Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 10, 2002

Он убеждает тех, кого с детства приучили мечтать о счастье, что счастье, о котором они мечтают, есть лишь исключительная привязанность к некой поверхностной части бытия[14], тленной и преходящей, ограничивающей человека и затягивающей его в ту же бездну небытия, в которой исчезает сама.

Цитируя Достоевского, он убеждает только что дорвавшихся до «материальных благ», что «осыпанность счастьем и зарытость в материальных благах не только не освобождают сознание человека от повседневных забот для занятий „высшим“, не только не делают его прекрасным и праведным, но, напротив, гасят в нем само представление о нравственном совершенствовании и способствуют превращению лика человеческого в „скотский образ раба“… что полное и скорое утоление „низших“ потребностей снижает духовную высоту человека, невольно и незаметно приковывает его еще сильнее к узкой сфере самоценного умножения чисто внешних форм жизни, ведущих к культивированию многосторонности насладительных ощущений и связанных с ними „бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок“. Все это оборачивается в свою очередь наращиванием самых сугубо материальных потребностей, наркотически насыщаемых разнородными вещами, что делает человека пленником собственных ощущений». При этом, читая как Тарасова, так и тех, чьими цитатами он пытается потрясти и сокрушить наше блаженное забвение, необходимо помнить, что ни он, ни они по большей части не употребляют метафор: так и в данном случае «плен» есть точное указание на состояние человека, отгороженного собственными ощущениями от реальности, запертого ими в своих собственных пределах — и обреченного на одиночество. Солипсизм оказывается не абстрактной философией, но способом существования человека, сосредоточенного на материальном и стремящегося к самоуслаждению. Анализу этого способа существования посвящены в книге статьи о повести Л. Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича».

Цитируя Паскаля, Тарасов стремится показать людям, не мыслящим себя без телевизора, коварную роль развлечения, «широко понимаемого Паскалем как псевдоактивное и мистифицирующее средство, мешающее личности видеть свое подлинное положение, уменьшающее напряженность между нищетой и величием ее существования, как всякая мнимая активность, ведущая к созданию ложных ценностей и забвению онтологического несовершенства человека. По мнению французского философа, развлечение является основной движущей силой иллюзорно счастливой поверхностной жизни и прикрывает в сознании глубину главных вопросов. Человек, размышляет он, не может оставаться в покое у себя дома, ибо в покое ему пришлось бы задуматься над неизбежными несчастьями, над своим жалким положением, над смертью, мысль о которой невыносима. „Поэтому ищут не тихого и кроткого занятия, которое дает возможность думать о нашем несчастном положении, а той сутолоки, которая отвращает от мыслей о нем и развлекает нас“. Сознание постоянных горестей питает инстинкт, заставляющий человека искать развлечений и занятий вне себя. И важен не результат этих развлечений и занятий, а самый процесс, отвлекающий от размышлений о себе. Так охотник ищет охоты, а не добычи, карьерист — скорее не должности, а волнений и тревог, которые избавили бы от вида окружающих несчастий, игрок — не только выигрыша, но и забавы. „Единственная вещь, утешающая нас в несчастьях, — это развлечение, а между тем оно является самым большим из наших несчастий. Ибо оно главным образом мешает нам размышлять о себе и незаметно губит. Без него мы очутились бы среди тоски, а эта тоска принуждала бы нас искать более действенного средства выйти из нее. Но развлечение забавляет нас и заставляет совершенно незаметно приближаться к смерти“».

Цитируя Толстого, Тарасов, по сути, объясняет тем нашим старикам, кто долгие годы проводит в тесноте и сутолоке поликлиник и больниц в тщетной надежде «вовремя захватить болезнь» — и вылечиться от старости, чту вынуждает их к такому бесплодному времяпрепровождению, отрывая от внуков и правнуков, от помощи детям, от заботы о вечном: «Толстой записал однажды: „Страх смерти тем больше, чем хуже жизнь, и наоборот. При совсем дурной жизни страх смерти ужасен…“» Вслед за Толстым он напоминает тем, для кого всякое упоминание о смерти есть faux pas: «Мысли о смерти нужны только для жизни, поскольку именно то или иное отношение человека к смерти определяет качество его жизни и возможность нахождения ее смысла».

