Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2011)
Полным контрастом книге Кибирова выглядит «Говорящий попугай» — последний составленный Львом Лосевым сборник, вышедший уже после смерти поэта. Книгу наполняют стихи мрачные и желчные, и, например, тон и лексика стихотворения «Фуко» кажутся малоприятным перебором. В своих последних стихах Лосев продолжает говорить о мире, не вызывающем особенных симпатий; равнодостоинство и родство здесь можно найти только в близком кругу, всех прочих послав к черту:
Вы что, какой там, к черту, фестиваль!
Нас в русском языке от силы десять.
Какое дело нам, что станет шваль
кривлять язык и сглупу куролесить.
Книга дополнена пятью самыми последними текстами, которые Лосев в нее не включил, и это приложение нужно отметить как составительский жест: два завершающих стихотворения на фоне прочих выглядят удивительно светлыми — особенно «В клинике», напоминающее пастернаковское «В больнице»: «И я дивился: о, какая легкость, / как оказалась эта весть легка!» Но «Говорящий попугай» все же не лучшая книга Лосева, и логично предположить, что присуждение ей премии — ознаменование всех заслуг покойного поэта.
Поэзия Марии Ватутиной — дань возможностям памяти. Память удерживает те детали, которые впоследствии вспоминаются всегда и формируют человека. Речь идет об историях людей и о трагедиях истории — и Ватутина иногда просодически и синтаксически перекликается с Борисом Херсонским.
Тысяча алых гвоздик засыпана в печь.
Огонь расплавляет живое
Не хуже, чем мертвое — книгу там или речь.
Лепестки лопаются.
Наши дни. Двое
Сидят в Савойе. Он говорит: — Война
Сожрала пархатых, но можно было бы и побольше.
Они снова во всех щелях. —
Она
Молчит. У нее прабабка из Польши.
Я не могу причислить Ватутину к «новым эпикам» как по причине ее неотстраненности, авторского сопереживания, так и оттого, что «чистая» лирика у нее также интересна («Памяти Сергея Лукницкого», «План побега», «Вымарывать страницы дневника…»). Но многие ее тексты написаны в постепенно набирающей вес нарративной манере. Попытка разграничить лирику и «эпику» по формальным признакам не работает, что еще раз говорит о том, как сегодня крепок этот сплав. Может быть, современность этой тенденции повлияла на решение «НМ»; вообще же весь set лауреатов 2009 года объединяет проблема духовно-религиозного выбора — от полного отрицания у Лосева до полного приятия у Кибирова. Это еще раз подтверждает гипотезу, что «Anthologia» в качестве одной из главных и актуальных проблем, с которыми работает современная поэзия, видит вопрос о бытии Бога и о пути к нему. В большинстве случаев поэтические утверждения и предположения на этот счет свободны от строгой, канонической догматики; для некоторых поэтов (Херсонский) плодотворным оказывается знание и сопоставление различных канонов и представлений. Если «НМ» действительно следит за развитием в поэзии этой «вершинной» темы, в будущем «Anthologia» могут быть отмечены такие авторы, как о. Сергей Круглов и о. Константин Кравцов.
Теперь о премии за лучшие критические статьи о поэзии. С учетом «совместного» награждения Айзенберга она была вручена три раза. И здесь обнаруживается интересное единство.
Евгения Вежлян публикует в «НМ» статьи и рецензии и иногда отвечает за рубрику «Книжная полка», где среди прочего дает обзоры поэтических сборников. Стоит сказать, что Вежлян критически относится к ассоциированию постакмеистической традиции «с поэзией как таковой (Поэзией с большой буквы)» [15] , замечая, что тексты этой традиции часто лишены рефлективности и тем самым вторичны, — речь, конечно, не идет о таких поэтах, как Айзенберг или Гандлевский. Вежлян уделяет большое внимание именно немодернистскому высказыванию [16] и в своих обзорах знакомит читателя с теми авторами и поэтическими практиками, которые редко попадают на страницы «НМ» или вообще на них не появляются: среди фигурантов — Федор Сваровский, Дмитрий Воденников, Валерий Нугатов, Линор Горалик.
Задача цикла эссе «Возможность высказывания» Айзенберга — рассмотрение современного этапа развития русской поэзии как единого целого. Для Айзенберга принципиально важно начать цикл с описания ситуации 1960 — 1970-х годов, когда в подцензурной поэзии возник острый интерес к почти утраченному модернизму. Айзенберг-поэт — не полистилист; Айзенберга-критика интересуют самые разные стили — и героями его эссе становятся Пригов, Кирилл Медведев, Олег Юрьев, Григорий Дашевский и другие. При этом его критика избегает четких дефиниций: он не озабочен разнесением поэтов по школам и направлениям, его тексты — результат читательского вникания в произведения, и для фиксации главной мысли, родившейся при чтении, необходимо прибегать к индивидуально найденным и порой неожиданным словам — что роднит эссеистику Айзенберга с его поэзией. Первое, на что обращаешь внимание, читая его статьи о поэтах, — то, что сначала обозначается чувство, а затем производится его обоснование.
