Назови меня по имени - Аникина Ольга
В тот же самый день, когда в школе произошла стычка с Красневским, на съезде со МКАДа, при повороте с кольца на Ярославское шоссе, Маша неудачно подрезала серый «ситроен». Казалось, «ситроен» запоздало притормозил, но, проехав метров пятьдесят, Маша ощутила отчётливый, хотя и слабый, удар по заднему бамперу.
Она встала, чертыхнулась и включила аварийку. Другой автомобиль тоже встал и замигал жёлтыми огнями. В зеркало заднего вида Маша увидела, как водительская дверь автомобиля-«виновника» открылась, и наружу вышел худой пожилой мужчина среднего роста, без шапки, в прямом сером коротком пальто – в таком же, как у отца, подумала Маша.
Когда он приблизился, Маша разглядела высокие скулы и седую бородку клинышком. У мужчины тряслись руки, когда он пытался постучать по стеклу её автомобиля.
Маша опустила стекло.
– Девушка, – сказал человек, – за последние пять минут вы меня подрезали уже третий раз. Вы где водить учились?
Голос его тоже слегка дрожал; он волновался, но в действиях и словах этого пожилого человека Маша не чувствовала никакой агрессии. Да и вид у мужчины был вполне интеллигентный.
– Вызываем гаишников? – Маша старалась придать себе невозмутимый вид. – Где я училась водить, это уж моё дело.
– Как вы не боитесь так ездить? – Человек покачал головой. – Я же всё время был справа от вас. Я докажу. У меня есть регистратор.
– Что?
«Ситроен» ехал справа? Маша прокрутила в памяти ленту событий. Она хотела окончательно убедиться, что собеседник допустил ошибку – именно он, а не она сама. Справа? Нет, невозможно. Грузовик, «скания», джип, кто-то перестроился, выдавил «тойоту» с её полосы, что было потом? Мозг подсовывал ей разные картинки, одну за другой – она пыталась вспомнить свои действия, и ей это никак не удавалось.
Маша вышла из автомобиля.
Мужчина уже топтался у багажника «ситроена». Он устанавливал знак аварийной остановки на расстоянии пяти метров от кузова.
Маша включила фонарик, встроенный в экран телефона, и принялась искать на заднем бампере «тойоты» хотя бы одну свежую царапину: старых царапин на этом участке и без того хватало. Она изучила бампер «ситроена». Он, на первый взгляд, тоже не пострадал. Бросила взгляд на номера и увидела код города: 47.
– Вы из Ленобласти? – спросила она мужчину.
Он пожал плечами.
– Из Петербурга, как и вы сами. Хотите посмотреть видео?
Маша глядела на экран видеорегистратора и не верила своим глазам.
Картина складывалась невесёлая: справа от Маши ехал человек из Петербурга, и Маша, двигаясь по МКАДу на отцовской машине, нещадно его подрезала. Три раза подряд.
В салоне повисла долгая пауза.
– Я не буду вызывать гаишников, – наконец сказала Маша. – До свидания.
Она вышла из чужого автомобиля, села в «тойоту» и пристегнула ремень. В окно снова постучали. Снаружи стоял всё тот же пожилой водитель в сером пальто.
– Девушка… – сказал он. Голос его был беззлобный и очень расстроенный. – Я действительно тороплюсь. Но должен вам сказать…
Она смотрела на незнакомца с удивлением.
– У меня сорок два года водительского стажа. – Мужчина покачал головой. – Сорок два. И все свои ДТП я могу пересчитать по пальцам. Вы видели запись… Вы водите так, как будто вы одна на всей дороге, и нет никого, кроме вас.
Фраза звучала у неё в ушах, когда петербуржец убирал знак аварийной остановки, прятал его обратно в багажник и садился в свою неброскую машинку. Мигнув левым поворотником, он вырулил на полосу и наконец пропал среди габаритных огней.
Она всё ещё стояла у обочины и мигала аварийкой. В салоне вовсю играло радио, весёлая джазовая композиция «Вниз по реке»: Ain’t gonna study war no more.