Следуя за мыслью Ап. Григорьева, Тарасов вопреки такому удобному мифу о «вненациональной» науке и политике, цивилизации, создающей вненациональные «культурные» симулякры, утверждает, что «и социальное творчество, и индивидуальное поведение, и научная деятельность, и художественные открытия незримо несут на себе отпечаток своеобразия той или иной народности».

Можно продолжать бесконечно. Но не лучше ли читателю заглянуть в саму книгу, ведь, напоминает нам ее автор слова Пушкина, «следить за мыслями великого человека есть одно из самых увлекательных и полезных занятий», а здесь нам предлагает вместе пройти путем замечательных мыслителей опытный вожатый.

Заключая рецензию на книгу Тарасова, можно — для характеристики ее автора — повторить приведенные в ней слова Герцена о Милле: «Он видит, что вырабатываются общие, стадные типы, и, серьезно качая головой, говорит своим современникам: „Остановитесь, одумайтесь! Знаете ли, куда вы идете? Посмотрите — душа убывает“.»

Книжная полка Андрея Василевского

А.Горянин. Мифы о России и дух нации. М., «Pentagraphic», 2002, 356 стр.

«Практически любой миф о России, который сегодня упоминается походя, как нечто само собой разумеющееся, разрушается, если углубиться в историю по-настоящему, — считает автор книги, географ по образованию, доцент Центра по изучению России Российского университета дружбы народов (беседу с ним см.: „Огонек“, 2002, № 26, июнь). — Причем разрушаются и „левые“, и „правые“ мифы…»

Горянин методично опровергает общепринятые мнения о том, что у нас никогда не ценили человеческую жизнь, а вот на Западе она всегда была святыней; о том, что человек у нас всегда был беден и бесправен — особенно по сравнению все с тем же благословенным Западом, — что жизнь его всегда была безрадостна и беспросветна, о безмолвии и покорности русского народа. Особенно — о том, что освобождение от коммунизма обернулось для России катастрофой.

Горянин утверждает, что все обстоит ровно наоборот: на российском информационном поле мы имеем дело с грандиозной мистификацией относительно реального положения дел в стране. «<…> уже никто не определит, например, сколько молодых семей не завели ребенка (или еще одного ребенка) не потому, что не могли себе это позволить или не хотели, а потому, что каждый день читали и слышали про скорые и неминуемые социальные взрывы, новые чернобыли, грядущий распад страны, угрозу голода и повальной эпидемии СПИДа, близкий коммунистический реванш, возвращение чекистов, нашествие китайцев, пришествие баркашовцев и прочие ужасы».

На деле все гораздо лучше, чем пишут. Мы удивительно дешево заплатили за освобождение от коммунизма. Россия обречена на успех: мы можем все. Бодрая такая книжка.

А теперь о смешном. Известный Борис Парамонов, комментируя по радио «Свобода» <http://www.svoboda.org> в июне с. г. книгу Горянина, сказал буквально следующее: «<…> Россия, как одна из героинь Платонова: Маша, дочь пространщика. (Я не знаю, что это такое: железнодорожный термин или неологизм гениального писателя.) <…>»

Пространщик — всего лишь работник общественной бани, он выдает простыни и проч.

Это олицетворяемое Парамоновым недоумение просвещенного Запада забавно перекликается с рассказами Горянина о том, что баня — явление исконно русское (была в каждом дворе), а «немытая» Европа обходилась без бань, изобретая духи, блохоловки и чесалки для спины.

Как уличили Лжедмитрия? Он не ходил в баню.

С. Кара-Мурза. «Совок» вспоминает… М., «Алгоритм», 2002, 256 стр. («Тропы практического разума»).

Идеологический антипод Горянина, апологет советского проекта Сергей Кара-Мурза тоже борется с мифами, но — антисоветскими, антикоммунистическими. А объединяет их стремление обратить читателя от некритически воспринятых умозрений к реальности как она есть (или как она им видится). «Части нашего народа настолько ослеплены своими „истинами“, что плохо слышат друг друга и не очень-то охотно вникают в логические рассуждения и строгие доводы. И возникает сильное желание <…> рассказать о наблюдениях обычного „совка“, жизнь которого не была отягощена особенными трагедиями, а радости и блага который получал „на общих основаниях“…»