Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 10, 2002
«Хвалить книги фашиста, сидящего в тюрьме, — вроде как самому становиться немного фашистом. Ругать — солидаризоваться с „правящей кликой“», — мучается модный литератор Илья Стогоff («Книжное обозрение», 2002, № 27–28), рецензируя также написанную в предварительном заключении лимоновскую «Книгу воды» (М., «Ad Marginem», 2002).
А я, как всегда, читаю периодику.
«Он выбрал свой путь — путь вечной молодости. Кто бы из стареющих писателей (а „подростку Савенко“, между прочим, под 60 лет!), да просто кто бы из стареющих мужиков не захотел стать кумиром пятнадцати-двадцатилетних недорослей и недорослиц? Но за это удовольствие надо платить — а платить-то, кроме Лимонова, не готов никто. <…> Лимонов — надо снять перед ним за это шляпу — и не визжит, терпит, ведет себя достойно своей „статьи“…» — пишет Леонид Радзиховский («Время MN», 2002, № 116, 9 июля).
Ну, неправда ваша. В опубликованном открытом письме из Лефортова к министру культуры Михаилу Швыдкому Лимонов прибег к последнему средству национал-большевика, публично объявив себя гражданином французской республики[15]. Когда я развернул этот номер «Литературки», на моем рабочем столе лежало коллективное письмо к Путину и Патрушеву в защиту Лимонова, которое и мне предлагали подписать. И тут — это. Ах ты <…>, подумал я. Писатель — как мне все уши прожужжали, — наверно, не должен сидеть в тюрьме, а вот французский гражданин может и посидеть. Особенно французский гражданин, организующий в России радикальную — по признанию самого организатора[16] — партию из наших детей. (За них тоже Ширак заступится?) Мне — гражданину РФ — это очень не нравится.
Ну и не подписал письма.
И книжку эту — в минус, в минус…
Владимир Войнович. Портрет на фоне мифа. М., «ЭКСМО», 2002, 192 стр.
Портрет — это портрет Солженицына. На фоне солженицынского же мифа. (Потому что у Войновича мифа нет. Это многое объясняет.)
По сути: автопортрет Войновича на фоне портрета Солженицына на фоне солженицынского мифа. «Это ж надо так себя на другого человека замотивировать, чтобы сделать его главным персонажем на празднике собственной самости!» — удивился Дмитрий Бавильский («Как нам обустроить Солженицына» в «Русском Журнале» <http://www.russ.ru/krug>).
Лейтмотив «Портрета…»: Солженицын не так хорош…
Не так — как? Ну, не так хорош…
Стиль Войновича-моралиста: «Арестованный в конце войны офицер Солженицын заставил пленного немца (среди бесправных бесправнейшего) нести свой чемодан. Много лет спустя он вспомнил об этом, написал и покаялся. Но меня удивило: как же не устыдился тогда, немедленно, глядя, как несчастный немец тащит через силу его груз?..»
Позволю себе не согласиться ни с Войновичем, ни с Солженицыным.
Немец в конце войны должен нести чемодан советского офицера, пусть и арестованного. Это правильно, это хорошо.
Юрий Козлов. Реформатор. Роман. М., «Центрполиграф», 2002, 524 стр.
Юрий Козлов — это тот Юрий Козлов, что когда-то, если кто помнит, написал книгу хороших рассказов о подростках «Качели в Пушкинских Горах» (Л., «Детская литература», 1984). Потом с каждым годом он писал все иначе и иначе.
У, с каким увлечением я проглотил его мистический триллер «Колодцы предков» (1997): начало ХХI века, чекисты, банкиры, бандиты, шпионы, мормоны, все философствуют, но в меру, ожидают Антихриста.
С каким напряжением я открыл «Реформатора»: «Он поселился в Богемии (до отделения Моравии нынешнее великое герцогство называлось Чешской Республикой) пятнадцать лет назад, перед самой Великой Антиглобалистской революцией, но так и не научился всерьез относиться к государству, в котором жил, что свидетельствовало (он отдавал себе в этом отчет) о некой совершенно неуместной в его положении — эмигранта, ЛБГ (лица без гражданства), наконец, „гражданина мира“ — гордыне…»
А с каким трудом я его читал. Читал, читал, прочел: образцовая творческая неудача. Постепенно нарастающая, что было заметно уже в предыдущем романе «Проситель» (1999–2000), философская интоксикация[17] в «Реформаторе» уничтожила (взорвала, выжрала…) все, что только можно, — сюжет, композицию, стиль. Остались какие-то тухлые философские разговоры и какая-то непроходимая грамматика.
Оказалось, однако, интоксикация сия заразна.
