Эрвин Штриттматтер - Чудодей
43
Станислаус претворяет свое горе в стихи, решает выпустить в свет книгу с золотыми розами и вновь оказывается во власти любви.
Солнце пробилось сквозь запыленные мукой окна пекарни. Его бледные лучи упали на израненного душой Станислауса и слабосильного Эмиля. Хельмут отсутствовал. Неужели же ему водиться с этой тряпичной штатской братией? Он обратился с просьбой принять его как добровольца в ряды вермахта и ждал повестки о явке.
День медленно тянулся. Станислаус принимал решения и тут же отвергал их. Он старался убедить себя, что ревность — это тщеславие. Брошюрка «О душевной жизни» неопровержимо это доказывала. Но она лежала наверху в каморке, а Станислаус был в пекарне. Ревность и мать ее — тщеславие сверлили и точили его сердце, и до брошюрки им никакого дела не было.
Наступило воскресенье. Станислаус не пошел к Пешелям. Разве Лилиан не вела себя более чем предосудительно? В ту ночь, ночь праздника, она позволила этому унтер-офицеру с лицом, как луна, проводить ее домой, и Станислаус вырвал рейку из забора у торговца кожами Грифика — в такое хаотическое состояние пришла его душевная жизнь. Перед подъездом Пешелей унтер стал целовать Лилиан. Она, правда, сопротивлялась. Это надо признать. Самая жестокая ревность и та не сделала бы из Станислауса буяна и мстительного любовника. Боялся он этого военного остолопа? Кто знает? В своей беспомощности он только и мог, что крикнуть: «Лилиан, Лилиан!» Парочка вздрогнула и распалась, и Лилиан скрылась за дверью подъезда.
Вот какую стопудовую тяжесть влачил на себе Станислаус.
Шли дни. Станислаус немножко успокоился, но порядок в его душевной жизни не налаживался. Заочные учителя не давали ему покоя. Он пытался вновь углубиться в занятия науками. Ничего не получалось. Он отписывался, сочинял, что болеет, но вдруг среди всех его болезней у него созрел новый утешительный план: нельзя ли собрать все свои многочисленные стихи и издать их книгой? Книгой с золотыми розами на обложке. «Любовные песни Лиро Лиринга». Он принялся за работу. Она вытеснила воспоминания о нанесенных ему обидах. Он опять почувствовал себя личностью. Это было и впрямь чудо! Он забыл, он растерял все свои мучительные мысли. Приятно рисовать себе картину, как люди останавливаются перед витриной книжного магазина и в изумлении восклицают:
— Какая прелестная книга с золотыми розами!
— Это любовные песни Лиро Лиринга.
— Он, наверное, живет за границей, на островах счастья?
— Нет, он живет в нашем городе.
— В нашем городе? Поэт?
— Поэт. Он собрал в этой книге все муки и все счастье любви. И представьте, девушка из нашего города отвергла его!
— Невероятно!
— Да, да, к сожалению, это так, драгоценнейшая!
Переписывая стихи для своей книги, Станислаус слышал множество таких разговоров красивых женщин. Он видел свою книгу в витрине книжной и писчебумажной торговли Гробгрифеля. Книга красовалась среди линеек, резинок, канцелярского клея и мраморных пресс-папье, выделяясь красивой обложкой с золотыми розами.
Прошло две недели. В брошюре «Внеси порядок в свою душевную жизнь» можно было прочесть: «Благословен тот, кто может подняться над своими страданиями. Слава тому, кто умеет обратить свое горе в ступеньку на крутой лестнице, ведущей к успеху». Станислаусу думалось, что он поднялся над своими страданиями. Ступенька, на которой он стоял, была, правда, еще не совсем тверда и устойчива, но все же…
Он получил письмо от Лилиан.
«Любимый, — писала она, — я признаю, что вела себя не совсем хорошо. Но он мой начальник, и мне не хотелось его обидеть, однако пусть не думает, что любая девушка согласится с ним гулять. Нет, я не из таких, и ты это знаешь лучше, чем кто-либо другой. Да и мои родители не потерпели бы подобного. Папа — он очень тебе кланяется — против всех военных вообще, а мама — и она очень тебе кланяется — тем более против, она считает, что унтер-офицеры большей частью женатые люди.
Не сердись на меня, дорогой Станислаус! И я на тебя ни капельки не сержусь. Я горько раскаиваюсь, не сплю ни одной ночи. Если бы ты знал, как я похудела! Целует тебя твоя кающаяся Лилиан. Прости! Прости!»
Письмо Лилиан разбередило его рану, но рассудок не усыпило. Оно показалось ему глупым и неуклюжим. Стремление одержать победу стихами всецело поглотило его. Слишком рано явилась Лилиан со своим раскаянием.
