Исраил Ибрагимов - Колыбель в клюве аиста
― Мыс тобой, Ромка, ― сказал с нарочитой мечтательностью милиционер, ― пойдем к тебе домой.
― У меня нет дома.
― А детдом ― не дом? ― милиционер нажал на слово "дом".
― Зачем?
― Как зачем? Жить, учиться. Эх, ты! Как по вашему... ж-жа-воронок! Сезон закончился, Гришка, хватит бегать. Мы сейчас пойдем в отделение, ― он приподнялся с табуретки. ― Ты там чуть-чуть посидишь. А мы побеседуем с начальством. Я попрошу начальника, чтобы свободный от дежурства мильтон отвез тебя в детдом. Начальник не согласится со мной, покачает вот так головой, поковыряет в носу ― нос у него, дорогой, что пещера в горах ― и скажет: "Нет, нет... Ты взял ― ты и доставь". И пойдем мы с тобой, Гришка, на перекресток. Остановлю машину. Заберемся в кузов на тюки и ― айда. Одевайся!
Ромка оделся, взглянул неодобрительно на тетеньку.
― Что же так смотришь на меня, милый? Я добра хотела. Какой из тебя вояка? Есть кому воевать... Ты лучше возьми на дорогу вот это, ― проговорила она, протягивая сверток с едой.
― Не надо! ― вспыхнул Ромка. ― Чаем поили! В баню сводили! Ненавижу!
Затем все произошло так, вернее, почти так, как предсказал милиционер. Дул сильный ветер. Они вдвоем, отвернувшись от ветра, стояли на перекрестке, в чиях. Милиционер крепко сжимал Ромкино запястье ― тот не утерпел и сказал в сердцах:
― Не убегу ― что вы так вцепились в руку?
― Да? Не убежишь?
― Сказал ведь!
― Верю. Ты меня, старика, не позорь, ― милиционер отпустил Ромкину руку. ― Сейчас я тебя доставлю. Обрадуются... Приведу тебя к директору и скажу: "Принимайте Гришку..."
― Я...
Ладно, Ромку. Обещал, скажу, взяться за ум. А потом тебя накормят, принесут бо-ольшую чашку с лапшой... Ты ведь любишь лапшу с мясом? На третье ― бутерброд с маслом, с чаем фамильным... Посадят за парту и начнут, Ромка, тебя учить. А я поеду в Рыбачье, встречусь с начальником, попрошусь домой на отдых. Начальник отпустит. Пойду я, Гришка, домой. И-ех, хорошо дома....
В тот же день, едва он появился в створе ворот, чей-то срывающийся фальцет: "Мякину привезли!.." заставил его сжаться.
― Смотри! С книгой! Мякина! ― такими словами встретил у порога своей комнаты в общежитии Черный Ромку, молниеносно перелистал коричневую книгу, заохал, восхищаясь, а затем, как ни в чем не бывало, прошел в глубь комнаты, сунул книгу себе в тумбочку, вернулся с ведерком и тряпкой. Ведерко поставил у Ромкиных ног, тряпку сунул ему в руки и сказал, кивнув на мальчишек, Ромкиных ровесников, орудовавших мокрыми тряпками в разных концах помещения:
― Книгу на досуге погляжу. А сейчас за работу, посмотрим, какой ты стал грамотный.
И засмеялся, у порога подростки тоже закатились в смехе. А в углу комнаты, стоя на коленях, сжимая обеими руками тряпку, замер, как на молитве, Корноухий. Его Ромка заметил краем глаза. И, вскипев, бросил в ярости со всей силы в лицо Черному мокрую тряпку и выбежал...
И с этого часа Ромкина жизнь круто изменилась. Как ни удивительно ― не в худшую сторону, как думал он, как того следовало ожидать, согласно строгим житейским правилам ― жизнь двинулась внешне в обход логике, но в действительности сообразуясь с какими-то скрытыми силами этой логики. Его отныне не задевал Черный, казалось, шлепок тряпкой образумил его, приумерил его притязания; он старался не замечать мальчика. Но зато потерю старался возместить на другом. Согнулся, пришибленным выглядел Корноухий ― не могло это пройти мимо Ромкиного внимания. Как-то он заглянул в дровяной склад. Чьи-то голоса за штабелем заставили замереть на месте. Заглянув в просвет между поленьями, он увидел в двух шагах от себя Корноухого с девочкой лет восьми-девяти. То была сестренка его: та же вышелушенность носа, уши торчком ― благо не раздвоенные, как у брата. Девочка держала в руках ломоть хлеба.
― Да ешь, ешь! ― уговаривал Корноухий. – Ведь есть хочется.
― Ела я.
― Вижу, как много съела, ― усмехнулся Корноухий, ― кусочек съела и радуешься.
― Кусочек, ― согласилась девочка.
― Почаще приходи сюда... ― сказал задумчиво по-взрослому Корноухий.
― Зачем?
― Еду буду приносить тебе.
― Каждый день?
― Каждый день, ― передразнил мальчик. ― Жирная будешь.
Девочка засмеялась.
― Что смешного?
― Не знаю...
― Знаешь, кто смеется по пустякам?
― Кто?
― Дураки.
Слова Корноухого, видимо, задели девочку, она насупилась.
