Ольга Лукас - Тринадцатая редакция
Да, он был разочарован – почему-то, едва увидев Машу, Дмитрий Олегович решил, что её желание будет особенным, увлекательным в исполнении и достаточно нетривиальным по содержанию, а тут – даже интриги никакой завалящей не вышло. Анна-Лиза, разумеется, не придала бы этому никакого значения, для неё все желания равны, и делятся они на две категории: те, которые она уже исполнила, и те, которые очень скоро исполнит.
«Наверное, это и есть профессионализм. А ты, Дима, романтик и дилетант, а ещё, вероятно, – бездельник и лодырь», – попенял себе шемобор и набрал Машин номер.
– Ну что, скольких прекрасных сотрудников мы сегодня лишились? – поинтересовался Даниил Юрьевич, мельком взглянув на Костю. Тот наконец-то вышел из своего убежища и теперь сидел на краешке дивана в приёмной, мелкими глотками попивал кофе и просматривал важные документы, которые Наташа так и не смогла ему занести – по объективной, между прочим, причине! Ведь господин заместитель заперся у себя в кабинете, врубил на полную громкость диск «Океанский шторм. Звуки природы для релаксации» и попытался расслабиться. Расслабиться ему всё равно не удалось, несправедливо обвинённая в несоблюдении должностных обязанностей Наташа в слезах убежала к сёстрам Гусевым просить помощи и защиты, а Цианид, довольный победой над таким безобидным и очаровательным противником, оккупировал приёмную и решил дождаться Виталика, которому ох как причиталось за опоздание.
– Здравствуйте, – попытался вежливо и непринуждённо (как учил Денис) улыбнуться шефу Константин Петрович. – Все живы, здоровы. Работают.
– Вежливость у тебя уже хорошо получается, а вот с непринуждённостью надо поработать. Пошли работать. Лучше ко мне, а то тут нам могут помешать несправедливо угнетённые тобой народные массы.
Всякий раз после необоснованного всплеска агрессии, именуемого в народе «магнитные бури», Константин Петрович ходит к Даниилу Юрьевичу «на профилактический осмотр».
– Что тревожит? – ласковым тоном ночной нянечки из частной клиники для особо буйных детей спросил «доктор Пантелеймонов», когда оба они уселись – начальник за свой рабочий стол, подчинённый – на один из стоящих рядом стульев. Косте непроизвольно захотелось открыть рот и сказать «А-а-а!», но понятно было, что этим он не отделается.
– Да, в целом, как всегда. Жизнь проходит мимо и, кажется, зря.
– Эти симптомы я наблюдаю у тебя почти что каждый день. Чем же вызвано обострение?
– Наверное, это всё осень. Она как будто создана для уныния. Даже если у тебя всё хорошо – эти бесконечные дожди и всеобщий упадок сил всё равно испортят настроение. Не понимаю, как кто-то умудряется быть счастливым осенью?
– Счастливым можно быть в любое время года, – мечтательно прикрыл глаза Даниил Юрьевич. – Счастье – это вообще такой особый пятый сезон, который наступает, не обращая внимания на даты, календари и всё такое прочее. Оно как вечная весна, которая всегда с тобой, за тонкой стеклянной стенкой оранжереи. Только стенка эта так странно устроена, что иногда её не прошибить из пулемёта, а иногда она исчезает – и ты проваливаешься в эту оранжерею, в это счастье, в эту вечную весну. Но стоит тебе забыться, как приходит сторож – и выдворяет тебя на улицу. А на улице всё строго по календарю. Зима – так зима. Осень – так осень. Обычная весна с авитаминозом и заморозками – так обычная весна. Но оранжерея-то никуда не исчезла, в неё можно вернуться в любой момент, главное – поверить в то, что стеклянная стенка исчезла, поверить без притворства, без показной бодрости и долгой подготовки, непроизвольно, чтобы она и в самом деле исчезла.
– Столько условий, – вздохнул Константин Петрович. – Тогда мне вообще непонятно, как некоторые люди умудряются быть счастливыми? Наташа, Виталик, Шурик – наверняка они в этой вашей весенней оранжерее целыми днями пасутся, счастья своего не понимают! Вернее, как раз понимают и пользуются им на всю катушку. Веселятся, бездельничают, порхают себе, прыгуны-стрекозы. Такое ощущение, что я один работаю.
– Ты же понимаешь, что это только ощущение, причём – неправильное?
– Не знаю. И ещё они опаздывают.
– И засиживаются до ночи.
– А я мог бы жить по-другому… Как-нибудь… И тоже! – упрямо добавил Константин Петрович. Вышло не слишком-то героически.
