Леонид Сергеев - Летние сумерки
— Здравствуй, Иришка!
Они сели на заднее сиденье такси, он обнял ее и шепнул:
— Давай вначале заедем к тебе, погуляем с Фейри, а потом съездим ко мне, посмотришь как я живу.
Ирина ничего не ответила, только прильнула к нему и уткнулась лицом в его плечо. «Даже если больше никогда ничего не будет, я уже сейчас самая счастливая женщина в мире», — подумала она, и слезы радости брызнули из ее глаз.
Рассказы
Летние сумерки
Летом вечера в Подмосковье долгие, солнце растает во мгле, и окраины окутает сизая муть, а над головой еще долго светится пустота. Летние сумерки не кончаются — прямо переходят в рассвет.
После работы сойдешь с электрички — теплынь и чуткая тишина, от раскаленных за день шпал бьет мазутным жаром, тягучий воздух колеблет семафорные огни, у водонапорной башни бормочет ручей, с волейбольной площадки доносятся тугие удары мяча, кто-то кому-то кричит из одного конца поселка в другой, в высях носятся стрижи. Все буднично и просто, и так спокойно становится после городской колготни и нервотрепки.
Пройдешь до переезда, где асфальт под напором травы вспучился и потрескался, кивнешь гуляющим (в провинции частенько и незнакомые люди при встрече здороваются), пересечешь железнодорожное полотно — на противоположной платформе дачники с букетами цветов дожидаются электрички на Москву; минуешь буфет, где битком местных и дачников, обогнешь магазин повседневного быта, газетный киоск, клуб и «пятак» перед ним, где вот-вот выставят громкоговоритель «горшок», запустят модную пластинку и танцоры покажут класс повыше, чем в иных московских кафе (провинция ужасно боится отстать от города, но все равно многое в нее доходит с опозданием и, конечно, сразу приобретает гипертрофированный вид: расклешенные брюки подметают дорогу, короткая юбка чуть прикрывает зад; и танцевать так танцевать, с подпрыгиваниями и визгами; если девчонка танцует вяло — успеха ей не иметь); отойдешь от «пятака», свернешь в проулки; в тополях еще не смолкли птицы, и в садах еще гудят пчелы; у заборов на лавках сидят старики, за деревьями хихикают парочки, кто-то гремит ведрами у колонки, где-то позвякивает цепью пес, из огородов тянет запахом политых овощей.
Чуть позднее в палисадники опустится зеленоватый полумрак, смолкнут птицы, сольются силуэты людей, в окнах зажжется свет, с «пятака» послышится музыка, из-за деревьев выйдут парочки, потянутся в сторону «пятака» — по проулку замелькают огоньки сигарет.
Жизнь в пригороде свободнее и здоровее, чем в городе. Один воздух чего стоит! По утрам под ногами выпуклые яркие кочки, мышиный горох, конский щавель, повыше — вербы; еще выше — золотая корявость сосен, за ней — глубокая синева.
Я общительный человек, но в деревне мне было бы скучновато, а в большом городе еще сильнее чувствуешь одиночество — там каждый сам по себе, а вот в пригороде — то, что надо: вокруг полно соседей, и они живут не впритык, потому и отношения с ними лучше.
Наш подмосковный поселок небольшой, все знают друг друга. Если кто купил велосипед или выиграл в лотерее, назавтра об этом говорят на всех углах. Новости передаются из дома в дом и напоминают «испорченный телефон» — каждый к услышанному добавляет что-нибудь свое, и в конечном варианте получается сказка.
Обычно сельских жителей тянет в город, а горожан — поближе к природе, но от нас никто не хочет уезжать. В нашем поселке одноэтажные дома с палисадниками и садами, ни асфальтированных улиц, ни театров, ни кафе, но все-таки те, кто в поселке родился, в нем хотят и умереть.
Через пару остановок от нашей станции находится трикотажная фабрика, и девчонок у нас — хоть отбавляй! На танцы придешь — они танцуют друг с дружкой, выбирай любую. И все девчонки фигуристые; недаром говорят, самые красивые девчонки у нас, да на станции Зеленоградская. В нашем поселке есть свои певуньи, свои спортсменки, ну и, ясное дело, своя первая красотка — украшение нашего поселка — Зинка, хохотушка с большой грудью. Главная ее сила — роскошные волосы и глаза, самые голубые во всей Московской области, прямо два маленьких неба, ну и само собой — ее потрясающая грудь.
У Зинки есть соперница — Зойка, круглолицая, с красивым ртом и синей прядью в волосах (девчонки из провинции хотят удивить горожан, а поскольку особых богатств не имеют, прибегают к разным ухищрениям).