«Это блестящий ультрасовременный полифонический мифо-фантастический футур-роман <…> и одновременно удивительно реалистическое произведение: о нас — занятостью покорных; понимающих, но опасающихся; принимающих через отвержение; верой обманываемых; не разумеющих собственное». Здесь и далее — цитаты из апологетической статьи Владислава Иванова «На пороге культа. Футур-роман Юрия Козлова» («Литературная Россия», 2002, № 18, 3 мая).
«Энциклопедичность автора выступает главным орудием, обеспечивающим прорыв в подсознание, где всепонимающий дельфин и представившийся в альтер-эго языческий бог, половая функция глаз и Верховный Тролль, общение с Богом посредством „deja vu“ и пунктирные времена, бомжевание (фрейдовская бездомность) и прочее, прочее, чем перенаселен роман, — это элементы категорий архетипических, но которые проявляются лишь в контексте козловского художественного эксперимента».
«<…> впервые в русской литературе реалистически описано, как образ занимается (-проявляет) любовью с образом. Тройная выдумка: два героя и… любовь!»
«<…> имеет все шансы для того, чтобы стать культовой книгой первого десятилетия ХХI века».
Как бы не так.
Но вот что действительно интересно. И у Проханова про гексоген, и у Козлова узнаваемый российский президент (у Проханова — Избранник, у Козлова — Предтечик) исчезает, пропадает неизвестно как и куда. Доживем — проверим.
±1Роман Багдасаров. Свастика: священный символ. Этнорелигиоведческие очерки. М., «Белые альвы», 2001, 432 стр. ISBN: 5-7619-0136-6 <http://bagdasarovr.narod.ru/swastika.htm>
Первая редакция данной работы была помещена под названием «Отверженный символ. Свастика: ее происхождение и место в христианской традиции» в IV — V номерах журнала «Волшебная Гора» за 1996 год.
В этой кни… Нет, на всякий случай больше ничего не скажу.
Кинообозрение Игоря Манцова
ФАНТАСТИКА(ЯМПОЛЬСКИЙ) «Ранние теоретики единодушно утверждали, что фильм строится как хаотическая эллиптическая цепь мало связанных между собой событий. И в этой хаотичности и эллиптичности они обнаруживали новый, созвучный эпохе тип письма. Передвижение пятна на изобразительной плоскости подчинено совершенно иным законам, нежели законы предложений. Оно не может быть описано в категориях причин и следствий. В ранней киномысли мы почти и не имеем таких логизирующих анализов»[18].
(МАНЦОВ) Лужков разогнал тучи над юношеской Олимпиадой: жарко. Думаю, у меня есть право на хаотическую эллиптическую цепь. Едва случится сезон дождей, снова поменяю манеру, квартиру, может быть, записную книжку, жену. Две-три идеи, однако, останутся неизменными даже в сезон дождей. Даже в ледниковый период.
(ФЛОБЕР) Сходным образом организован «Лексикон прописных истин». Пускай это обстоятельство не вводит читателя в заблуждение: почти все нижеприведенные истины — частного характера и выработаны эмпирическим путем.
(КРОМЕ ЭТОЙ) Разные поколения живут в одно и то же время, но переживают его по-разному. В субъективном плане разные поколения должны жить «в качественно совершенно разные эпохи» (К. Мангейм).
(ПРО НАС ПИШУТ) В газете. Я даже присвистнул. Из известных мне личностей критике одновременно подверглись Манцов, Шаргунов и Акунин. Шаргунова я и сам недавно гвоздил, Акунина, напротив, вознес до небес. То есть мы, Манцов, Шаргунов и Акунин, компания не случайная, лихая. Думаю, мы одной крови. Это подтвердил Андрей Немзер. Он нами недоволен. Акунину ничего вразумительного не предъявлено. Может, много зарабатывает? Шаргунов, этот «красивый, двадцатидвухлетний», понятно, бесит. Я и сам ругал Шаргунова только за это. Мне тридцать с хвостом, нервы ни к черту, жизнь не удалась. Шаргунов — красная тряпка. А кроме того, нас подозревают в недобром завистливом чувстве к людям из «мерседесов».
(ГОРДОН) До последнего времени был известен тем, что без предупреждения наехал на Михалкова Никиту. Матом, в прямом радиоэфире. С тех пор не оставляет Михалкова в покое, напоминает Михалкову, что Михалков не бог, не царь и не герой, а хороший, местами выдающийся кинематографический деятель. Профилактика зазнайства и чванства.
Мне нравится такая политика. Будь я чуточку публичнее, я бы и сам пускал кровь народным артистам(-кам), писателям, журналистам и особенно людям из ящика. Гордон отстоял честь поколения в борьбе с зарвавшимися генералами от инфантерии, маршалами и сопутствующей им челядью, но сегодня он интересен не этим.
