Ирэн Роздобудько - Лицей послушных жен (сборник)
Более того, эта Ника отвечает как по писаному, то есть так же, как писала я, только тридцать лет назад! Не могла же эта недолговечная надпись мелом сохраниться через столько лет. Даже если бы эту стену никогда не мыли и не красили! А про «блин» писал, кажется, Ярик…
Я не знала, умиляться или злиться на этот беспробудный застой. Или пожалеть тех, кто до сих пор живет в безнадежных хрущобах. Не сомневаюсь, что мне откроет какой-нибудь старый пьяница, или, еще хуже, толпа пьяниц, или семья вампиров, которые затащат меня в свое логово, чтобы налепить себе на ужин вкусненьких пельмешек.
Я стояла перед дверью с номером 8. И уже определенно злилась: за тридцать лет даже обивку не поменяли! Наверное, она уже вся прогнила изнутри. Дерматиновая обивка ужасного малинового цвета, за которую, помнится, родители отдали бешеные деньги – рублей десять или даже двенадцать!
Но если я уже решила сюда подняться, надо звонить. У меня в руке все еще был зажат мобильный телефон – успею набрать «02» в случае чего.
Я протянула руку и нажала на кнопку звонка. Он неприятно резанул ухо: и звонок не поменяли! Ну и народ!
…За дверью прозвучал топот босых детских ног. Чьи-то руки повернули ключ с той стороны. Легкий скрип – дверь открылась. Из нее высунулась хитрющая детская мордочка. Именно «мордочка», какая бывает у детей и животных. Несколько секунд на меня смотрели круглые синие глаза.
Я видела только их, а еще – такой же круглый рот, открытый от удивления. Ребенок просто поедал меня взглядом и постепенно распахивал дверь на полную. Добавилось немного света, и я поняла, что это девочка.
Длинные растрепанные косы, как две толстые змеи, лежали у нее спереди и достигали середины туловища. Красивые косы. На девочке была короткая рубашка, – видно, она только что проснулась. Из-под рубашки, как две спички, торчали вымазанные зеленкой ноги.
Пока девочка, раскрыв рот и выпучив глаза, осматривала меня с ног до головы, я заглянула за ее спину. Коридор был длинным, но не таким, как казалось в детстве, – я могла бы пройти его за четыре шага, а тогда преодолевала за десять…
В конце коридора, за стеклянной матовой дверью, светилась кухня. Обои… Хм…
Очень старые, из толстой плотной бумаги. Те же самые. Старый бабушкин шкаф, который мы оставили здесь тридцать лет назад. Клетка с попугаем…
Думаю, мои глаза и рот тоже округлились. Неприятно шевельнулось в груди сердце. Неприятно и щекотно.
Эта девочка…
Косы, как живые, шевелятся от глубокого дыхания.
Глаза… Чистый синий цвет – редко встречается. Полутьма и свет в конце коридора.
Легкий звон посуды за матовым стеклом кухни, свист чайника…
Чеканка на стене – профиль Нефертити.
Запах…
Что-то знакомое. От попугая? Из кухни, где шипит сковородка? Масло? Подгорелое молоко?
Я начала задыхаться.
– Верочка, кому ты открываешь? – послышался женский голос.
Девочка вздрогнула и ожила:
– Здесь тетя в комбинации! – крикнула в сторону кухни.
Вот что ее так удивило: мой шифоновый топ на тонких бретельках!
– Не выдумывай! – ответил ей женский голос из кухни.
Мужской голос прозвучал с той стороны, где, как я помнила, была ванная комната. Действительно, из боковой двери выглянул мужчина в длинных синих трусах. Глянул на меня, смутился: «Ой, простите!» – и спрятался в ванной.
– Вы к нам? – радостно спросила девочка, взявшись за косы обеими руками, как за веревки качелей.
Я хватала воздух ртом, как рыба.
Телефон выскользнул из рук. Хотела что-то сказать, но почувствовала, что уровень моего заикания перешел к самой первой стадии. Девочка закрыла косами рот, ее глаза излучали смех.
Я замахала руками, пятясь, как рак. Чуть не упала с лестницы. Потом развернулась и помчалась вниз, опираясь на стену и размазывая по ней надпись: «Ника съела…»
На первом этаже столкнулась с теткой в синем линялом халате, которая несла полный тазик белья.
Машинально кивнула ей.
В голове мелькнула фраза: «Здравствуйте, тетя Нина!», – от чего мое сердце встрепенулось и покатило волну нового приступа боли к проклятому желудку. Какая еще «тетя Нина»? С первого этажа? До сих пор жива? Ей что – сто лет?
Я бежала по двору, как подстреленный заяц. Завернула за угол. Добежала до дерева. Скамейки под ним не было.
Господи, я же больна! Меня везут в «скорой», и я брежу.
