Ирэн Роздобудько - Лицей послушных жен (сборник)
Было время, когда Ника ненавидела Томочку, а та в свою очередь так же относилась к ней.
Но это было давно, лет десять назад, когда она пришла в ту же редакцию, где Мирослав работал завотделом.
Тогда Томочка и Мирось составляли то, что называется «пара». Ника на первых порах даже была уверена, что они – супруги. Но на перекурах сотрудники быстро ввели ее в курс дела.
А дело заключалось в том, что между этой парой с незапамятных времен длился тяжелый затяжной роман, который, как известно, редко приводит к каким-то определенным последствиям.
Людям, как это ни странно, всегда известно больше, чем им положено знать, а в сплетнях и слухах иногда содержится больше практической мудрости и разумных выводов, чем могут сделать двое, запутавшиеся в своих отношениях.
Итак, Ника узнала, что Томочка давно, чуть ли не с детства, упадает за Мирославом, что в свое время оба были в браке. Но Томочка прожила с мужем не больше года и развелась именно потому, что не смогла ужиться ни с кем другим, кроме своего Миросика. И решила дождаться, пока он почувствует то же самое. Но брак Мирослава продержался намного дольше, чем рассчитывала Томочка.
Когда наконец Мирось оказался на воле, она приложила все усилия, чтобы их пути пересеклись в этой редакции. Бросила практику социального психолога на каком-то достаточно успешном предприятии и пошла на мизерную корректорскую ставку, чтобы быть рядом с любимым.
С того времени прошло уже лет пять, а Мирослав не торопился оценить преданность Томочки. Но все же кое-что начало постепенно сдвигаться в их дружбе в сторону чего-то большего.
В тот самый момент и появилась Вероника Вадимовна Ивченко собственной персоной. Персона была в обрезанных до колен джинсах, с холщовым индийским рюкзаком, с радийным магнитофоном на плече и выбеленными до голубизны волосами с ужасными красными прядями. И рафинированный эстет Мирось не устоял.
Томочка боролась, как лев, точнее, раненая львица. Откровенно говоря, Ника тоже. Сначала ради спорта, ведь Томочка, несмотря на возрастное преимущество наглой соперницы в сторону молодости, казалась ей намного лучше и красивее ее.
Красивая, элегантная, изысканная, с прической женщин начала прошлого века: неизменно аккуратная холодная завивка (конечно, мало кто сейчас может объяснить, что это значит, но светлые локоны волнисто обрамляли лицо и выглядели как приклеенные), высокие скулы, большой, подведенный контурным карандашом рот, длинные ресницы, капельки бриллиантов в ушах, всегда классический стиль одежды.
Словом, о такой женщине можно только мечтать. А если прибавить к такой внешности ее сумасшедшую преданность, умение готовить изысканные блюда и хобби – собирать травы для удивительных, «оздоровительных» чаев, которыми она угощала всю редакцию, то, откровенно говоря, Ника сама не очень понимала Мирося. И даже осуждала, как все остальные коллеги: мол, что еще мужику надо?
Или почему он столько лет маринует в собственном соку такую удивительную женщину, вокруг которой, кстати, вьется масса достойных претендентов?
Потом, когда все страсти в их треугольнике улеглись, Мирось как-то сказал ей, что ценит дружбу больше любви, а особенно такую давнюю, как с Томочкой.
Нику это обидело, так как означало: то, что происходит между ними, меньше, чем то, что есть между Миросем и Томочкой. Но Мирось быстро исправил ошибку, приведя множество успокаивающих доказательств того, что как женщина Томочка давно для него не существует.
Теперь Ника преклонялась перед ее преданностью. Распрощавшись с радужной надеждой быть со своим любимым Миросиком, Томочка буквально удочерила ее.
Это произошло не сразу.
Но произошло.
Ника хорошо помнила, как после большого перерыва в отношениях Томочка появилась у них на пороге – бледная, похудевшая, словно посыпанная пеплом, но все такая же изысканная – и сказала примерно следующее (тогда Нике показалось, что она смотрит сто двадцатую серию мексиканского сериала): «Я долго думала и решила, что мне легче вас видеть, чем не видеть. Знать, что вы здоровы и счастливы. Причем – оба. Да, да – оба. Сначала я хотела уничтожить тебя, Вероника. Даже достала яд – у меня есть знакомая аптекарша…
Но потом поняла, что тогда я бы уничтожила и его. Он тебя любит – и в этом, после многих наблюдений и размышлений, у меня нет никакого сомнения. Поэтому позвольте время от времени бывать у вас, помогать вам и быть рядом в трудную минуту. Мне больше ничего не нужно…»
Может быть, она выразилась иначе, но суть была такой.
