Ирэн Роздобудько - Лицей послушных жен (сборник)
Первым вредителей природы заметил Ярик. Это было в воскресенье вечером. Красный как помидор, он, не разуваясь, вбежал в квартиру Ники и закричал страшным голосом: «Нахалыч и другие жгут Твое Дерево!» В руках у него было зеленое удостоверение, которым он размахивал перед носом девочки, как флагом.
Выяснилось, что целая группа злоумышленников во главе с Нахал Нахалычем и тетей Ниной, вооружившись деревянной лестницей и горящими факелами, уже подступают к священному дереву в конце двора с намерением сжечь его. «Хватай удостоверение – и айда! – закричал Ярик. – Будем штрафовать!»
Чтобы подкрепить свое право еще чем-то серьезным, Ника вытащила две металлические папины бляхи-повязки с надписью «ДНД» и отчеканенным на них гербом. Повязки сползали с худых детских рук, поэтому пришлось нацепить их на головы. Так, держа в руках удостоверения и с гербами на лбу, они выбежали во двор. И увидели странную процессию: группа соседей приближалась к дереву при свете факелов. Процессия была похожа на шествие американских куклуксклановцев.
Впереди шел Нахал Нахалыч с длинной лестницей на плечах. Силы были явно не равны.
– Ты их задержи, – прошептал Ярик, – а я сбегаю вызову милицию.
И он помчал к телефонной будке, оставив Нику один на один, а точнее, один на семь с врагом.
– Ты что, деточка? Что такое? – удивилась тетя Нина, лицо которой пестрело красным заревом горящего факела и оттого напоминало лицо туземца-людоеда с какого-нибудь необитаемого острова. Такое же зарево играло на лицах Нахал Нахалыча, дяди Вани-встань-с-диваня, Петра-барахла, который присоединился к ним, и еще нескольких соседей из дома напротив. Все они удивленно уставились на Нику, пытаясь обойти ее раскинутые руки.
Ника размахивала своим первым важным документом и ждала помощи. Та вскоре прибыла в виде милицейского «газика», со свистом и огнями въехавшего во двор.
Соседи оторопели. Даже застыли в воздухе огни факелов.
Ярик удовлетворенно улыбнулся Нике.
– Что здесь происходит? – козырнул сержант замершей толпе.
– Здесь дерево хотят сжечь, – сообщил Ярик.
– Что ты такое несешь, негодник? – вышла вперед мама Ярика. – Тоже мне Павлик Морозов нашелся!
– Мы давно собирались обжечь на дереве коконы. Видите, тут их сколько, – сказала тетя Нина. – А то гусеницы на голову падают! Да и дерево от этого болеет…
Сержант поднял голову на листья, вздохнул, снял и протер платком внутренний ободок фуражки, незлобиво погрозил детям пальцем (как раз в этот момент ему на погоны свалилась мохнатая зеленая гусеница) и полез в машину. Мигая инопланетными огоньками, она отчалила.
А взгляды соседей направились на перепуганных детей. Ника вжала голову как можно глубже в плечи, Ярик вышел вперед, прикрывая ее возможное отступление своей худенькой спиной.
– Держите лестницу снизу, защитники природы! – велел им Нахал Нахалыч и полез наверх с зажженным факелом.
За ним на дерево полезли остальные, распределились по веткам, и – пошла работа!
Ника слышала, как похрустывают охваченные пламенем коконы.
Смотрела вверх на мигающие огни среди раскидистых веток, на черные тени людей, медленно двигающихся вверху, тыкающих этими огнями в белые пушистые шарики, – и вся эта картина навсегда запечатлелась в ее воображении, как таинственный ритуал общего дела, к которому была причастна и она.
«…Зайду за угол и на счет “три” открою глаза», – решила я, заключив сама с собой пари: будет дерево или нет?
Мысленно проговорив «раз» и сделав несколько шагов, я снова почувствовала легкую тошноту. А за ней предательски вспыхнула желудочная колика, с которой у меня обычно начинался приступ моего старого друга со студенческих лет – гастрита. Стало не до пари. Я представила, как падаю среди этого марсианского пейзажа одна-одинешенька и корчусь на сковороде раскаленного асфальта, как червяк. Как кокон, подожженный факелом.
Я свернулась в баранку, пытаясь вытащить из сумочки мобильник, и почти вслепую, механически нащупывая себе путь рукой, продвинулась вперед. Резкая боль ослепила меня похлеще проклятого солнца! Если бы в это время кто-то крикнул: «Три!», то я бы проиграла пари: моя рука натолкнулась на ствол. Дерево было!
Мое дерево!
Хватая губами горячий сухой воздух и почти теряя сознание, я все же на какую-то долю секунды обрадовалась: если умру, то под тем же деревом, под которым родилась.
То есть родилась я, конечно, не под деревом, но наверняка знаю, что из роддома меня несли по этой же тропинке и, возможно, тень от тогдашней, еще молодой листвы упала на мое лицо.
