, вам в Москве не сумели это объяснить, — кричал он дальше, — но власть у нас рабоче-крестьянская, и те, кто тройной охраной пытаются ее от народа отгородить, только ее компрометируют”. Здесь Ерошкин успел вставить, что через минуту внешняя охрана будет снята, и тут же раздались гудки — Кузнецов бросил трубку. Ерошкин в самом деле немедленно распорядился снять охрану и уже знал, что за этим последует. Идея Клеймана была простой и гениальной.