Возможно, позиция Айзенберга, согласно которой 1970-е годы — эпоха, в которой лежат корни новейшей русской поэзии, совпадает с позицией «НМ»: большинство лауреатов «Anthologia» стали такими, какими стали, благодаря/вопреки времени, содержавшему в себе пустоты, которые удалось заполнить большим личным трудом. Так возникли неомодернистская и концептуалистская линии, тогда — естественно оппозиционные ороговевшему официальному литпроцессу, сегодня — по-прежнему полнокровные, но старейшие, не единственные и не претендующие на единственность. В симпатии к рефлективной и притом утверждающей возможность позитивного и оригинального смысла неомодернистской лирике сходятся и Айзенберг, и «НМ»; вместе с тем Айзенберг с радостью пишет об обнаружении новой поэзии «у молодых авторов, произведения которых не боятся быть „стихами”» [17] , у тех, кто учел опыт концептуализма, но счел, что создавать подлинную лирику по-прежнему возможно. В статье десятилетней давности Айзенберг называет Евгению Лавут, Дмитрия Воденникова, Николая Звягинцева, Алексея Денисова, Татьяну Ридзвенко, Михаила Гронаса — впрочем, в поле зрения «Anthologia» эти авторы пока не попали и в ближайшее время вряд ли попадут.
Многочисленные статьи Данилы Давыдова демонстрируют профессиональное внимание ко всем ветвям современной поэзии. Во-первых, в них замечательно стремление вписать каждого автора в процесс, обозначить его литературные связи и вместе с тем указать на индивидуальность. Во-вторых, кругозор Давыдова чрезвычайно широк: он с равной компетентностью пишет о Маре Малановой, Викторе Полещуке, Егоре Летове, Александре Тимофеевском и Сергее Морейно. В «Воздухе» он курирует хронику поэтического книгоиздания в аннотациях и цитатах, где ему принадлежит внушительная часть мини-рецензий на свежие сборники [18] , — и он всегда стремится показать, чем ценно данное поэтическое высказывание. В-третьих, весьма важно внимание Давыдова к текстологической подготовке рецензируемых книг: составлению, редактированию, справочному аппарату; в этом отношении новые издания Генриха Сапгира, Леонида Аронзона, Леонида Иоффе, Юрия Смирнова обрели хорошего арбитра, отмечающего достоинства, указывающего на недостатки и формулирующего пожелания. Критике Давыдова также свойственно филологическое стремление к точной и новой терминологии, обозначающей актуальные явления и течения в литературе.
Думаю, присуждение «Anthologia» Вежлян, Айзенбергу и Давыдову — своего
рода компенсация за невысокий интерес «Нового мира» к тому, что лежит в стороне от «главной ветви». Эта тенденция заслуживает одобрения, но не слишком ли с ней контрастирует основная, поэтическая часть? Понятно, что «Anthologia» отмечает тех, кого можно назвать живыми классиками, и ставит с ними в один ряд тех, кто по версии журнала такими классиками мог бы стать; тех, кто движется по магистральной дороге русской поэзии, — о ее наличии можно дискутировать, но сами решения координационного совета приняты так, чтобы большинство не сочло их спорными. И можно поставить вопрос: для чего это нужно? Что прибавляет премия «Anthologia» к образам, к биографии награждаемых «живых классиков», кроме одной строчки?
И отсутствие материального выражения, и неротируемый состав координаторского совета делают премию камерной. Но при этом она, учитывая историю журнала «Новый мир», как кажется, ставит перед собой амбициозную задачу — и не вполне ясно, насколько с ней справляется. «НМ» составляет свою антологию русской поэзии из проверенного капитала. Но возможно ли на ее основе получить представление о современной русской поэзии? На мой взгляд, нет. Метафора «вершин», «высших достижений» плохо сочетается с центристской направленностью. Опасность такого подхода признает и один из членов координаторского совета Владимир Губайловский. Говоря о редакционной политике «НМ», в своей «Автобиографии в произвольной форме» он не без иронии пишет: «Желание держаться литературного норматива и до известной степени его определять чревато не только приятными признаниями и солидным авторитетом, но и определенной сухостью стиля. Журнал, сознательно ориентируясь на норматив, — не имеет права на риск, на эксперимент. Почти не имеет. Нужно брать проверенные, обкатанные, не слишком провокационные тексты. Но, страхуясь от провалов, приходится срезать и вершины, особенно если они растут вкривь и вкось. А ведь самые блестящие вещи как раз так и растут» [19] . Тон этого замечания можно отнести и к «Anthologia» — это будет огрублением, потому что внутри «традиции», как демонстрируют лауреаты премии, неизбежны новации. Но, во-первых, тех, кто на новации способен, не так уж много. Во-вторых, не ясно, какое отношение к заслугам авторов имеет журнал.