― Ладно! Успокойся! И нос вытри. Вот так... Ешь, ― и когда девочка успокоилась, мечтательно, ковыряя прутиком землю, произнес: ― Теперь с едой будет хорошо. У меня, Дилька, блат, ― Корноухий не без гордости, важно, явно козыряя, произнес слово "блат". ― Знаешь aпy на кухне?
― Повара?
― Это она дала хлеба. Только никому ни слова.
― Раим, а когда домой?
У Ромки заныло сердце, заметалось в голове разлетными птицами прошлое...
― Помой голову, ― наставлял сестренку Корноухий.
― Мыла? Ладно, попрошу у апы.
Ромка незаметно обогнул поленницу, вышел во двор, остановился у заброшенного колодца, взглянул внутрь и увидел внизу, на дне, в узкой рамке шурфа, обрамленное по краям зеркало воды, взгляд скользнул по обомшелой деревянной кладке вверх; с поверхности створ колодца покрывала тоненькая корочка льда, по краям свисали сосульки...
Позже, как-то на рассвете, когда исчезли лед и гирлянды сосулек, он пришел сюда вдвоем с Корноухим. Корноухий остался наверху, он же, обвязавшись накрепко веревкой, осторожно, но неловко пошел вниз, несколько раз больно ударился о дерево коленками, головой, ссаднил кожу на ладонях. Не рассчитал ― плюхнулся в воду, но и после того, как вскарабкался на груду каких-то предметов ― колесо от телеги, ящик и даже бочка, пахнущая рыбьим рассолом, ― испытание не закончилось. Он взглянул вверх: над головой, казалось, несбыточно далеко, висело небо с мерцающими звездочками; на секунду-другую Ромке померещилось, что шурф вверху медленно стал сжиматься над ним, а находящееся рядом ― проваливаться вниз. Он подобрал под себя ноги, инстинктивно ухватился за веревку.
― Как там? Нашел? В углу пошарь! Там он... ― подсказывал сверху Корноухий. Мальчик разделся, деловито выжал штаны, повесил на сухое место.
― Нашел?! Должен быть! Пошарь! ― зудел нетерпеливо Корноухий.
Но не было желания вторично лезть в ледяную воду. Одна мысль о том заставляла сжиматься мышцы. Но и бездействовать было ни к чему.
Сверху неподалеку упал прут.
― Слышь, ты палочкой потыкай! ― и вовсе разволновался Корноухий.
Ромка неуверенно, держась рукой за обод колеса, ступил в воду, осторожно стал нащупывать дно. Оно в колодце оказалось покрытым песком вперемешку с гравием. Ступил второй ногой, погружаясь по пояс, он ощупывал дно вокруг себя. Шажок в сторону... Еще и еще...
― Нашел?! ― то и дело падало глухо сверху. ― Слышь, нашел?!
Ромка не отвечал. В воде он провел не менее минуты, но какая то была минута! Холод пронизывал насквозь ― и ему не терпелось, забросив поиски, выскочить вон.
Прокатилось неприятной волной подозрение: "Не обманывает ли Корноухий? Не забыл ли подробности?"
Мальчик продолжал поиски уже в стороне от места, подсказанного Корноухим, на дне, устланном валунами и гравием.
― Должен найти! ― вдруг он сказал вслух самому себе: ― Должен!
― Нашел?! Мякина! Повтори ― не расслышал, ― еще пуще забеспокоился Корноухий.
Не обнаружив ничего, Ромка вылез из воды; устроился на груде хлама, задрожал мелко-мелко. Поднял голову, там, наверху, наклонившись через борт колодца, по-прежнему стоял Корноухий. Вот в такой же позе здесь он застал его несколько дней тому назад. Корноухий прямо-таки остолбенел тогда от предложения спуститься в колодец.
― На самое дно? ― спросил он тогда изумленно.
― Конечно.
― А как?
На веревках.
― Где взять веревку? Шутишь, верно... Хватит с меня, ― заартачился Корноухий, ― я не чокнулся. Не собираюсь лезть.
― Ты и не полезешь. Наверху поможешь, ― сказал Ромка и на изумленное: "Ты, Мякина? Тебе-то зачем?" ответил вопросом: ― Скажи прямо, согласен, или?..
…У Корноухого приоткрылся ротик, а раздвоенность правого уха как будто бы обозначилась еще отчетливее.
― Что там? Не нашел?
Ромка не ответил. Он продолжил поиск, ступил на каменистое дно и почти сразу же ступня легла на маленький предмет, что лежал между двумя валунами. Неужто повезло? Предмет с краю был чуточку засыпан песком. Осторожно кончиками пальцев ног Ромка расчистил предмет от песка. Конечно, конечно же это был портсигар! Не веря в удачу, мальчик еще секунду-другую ощупывал его, а затем резко наклонившись, извлек его, забрался на груду хлама, надавил на выступавший сбоку язычок ― крышка портсигара хлестко разомкнулась, обнажив два ряда слегка отсыревших папиросок, словно бросил его Корноухий вчера, а не год назад! Щелчок, еще... На радостях унялась дрожь; Ромка, быстро одевшись, выкрикнул: "Тяни!", суетно, торопливо по веревке пошел вверх.
Подъем оказался во много раз сложнее, и прошло немало времени, прежде чем Ромкина голова появилась наверху. Ромка с огромным трудом переполз через бревенчатую перегородку колодца, тяжело упал на землю...
