Назови меня по имени - Аникина Ольга
В среду Маша уже вела уроки по своему обычному расписанию. Тело весь день было вялым, ватным. Горло болело не переставая; уже на втором уроке Маша сорвала голос.
В конце большой перемены на её рабочем столе неведомо откуда появилась красивая белая кружка с горячим молоком. Как ни пыталась Маша узнать у девятиклассников имя и фамилию её хозяина, дети молчали, как партизаны, – только хитро переглядывались. Точно такую же кружку Маша обнаружила в пустой учительской, когда пришла туда после пятого урока. На белом блестящем боку красным несмываемым маркером кто-то написал печатными буквами: «Иртышовой М. А.». Благодаря таинственному помощнику Маша в тот день продержалась до самого вечера.
После окончания шестого урока в кабинет русского и литературы заглянул Алёша. Ни про какое молоко он, понятное дело, слыхом не слыхивал.
Зато Алёша неожиданно встал на защиту Красневского. Он завёл разговор о Даниле, когда Маша уже закрывала кабинет.
– Давайте больше никто не будет обсуждать эту историю, – попросил он Машу. – С Данилой и так уже полкласса не общается. Думаете, легко человеку?
Алёша пошёл провожать её до учительского гардероба.
– Ты не понимаешь, – объясняла Маша. – Подлость обязательно нужно вытащить на свет и назвать по имени. Только тогда она исчезнет.
Маша взяла слишком высокую, пафосную ноту, и голос сорвался – она закашлялась и замолчала.
– Не напрягайте связки, – сказал Алёша. – И не надо никого называть и наказывать. Все и так уже во всём разобрались. Люди же не дураки. Вон, даже Разумихин, и тот извинился. Так что… Хорошо, что хорошо кончается, Марья Александровна.
И когда Маша, опередив его попытку помочь, сама надела пальто и обернула вокруг шеи платок, ученик крикнул, выходя из гардероба:
– Перчатки не забудьте!
Алёшины отношения с одноклассниками и в самом деле быстро наладились – может, потому что молодой человек ни на кого не держал зла и любое напоминание о прошлых обидах оборачивал в шутку. А может, потому что класс понемногу переключался на новую жертву. Жертвой этой, по иронии судьбы, стал Красневский.
Маша ничего не могла поделать со своей неприязнью к ученику, которого Горячева называла гордостью школы. Красивого молодого человека, призёра гуманитарных олимпиад и будущего золотого медалиста, Маша уже, похоже, ненавидела по-настоящему. Данила, в свою очередь, делал всё, чтобы превратить уроки русского и литературы в невыносимое испытание – и для Маши, и для других учеников.
Он единственный из всего класса не вставал, когда Маша входила в кабинет.
Он не поднимал руку, чтобы получить разрешение выйти: просто поднимался с места и выходил, когда ему вздумается.
Он не отвечал на вопросы. Переговаривался вслух с Козыревым – эти два ученика прямо на уроке в полный голос беседовали на посторонние темы, несмотря на то, что сидели в разных концах кабинета.
Машу передёргивало при одном только взгляде в сторону Данилы – а тому всё было словно с гуся вода, и письменные задания, за которые оценки выставлялись в журнал, он выполнял безупречно. В остальное время на уроках литературы он делал всё, что заблагорассудится, например хрустел чипсами или демонстративно читал книги, громко перелистывая страницы. С его лица не сходило презрительное выражение. За последние недели марта ученик обратился к Маше только единожды.
– За что четвёрка? – крикнул он с места.
Перед выходом на весенние каникулы 11-й «А» получил свои тетради с оценками за сочинение по Сэлинджеру.
– Я предупреждала, – ответила Маша. – За подсказку минус балл.
– Подсказок не было!
– Я видела. – Маша постучала ручкой по столу, призывая к тишине. – Я видела, как Анна Сергеевна стояла за твоей спиной и ничего тебе не подсказывала.
– Беспредел какой-то.
Красневский встал с места и принялся демонстративно собирать сумку.
– Можешь идти, – сказала Маша. – А мы с ребятами поговорим о том, как ты оклеветал Девятова и выманил его в сквер.
Маша скользнула взглядом по классу и наткнулась на застывшее в растерянности, бледное Алёшино лицо.