Одним словом, через пару месяцев вся троица уже мирно гоняла в кухне чаи. Даже шутили на тему «секс де труа» и «если б я был султан…».
Святая правда: чтобы избежать драмы, сделай из нее комедию. И – доведи до абсурда!
Временами Ника даже сердилась на мужа: как он мог выбрать ее, такую не приспособленную к хозяйству, вечно занятую работой и своей драгоценной персоной, со страхом иметь детей, с этим дефектом, если рядом была такая надежная женщина, с которой он бы жил как у Христа за пазухой, если бы Ника не появилась на его пути…
Стоп!
А все-таки Аделина Пауловна была права: сегодня я произнесла эти слова не меньше десяти раз!
Воспоминание об Аделине Пауловне вернуло меня к реальности. Я полностью успокоилась и уже могла сделать то, что хотела и не решилась сделать сразу, как вошла в квартиру.
Неслышно соскочила с кровати и полезла в шкаф, в самый дальний угол верхней полки, куда заглядывала нечасто. Там лежал старый альбом с фотографиями. Точнее, просто старый альбом с выдранными страницами и нехваткой многих снимков. Альбом-калека…
Сейчас потребность хранить фотографии в альбомах исчезла – все размещается на дисках, флешках и винчестерах. Хотя мне это никогда не нравилось. Я люблю рассматривать снимки, держа их в руках. Этот альбом я составляла сама очень давно. Даже не представляю, что было время, когда я могла заниматься таким неторопливым и приятным делом – отбирать фотки, подписывать, вклеивать в хронологическом порядке, да еще и делать к ним юмористические подписи. Теперь такие альбомы стали доисторическим раритетом.
Мой «калека», насколько я помню, начинался моим изображением в виде голого пупса, который лежит на животике, едва держа головку, а заканчивался первым курсом университета. Большинство снимков, конечно, черно-белые.
Я не любила их просматривать. Разве что раз в сто лет в нашем доме появлялся какой-нибудь заинтересованный поклонник моей жизни. Такой, как бедная Томочка, которая буквально выцыганила у меня эти свидетельства моего детства и юности в первые же дни нашего перемирия и чуть ли не с лупой рассматривала каждую фотографию, цокала языком и расспрашивала о каждом снимке, как будто это были картины Репина или Сальвадора Дали.
Итак, я достала альбом и по-турецки уселась на полу…
Альбом начинался с голого пупса – со стандартного снимка, который обязательно должны были сделать все сознательные родители в ближайшем фотоателье. Пупса выкладывали животом на принесенную из дома пеленку и трясли над ухом погремушкой – пупс поднимал головку на звук и улыбался. В этот момент коварный фотограф делал свой выстрел, называвшийся «вылетает птичка». Младенец поднимал бешеный крик, испытывая страх перед вспышкой, перед одиночеством на круглом столе и прохладой незнакомой комнаты.
Затем младенца заворачивали в пеленку. Роль была сыграна.
Через месяц счастливые родители получали пакет с четырьмя черно-белыми фотографиями своего улыбающегося чада и рассылали их родственникам. Одну оставляли себе.
Когда я смотрю на этот свой снимок, откуда-то накатывает ощущение холода и одиночества. Если бы взрослые помнили этот страх – лежать голыми перед глазком фотокамеры, покинутыми, обманутыми звуком погремушки и запахом домашней пеленки…
Под фотографией подпись кривым почерком: «Вот и я!» Число. Месяц. Год.
На следующей странице – родители во время своей свадьбы с комментарием: «Виновники события». Здесь им обоим по восемнадцать. Рановато. Но для того времени – нормально, если родители не против. Остальное – «как-то будет», «мы жили, и они проживут». Главное, создать еще одну ячейку общества в общем улье.
Фотография нечеткая и единственная, сохранившаяся после маминого «аутодафе», которое она устроила после развода на дворовой помойке.
Честно говоря, я ее до сих пор не понимаю, как и остальных женщин, для которых развод символизирует конец света.
Так, смотрим дальше.
Или – лучше НЕ смотрим?
Или делаем вид, что ничего не замечаем?
Или теряем сознание, вызываем «скорую» или лучше – санитаров из психушки?
Благодаря профессии и жизненной закалке я привыкла к непредвиденным ситуациям. Кроме того, у меня была одна полезная черта – ничему и никогда не удивляться. По крайней мере, не выплескивать эмоции наружу. Я вообще не воспринимаю слишком эмоциональных или показательно-восторженных людей. Нет у меня к ним доверия. Моя стихия – иронично настроенные молчуны.