«Ну ничего, ничего, – успокаивала я себя, – когда-то здоровьем нужно заняться всерьез. Давно обещала Миросю. Наверное, его уже вызвали с работы и он сидит рядом с моим телом в машине, держа его, это бездыханное тело, за руку. Но почему такие твердые носилки? Твердые и вертикальные?»
Я пришла в себя. Увидела, что стою под тем же деревом и опираюсь на ствол.
И никуда меня не везут.
И никто не держит меня за руку.
И я все еще нахожусь в спальном районе: стою под деревом, тяжело хватаю ртом воздух, а передо мной – тот же урбанистический марсианский пейзаж: дома, залитые горячим желтком солнца. Вызвать такси невозможно, где мой телефон – неизвестно. Наверное, потеряла, когда бежала по лестнице. Возвращаться в подъезд со спичками и странными надписями – страшно. Вряд ли решусь…
Я оттолкнулась от ствола, придав себе «инерционного движения», и, шатаясь, побрела к остановке, поймала машину.
В такси бредила наяву. Хорошо, что дорога была длинной.
«Ника съела блин горелый…»
Я посмотрела на свою ладонь – она была вымазана мелом.
Женский голос… «Верочка, кому ты открываешь?..»
«Ой, простите…» – мужской…
Синие семейные трусы, смуглый оголенный торс, родинка на плече…
«Здравствуйте, тетя Нина…»
Наверное, вам, дорогая тетя, лет девяносто, а как хорошо выглядите!..
А как Нахал Нахалыч? Так же пьет и лежит под своим старым «Запорожцем»?..
Детская улыбка, оплетенная волосатыми «змеями» каштанового цвета… Ноги в зеленке. Над коленом – длиннющая ссадина с засохшей корочкой, которую так интересно обдирать. Потому и не заживает…
– Восемьдесят гривень!
Такси стояло у моего дома. Я отсчитала деньги, чувствуя страшную усталость. Как во сне, выбралась из машины, кое-как доползла до двери. Нажать кнопку лифта смогла только с третьей попытки – палец дрожал и не попадал туда, куда надо.
С замком пришлось повозиться минуты три, пока дверь не распахнул муж.
– Что с тобой? – сразу спросил он.
Вероятно, вид у меня был ужасный.
Я произнесла примерно следующее: «Я-я-я-я-а-а-а…», хватая воздух, как рыба.
Мирось знал, что делать в таких случаях: взял мое лицо в ладони, прижал к себе:
– Все, все, все. Успокойся. Все, все…
Он проговорил это раз десять, пока мое дыхание не выравнялось. Я замерла в его объятиях. В кухне уютно звякнула посуда – у нас кто-то был. Наверное, Томочка. Пахло пирожками, мятным чаем. Все, все, все…
– Что случилось? – спросил Мирось, заметив, что я успокоилась.
– Я… – Я набрала в грудь как можно больше воздуха, чтобы сказать все на одном дыхании, и… передумала говорить, только покачала головой: – Все в порядке. Это из-за жары. Мне надо полежать.
И пошла в спальню.
Мирось помог дойти, уложил меня в кровать.
– Поспи, – сказал он. – Это от жары и от переутомления. Нельзя так много работать. Ты в отпуске.
Я кивнула и опустила веки: свет резал глаза.
– У нас Томочка, – добавил Мирось, прикрывая дверь. – Принесла пирожки. Отдохнешь – выходи пить чай.
Я кивнула и зарылась лицом в подушку.
…Томочка. У них, как всегда, гостила Томочка со своими фирменными пирожками.
«Буду думать о Томочке», – решила Ника, ведь другие мысли, вызванные сегодняшним посещением спального района, были слишком тревожны. И, откровенно говоря, связаны с чем-то очень неприятным, – например, с началом психического расстройства.
Поэтому сейчас ей лучше отвлечься на что-то другое – думать о погоде, о домашних животных, о ливнях в Австралии, о Томочке. О ее пирожках и вкусном фиточае, травы на который она собирала сама.
Честно говоря, ей давно было начихать на Томочку, на ее почти ежедневные визиты, на бесцеремонное вмешательство в их жизнь, а главное – на состояние здоровья и пространные разговоры «о вечном». Она просто ее жалела.
Но думать о ней – если уж пришлась к слову – лучше, чем погружаться в анализ сегодняшнего происшествия. Ведь объяснения ему не было и не будет. В этом Вероника была уверена. Просто надо отключиться, «посчитать слонов» – и все пройдет, забудется, исчезнет. Сны имеют способность развеиваться…
Итак, она лежала, прислушивалась к еле слышному шелесту голосов, доносящемуся из кухни, и – думала о Томочке.
Раз Томочка, два Томочка, три…
Не много ли Томочки в их жизни?..
…Томочка была старой боевой подругой ее мужа, они вместе учились в университете, потом работали в одной редакции, – конечно, не по специальности, ведь оба закончили философский факультет.
Было время, когда Ника ненавидела Томочку, а та в свою очередь так же относилась к ней.