– Марья Александровна! – только и успел сказать он. – Я же просил…
Но Маша уже не могла остановиться. Её трясло от злости.
– А ещё мы, Данила, поговорим про то, как твои родители дали взятку в детской комнате милиции.
Красневский стоял возле двери и сжимал дверную ручку. Костяшки его пальцев побелели от напряжения. Он прищурился и поднял глаза на учительницу.
Разговоры в классе мгновенно прекратились. Двадцать пять пар глаз напряжённо следили за каждым движением ученика, стоявшего возле двери.
– Ты тварь! – проговорил он сквозь зубы.
Его красивое лицо побелело, верхняя губа приподнялась и задрожала.
– Ты подлая тварь, – повторил он. – Все это скоро узнают.
Ученик развернулся и вышел, саданув плечом по двери – она громко шваркнула по стене коридора.
Вслед за Данилой из класса выбежала девочка, его соседка по парте. На ходу она заталкивала в сумку учебник.
Класс охватила тревожная возня.
– Каждый, кто сейчас покинет помещение, прямиком попадёт на ковёр к директору, – сказала Маша.
Она подошла к двери и закрыла её.
Класс мгновенно затих. Дети переглядывались, но повторять действия Красневского никто уже не собирался.
– Это чё щас было? – Голос Козырева нарушил тишину. – Чё за комната милиции?
Маша прошла вдоль доски и встала так, чтобы видеть всех присутствующих.
– Дорогой одиннадцатый «А»! – сказала она. – Ваше сочинение по Сэлинджеру и урок, который мы посвятили «Зелёной миле», я провела только в вашем классе и не проводила в параллельном. Как вы думаете, зачем мне это было нужно?
– Вы ставите над нами эксперименты, – сказала Алёна Прудникова.
– Ответ неправильный.
Маша обвела глазами класс. Все молчали.
– Мне нужно было понять, откуда в вас, таких красивых и талантливых, – откуда в вас столько жестокости и безразличия к ближнему, – сказала она.
В классе стояла зыбкая тишина. Прудникова опустила голову и сосредоточенно обводила в тетради клеточки, одну за другой. Козырев раскачивал ручку между большим и указательным пальцами.
Машин голос звучал уже не так уверенно, как вначале, – учительница и сама понимала это. Её сила уходила, а она судорожно пыталась удержать потерянное.
– Вы пишете в своих сочинениях… – Маша пыталась посмотреть в глаза каждому, но глаза детей убегали от её взгляда. – Вы пишете, что законы общества немилосердны, и осуждаете это общество. На заданный вопрос вы отвечаете правильно. Но, когда вам приходится совершать реальные поступки, ни про какое милосердие вы даже не вспоминаете. Не спрашиваете себя, что чувствует одиночка, которого вы травите.
– А что чувствует Данила, которого травите вы?
Это сказала Алёна Прудникова. Маша повернулась к ней.
Может быть, Маша даже произнесла что-то в ответ, что-то неуверенное и уже ничего не значащее. Звонок, от грохота которого задрожали все три этажа школы, поглотил звучание Машиных слов.
Маша опустилась на стул и закрыла лицо руками.
Ученики вскочили со своих мест и шумной толпой повалили на выход. До Машиного слуха то и дело долетали восклицания «жесть!», «мочилово!», «я ждал финальной битвы, и я её дождался!». И последнее, что Маша успела расслышать: «Спорим, это ещё не финал! Это полуфинал!»
Когда Маша отняла руки от лица, перед ней, за первой партой, сидели только Алёша и Катя. Алёша положил сумку на столешницу и напряжённо смотрел в окно: ждал. Катя облокотилась о спинку стула и низко опустила голову. Её сумка валялась на полу.
– Простите меня, – сказала Маша детям. – Я не выдержала.
– Я видел, – сказал Алёша. – И все видели. Вы долго держались. Даже не сомневайтесь. Вы правы во всём.
Маша считала себя отличным водителем: иногда сама удивлялась, как ей удаётся так удачно маневрировать в непредсказуемых условиях. Иркин муж Витя называл её манеру вождения жёсткой – но разве можно действовать как-то иначе, когда движешься по скоростному шоссе или обгоняешь тихоходов на столичных развязках? Если постоянно уступать дорогу, можно вообще никогда никуда не приехать.