Очень р-р-р-романтично…
Стиснув зубы, я улыбнулась. Если бы еще уцелела та «моя» скамейка, я бы свалилась на нее – не лежать же на голой земле!
Машинально оперлась на ствол и начала сползать по нему на землю. Но до земли не добралась – опустилась на скамейку, которую, видимо, не заметила сразу. Согнувшись в три погибели с зажатым в руке телефоном, я не могла открыть глаза, раскачивалась взад-вперед и умоляла, чтобы приступ прошел сам по себе, без вмешательства «скорой помощи». Клялась, что завтра же наконец сдамся врачам.
Стук в висках утих.
Боль таяла, исчезала.
Я боялась пошевелиться.
Сейчас пройдет – вызову такси.
Приступ закончился так же быстро, как начался. Фух! Боясь повторного, я все еще не разгибалась. Но боль прошла. Все. Постепенно ко мне начал возвращаться слух. Где-то лязгнула дверь, прозвучал детский смех, прошуршали шины велосипеда.
Значит, на этом Марсе есть жизнь.
Я медленно распрямилась, прислушиваясь к себе. Ничего страшного, попустило. Домой! А эксперимент будем считать неудачным, дорогая Аделина Павловна, то есть… Пауловна, лучший врач четвертого управления!
Я открыла глаза.
Ух ты! А дворик-то мой каким-то чудом уцелел!
Да, за моей спиной возвышались эти башни-монстры, а перед самым носом все было как тогда: палисадники и хрущевки, песочницы с «грибками», натянутые во дворе веревки, на которых сушится белье жителей первого этажа. Я даже забыла, что несколько секунд назад собиралась романтически умереть. Это ж надо! Двор остался.
Наверное, не дошла еще очередь. Но откуда взялась скамейка под деревом? Точно помню, как, спускаясь на землю по стволу, я подумала, что запачкаю новые джинсы. А тут – на тебе! – скамейка! Такая же ободранная и беззубая – с двумя выломанными рейками. Она всегда была такой.
Все еще держась за живот, я с удовольствием рассматривала все вокруг и безумно радовалась такому сюрпризу: мой дворик уцелел. В следующий раз надо прийти сюда с фотоаппаратом. Ведь кто знает, сколько тут еще продержится такой доисторический оазис!
Мой дом с желтым цоколем не изменился. Я посмотрела на окна третьего этажа. Интересно, кто там сейчас живет?
«Сделала первый шаг, сделай и второй», – подумала я, решив зайти хотя бы в подъезд. Конечно, мне было не до психологических упражнений Аделины Пауловны, не до воспоминаний или медитации.
Зайду в дом! А если будет кураж, можно вообще позвонить в квартиру номер… кажется, 8 и… ну, к примеру, спросить первое, что придет в голову. Слишком уж хочется заглянуть: как сейчас там? Неужели увижу тот же коридор, ведущий в кухню? Мне он казался таким длинным!
Я решительно вошла в подъезд.
После яркого солнца глаза несколько секунд привыкали к темноте. Я начала подниматься на третий этаж, удивляясь тому, что здесь ничего не изменилось. Грустно…
Грустно, что через столько лет люди живут так же. И дети так же пишут на стенах белым мелом. А на потолке так же чернеют пятна от брошенных вверх зажженных спичек. Было такое развлечение: зажигать и со всей силы бросать спички в потолок – они там каким-то чудом удерживались и висели, как согнутые черные иголки. Выигрывал тот, у кого спичек на потолке зависало больше…
Рамы на окнах такие же кривые и потрескавшиеся. Интересно, о чем пишут на стенах сегодняшние дети? Я посмотрела на длинную кривую надпись с множеством ошибок: «Ника съела блин горелый». Чуть дальше: «Сам ты съел – добавки захотел». Тоже с кучей ошибок и нарисованной смешной рожицей.
Хотелось громко рассмеяться: это ж надо! Здесь опять живет какая-то Ника! Может быть – Нина? Или моя тезка – Вероника? И ее так же дразнят той же нелепой дразнилкой.
Более того, эта Ника отвечает как по писаному, то есть так же, как писала я, только тридцать лет назад! Не могла же эта недолговечная надпись мелом сохраниться через столько лет. Даже если бы эту стену никогда не мыли и не красили! А про «блин» писал, кажется, Ярик…
Я не знала, умиляться или злиться на этот беспробудный застой. Или пожалеть тех, кто до сих пор живет в безнадежных хрущобах. Не сомневаюсь, что мне откроет какой-нибудь старый пьяница, или, еще хуже, толпа пьяниц, или семья вампиров, которые затащат меня в свое логово, чтобы налепить себе на ужин вкусненьких пельмешек.
Я стояла перед дверью с номером 8. И уже определенно злилась: за тридцать лет даже обивку не поменяли! Наверное, она уже вся прогнила изнутри. Дерматиновая обивка ужасного малинового цвета, за которую, помнится, родители отдали бешеные деньги – рублей десять или даже двенадцать!