Вечером, когда он сидел над своими стихами, он заметил, что гордость его уже чуть-чуть подточена. Весь день он думал о Лилиан больше, чем это было желательно. Может быть, он попросту привык к ее ласкам? А что касается ее письма, то не все же такие искушенные писаки, как он.
Наутро он вел себя как человек, который за ночь избавился от зубной боли. Он насвистывал, был весел и общителен.
— У тебя была когда-нибудь девушка, Эмиль?
— Да еще какая! Стройная и почти красавица.
— Причиняла она тебе когда-нибудь горе?
— Да еще какое! Я ни с кем об этом не говорю, но ты всегда защищал меня от пса Хельмута, — Эмиль постучал себя пальцем по горбу. — Понимаешь, я был не пара ей, такой стройной. В этом все дело. Лучше бы она хромала на одну ногу. Она вышла замуж, устроилась, но последнее слово еще не сказано. Я все ей простил бы, если бы она опять полюбила меня, как когда-то.
В глазах у Эмиля блеснула тоска.
Станислаус уже едва мог понять, как это письмо Лилиан показалось ему глупым. Разве за таким красивым выпуклым лбом могла притаиться глупость? Лилиан очень молода, этим все объясняется. Такой без пяти минут ученый, как он, может воспитать ее, сделать из нее женщину на славу. Он стыдился собственного высокомерия.
Чудесен был этот вечер примирения. Лилиан была нежна, взлохмачена, как прежде, и была таким же дьяволенком по части ласк. И все вообще — знакомое тепло пешелевского дома, диван, накрытый стол! Пили клубничное вино, болтали и радовались так, словно не чужой пекарь-подмастерье вернулся, а родной сын.
— Как там у тебя с Лилиан ни сложится, а бросать друга своего ты не должен, — сказал папаша Пешель после ужина и обнял Станислауса. — Друг мой, друг мой!
— Ну а ты! — воскликнул Станислаус. Лилиан вскочила и крепко поцеловала его в губы.
— За необрученными девушками охотятся, как за дикими козулями, особенно эти военные, — сказала мамаша Пешель.
Наступила ночь, длинная желанная ночь примирения. Станислаус и Лилиан уснули, обнявшись, на семейном диване.
44
Станислауса, точно попугая графини, приковывают к золотому колечку, запихивают в клетку семьи, а он оттачивает снаряды золотых роз.
Даже сквозь тесто и муку поблескивало на пальце пекарского подмастерья Станислауса Бюднера почти золотое кольцо. Утром, раньше чем погрузить руку в клейкое тесто, пекарь клал кольцо на край бадьи; он берег кольцо. Он боялся, как бы оно не попало на чей-нибудь стол в городе вместе с завтраком, запеченное в белом хлебце.
И на складе некой фабрики в дамской сумочке, рядом с пудреницей и носовым платочком, лежало такое же кольцо. Кольцо Лилиан. Она тоже берегла кольцо, не носила его во время работы. Только дома Лилиан носила кольцо…
Обрученным необходимо насладиться летучей юностью и попрощаться с безоблачной порой. Лилиан уже мало было дивана в столовой. Она повела Станислауса на концерт военной музыки, потащила его на бал по случаю окончания маневров и уговорила пойти с ней на танцевальную площадку.
Станислаус, бедняга Станислаус! В его каморке под книгами и белыми пекарскими фартуками лежали густо исписанные листы писчей бумаги. «Любовные песни Лиро Лиринга», сочиненные в часы жгучих страданий, ждали своего томика с золотыми розами на обложке, как поэт обещал им.
Так, так, его любовь к Лилиан, значит, припечатана золотой печатью, но дни его текли по-прежнему мутные, как запыленные мукой оконца пекарни. Какая в самом деле радость ему оттого, что какой-нибудь фельдфебель в аксельбантах и блестящих звездочках приглашает Лилиан на танец и она оставляет его, Станислауса, одного за столиком? Большое ли удовольствие, скажите на милость, угрюмо сидеть за кружкой ячменного пива, тогда как Лилиан смеется, болтает и купается в нежных речах, расточаемых ей чужими мужчинами? Прикажете ему быть наверху блаженства в ту минуту, когда он видит свою нареченную в укромном уголке танцевального зала, самозабвенно глядящую в похотливые глаза такого жеребчика?
Любит ли он еще Лилиан? Какой искуситель допытывался у него ответа на подобный вопрос? Он страдал из-за нее, значит — любил. По вожделеющим взглядам других мужчин он понимал, что Лилиан того стоит. Лилиан, сияя улыбками, вернулась к Станислаусу.
— Он танцует недурно, но у него потеют руки.