Когда мы только приехали в поселок, я сразу приметил эту Зойку. Я еще не знал всех сложных отношений между ней и хохотушкой Зинкой и потерпел поражение. Зойка одевается по-московски, ходит медленно и смотрит на все спокойно и безучастно. Ее всегда провожают московские парни. И тогда в электричке ее обнимал и целовал столичный парень; она в это время пялила свои круглые, как пуговицы, глаза на меня. Никакой заинтересованности во взгляде не было — она смотрела на меня, как на дерево. А иногда посматривала и на других парней. По-моему, ей все были одинаковы, и она не понимала, почему одни ее целуют, а другие нет. Я все хотел с ней познакомиться, но никак не заставал одну. На платформе мы шли в разные стороны. Иногда Зойка оборачивалась и посылала мне последний взгляд, такой же пустой, как и предыдущие.
Однажды провожатый поцеловал ее и побежал на электричку. Зойка посмотрела на меня и медленно пошла по тропе к своему дому. Я догнал ее.
— Я давно хотел с вами познакомиться.
— Да?
— Но у вас столько поклонников.
— Да.
— Вы мне очень нравитесь.
— Да?
— Вы не очень спешите домой?
Пожала плечами.
— Давайте посидим? — я показал на скамейку среди сосен.
И вот, когда мы сели, я начал молоть, что ее и Зинку отметил сразу и что они обе такие красивые и прочее. И главное, нет чтобы сделать акцент на красоте своей слушательницы, я их как бы уравнивал, а, известное дело, женщины таких вещей не прощают. Да и вообще, только осел будет при женщине хвалить другую. Короче, Зойка слушала меня безучастно, на мои вопросы отвечала «да» или пожимала плечами; ее глаза смотрели на сосны, а пухлый рот, намазанный светлой помадой, ничего не выражал — Зойка сидела неподвижно, как изваяние. Мне очень хотелось ее поцеловать, но вокруг нее прямо гулял ледяной ветер, я даже поеживался.
— Я хочу спать, — наконец произнесла Зойка. — Пойду домой.
На следующий день в электричке ее обнимал новый парень, и снова она смотрела на меня безучастно. Рядом со мной сидел Андрей, тоже наш, поселковый, беззлобный дуралей с правильными чертами лица. Его рот вечно растянут в улыбке, каждому попутчику он без умолку трещит о своих победах над девчонками, сладострастно смакуя детали и любуясь своим отражением в оконном стекле. С девчонками он знакомится запросто, представляется актером с «Мосфильма», расписывает свои ковбойские роли, пересказывает киношные сплетни и, понятно, для провинциалов он — звезда, окруженная сотней поклонников и поклонниц, готовых разорвать его на сувениры.
Во мне Андрей нашел отличного слушателя — не раз он заговаривал меня так, что по пути к дому трещала голова. Вначале я думал, он все врет, но позднее узнал, что он действительно участвовал в двух фильмах в массовках, а вообще работает токарем на заводе.
Заметив Зойку, он небрежно бросил:
— И чего к ней липнут? Ничего не чувствует. С ней весь поселок крутил. А ты? Нет? Она у меня дежурная. Свистну, сразу идет.
Он подмигнул ей и сделал жест рукой: мол, хочу тебя забрать. Зойка пожала плечами, но на платформе протянула провожатому руку и подошла к Андрею, еле слышно сказала «здрасьте» и пошла с ним в сторону его дома.
Велосипед — основной вид транспорта загородников. У нас две тысячи катаются на велосипедах, то есть все жители, поскольку в поселке и живет две тысячи. У одних велосипед как велосипед — рама да два колеса с передачей. У других — еще масса устройств: крылья, багажник, фара, звонок, спидометр.
Самый необычный велосипед у почтальона деда Лукьяна — издали его машина похожа на этажерку; кроме обычных атрибутов на ней уйма всякой всячины: ветровое стекло, щитки перед педалями, полный набор инструментов, аптечка. Но главное, у этой машины есть коляска-прицеп, в котором дед возит газеты. И есть моторчик! Настоящий самодельный моторчик. Он страшно дымит, тарахтит, расплевывает копоть, но тянет как надо! Когда дед Лукьян раскочегарится, его не обогнать и нашим лучшим гонщикам. Дачники только шарахаются в стороны и ахают:
— Вот это драндулет, я понимаю!
— Вот тебе и керосинка!
Подкатит дед Лукьян к забору, «квакнет» в грушу, кинет газету или письмо в палисадник и, не притормаживая, гонит дальше.
Чудаков у нас полно! Взять хотя бы посудомойку в пристанционном буфете — черноволосую женщину средних лет; она ходит по залу, собирает посуду со столов, смахивает тряпкой крошки, рыбную труху и постоянно ворчит. Ее зовут Мария Георгиевна. Она считается интеллектуалкой, поскольку может поддержать беседу с любым «интеллигентным» посетителем. Как-то, в благодарность за то, что Мария Георгиевна дает мне сигареты в кредит, я принес ей пропуск в наш театр (я работаю бутафором).