– Думаешь, мог бы? Так-таки и мог? Сейчас посмотрим, – улыбнулся Даниил Юрьевич. Подошел к окну, протёр ладонью подоконник, сдвинул в сторону жалюзи и поманил подчинённого рукой – дескать, посмотри, какая за окном красота. Константин Петрович нехотя встал со стула и сделал несколько шагов вперёд. Обычно окно в кабинете Даниила Юрьевича всегда закрывали плотные матерчатые жалюзи. Потому что напротив помещалась глухая стена соседнего дома, любоваться которой было не слишком интересно. Но на этот раз окно превратилось в экран, и на этом экране показывали кино про Костино детство. Высокие потолки в квартире на Моховой, которую он почти не помнил, деревянная кроватка у окна, связка погремушек над головой, кадр не сфокусирован.
– Ну, думай, что ты сделал не так, когда именно умудрился свернуть не в ту сторону, – подсказал «доктор Пантелеймонов». Но Костя уже и без подсказки начал вспоминать свою жизнь – с самого детства, ну, со школы хотя бы. Если бы он, например, всё же уговорил родителей отдать его в химический класс…
По «экрану» побежали серые и бурые полосы.
– В шестом классе вместо того, чтобы поехать с родителями на море, ты остался с бабушкой в городе, чтобы подготовиться к следующему учебному году. Решил поставить опыт, о котором вычитал в иностранном журнале, но не справился с переводом, перепутал реактивы и устроил взрыв, – пояснил Даниил Юрьевич.
– Ну, хорошо, я мог бы сам сменить школу, я ведь даже почти собрался тогда…
Серые и бурые полосы поменяли направление движения, но никуда не исчезли.
– В той школе училась одна совершенно неприступная красавица по имени Вероника. Но ты её чем-то покорил. Отвергнутые поклонники подкараулили тебя, когда ты, проводив её до дома, возвращался по тёмной улице, и хорошенько отделали. Через полгода обнаружились последствия удара по голове, и ты умер в больнице, на руках у безутешной Вероники.
– Где она, эта Вероника сейчас? – оживился Константин Петрович. – Я бы с радостью её утешил.
– Вы с ней вместе учились на одном курсе, вспомни Веронику, которая пыталась во всём тебя превзойти и в итоге справилась с задачей?
– А, да. Да? Это была она? Если б я знал, я бы… Да ведь я же знал, просто струсил. А кстати, что было бы?
Серые полосы с экрана никуда не делись, только сгустились по краям.
– На Новый год вы решили поехать в Таиланд. Как раз в тот район, который больше всего пострадал от цунами.
– А если я найду её сейчас?
Серые полосы исчезли – экран стал абсолютно белым.
– Что? Мы все умрём? – даже испугался Константин Петрович.
– Забудь о Веронике. Просто забудь.
– Роковая какая женщина, кто бы мог подумать. Ну ладно, забудем. Допустим, после школы я, наоборот, никуда не пошел и, как советовали родители, устроился осветителем на «Ленфильм», чтобы, как они говорили, «пожить жизнью».
Серые и бурые полосы исчезли. Костя увидел себя – такого, какой он есть – сидящего в кабинете у шефа и сетующего на то, что другие, дескать, веселятся, а он горбатится как проклятый.
– Прикинулся стопроцентно зрячим и пошел в армию! Женился на дочери маминой подруги! Уехал в Канаду! Стал геологом! Открыл собственный бизнес! Год назад прибавил Шурику зарплату!!!
Сколько ни вспоминал Костя, сколько ни придумывал – но перед ним упорно появлялись, сменяя друг друга, всего две картинки: серые и бурые полосы, означавшие преждевременную кончину, и зеркальное отражение «сеанса психотерапии» в кабинете у шефа – Костя вполне живой, сидит на стуле, жалуется на то, что он один тут работает, а остальные балду пинают.
– Я всё понял, спасибо, – Цианид попытался отвернуться от окна, но у него ничего не получилось. Даниил Юрьевич ещё немного подержал его перед экраном, транслирующим серые и бурые полосы, затем задвинул жалюзи и вывел сотрудника из оцепенения.
– Садись. Что ты понял? Ты, например, понял, как тебе повезло? Сколько смертей тебя поджидало – а ты до сих пор живой.
– Но почему при любом раскладе я всё равно сижу здесь, у вас? Почему не где-то ещё?
– Потому что это – твой единственный шанс выжить. И ты им воспользовался. А что до пораженческих настроений – тут бесполезно менять свою жизнь: какой бы путь ты ни выбрал, а всё равно в конечном итоге окажешься здесь, в моём кабинете. Надо менять себя. Ну, или не менять, а признать, что ты такой, какой есть, и тебе это нравится.
– А если менять? То что?
– Для разнообразия попробуй всё же поверить мне на слово, без доказательств. Я, кажется, повторяю одно и то же из раза в раз, ты восторженно киваешь и на следующий день забываешь обо всём. Постарайся не относиться к работе как к кровожадному языческому божеству, требующему ежедневных человеческих жертв. Причём не абы каких, а самых лучших – то есть в твоём лице. Поверь мне – если по вечерам ты будешь покидать свой кабинет не в полуобморочном, а для начала, ну, хотя бы в четвертьобморочном состоянии, это никак не отразится на том, что ты делаешь.