Когда это случилось, как произошло, что она перестала замечать очевидное? Ведь Маша с самого детства приучала себя к честному взгляду на вещи. Училась различать тонкие, почти невидимые оттенки и полутона. Почему же всё непогрешимое и истинное оказалось вдруг смещено и вывернуто наизнанку?
Маша вспомнила Красневского, стоящего возле двери, его напряжённые плечи и приподнятую, дрожащую верхнюю губу, из-под которой виднелся ряд острых зубов. Вспомнила, и её замутило: ей почудилось, что все звуки на свете перекрыл потрясающе громкий, густой удар огромного колокола.
Часть IV
Глава 1
В последний учебный день перед весенними каникулами Нинель Валентиновна объявила о внеплановом собрании педагогического коллектива. Она пригласила Машу в свой кабинет в тринадцать сорок пять. Официальное начало заседания было назначено на два часа.
Маша сидела за длинным деревянным столом и держала в руках два листа формата А4. Каждый был исписан незнакомым, почти идеальным почерком – такой почерк можно встретить в прописях для первоклашек, и, пожалуй, больше нигде.
Несколько раз Маша отрывала изумлённый взгляд от документов. Пытаясь что-то возразить, она оборачивалась к директорскому возвышению, туда, где застыло не выражающее никаких эмоций лицо начальницы.
Первую бумагу подписал весь родительский комитет 11-го «А». Родители просили, чтобы руководство школы отстранило Иртышову Марию Александровну от преподавания в классе, где учатся их дети. Упоминалось также о психологическом давлении, от которого страдали ученики на уроках русского языка и литературы.
Составитель документа не забыл и про «значительные отклонения от учебной программы», также он высказывал «опасения насчёт уровня знаний», которые Маша давала ученикам. По всему выходило, что уровень этот не соответствовал требованиям Министерства образования. Со слов автора бумаги, родители выпускников сомневались, что под руководством Иртышовой М. А. их дети успешно сдадут Единый государственный экзамен. Автор бумаги не поленился описать и Машин урок, посвящённый Сэлинджеру: «Многие дети отказались писать сочинение по тексту, в котором изображены сцены насилия, распития спиртных напитков и визиты к проституткам».
Кроме прочего, обличителю откуда-то стало известно о том, что Маша занималась с учеником, который находился на домашнем обучении, и одновременно брала деньги с его родителей за дополнительную услугу – подготовку к ЕГЭ. Речь, конечно же, шла о занятиях с Алёшей.
Маша знала: почти все учителя в их школе так или иначе занимались репетиторством. В тайне от коллег нельзя было сохранить ни фамилии детей, ни даже приблизительные суммы, которые родители платили педагогам. Испокон веку учителя покрывали друг друга, надеясь, что в случае необходимости доброе отношение к товарищу обернётся добрым отношением к тебе самому.
Маша даже не пыталась угадать, сама ли Алёшина мама сообщила Горячевой о том, что учительница русского языка работала с её сыном сверх положенной для надомников программы. Может, на родительском собрании Горячева сумела как-то сыграть на нервах и без того задёрганных мамаш, и те высказали своё недовольство Машиным стилем преподавания, а Светлана Павловна неловко попыталась выступить в Машину защиту… Кто знает, как развивались события. Ясно было только одно: Машина вина извлекалась из общего контекста, чтобы стать поводом для показательного процесса.
Первую бумагу, которую Маша держала в руках, ещё можно было хоть как-то оспорить, но вторая повергла Машу в полное оцепенение и на несколько минут парализовала её разум.
На втором заявлении стояла подпись матери Данилы Красневского – вот, значит, кому принадлежал этот ровный, красивый почерк. Красневская обличала Машу не только в психологическом, но и в сексуальном насилии, которое якобы произошло «в пустом классе во время большой перемены, когда остальные ученики ушли в столовую».
У Маши пересохло во рту: такое обвинение могло обернуться всем, чем угодно, вплоть до уголовного дела. Маша, без сомнений, могла бы опровергнуть выдвинутое ей обвинение. Данила наверняка запутался бы в собственном вранье – но для этого потребовалось бы провести официальное расследование.
