Эльмира Нетесова - Колымское эхо

Да что там давнее? Вон в последний раз за­шел в зону. Захотелось чаю попить, с кем-нибудь живым словом перекинуться. Сколько хо­дил, никого не нашел. Открыл двери в подсоб­ку, а там повесившийся мужик уже догнивает. Нет, лучше не ходить самому по пустой зоне,— морщится Игорь Павлович. И сам не может по­нять, почему так неосознанно и безрассудно тянет на эту Колыму?

Говорят, она ужасна! Да не страшнее других! Назвать ее прекрасной даже язык не поворачи­вается, и вспоминается санный след по талому снегу. Он пришелся на большую поляну пере­зревшей клюквы, и след от полозьев был так похож на кровавый, что поневоле дрожь одоле­ла человека и стало холодно.

Кто тут убит? Кто расстался с жизнью так бесславно? Сколько людей погибло? Ведь клюк­ва густо растет на погостах, это знают все, но никогда не собирают эту ягоду...

Бондарев смотрел на кровавую тропу, уходя­щую в распадок. Это Федор ехал, проверял в последний раз свои капканы, петли и ловуш­ки. Пришло время собрать урожай зимней охо­ты. Федор не станет оглядываться. А и увидит, не дрогнет. Он охотник. Вид крови для него при­вычен и не испугает человека.

Варя и вовсе внимания не обратит. Осталь­ные тоже привычные. Для них клюквенный след — знак того, что скоро наступит весна и можно снять теплую одежду, выйти из дома в халате или рубашке, забыть о холоде, морозе и не бояться стай волков, какие убегут на марь ло­вить мышей и зайцев. И только новичок вздрог­нет. Долго будет думать, идти этой дорогой или обойти ее.

Ведь далеко не все могилы означены. Есть много безымянных. Но ходить по ним нельзя. Это знают все.

Бондарев и без надгробий знает, где кто похо­ронен. Возле иных стоит подолгу, разговаривает о чем-то, советуется или просит прощения. Перед иными могилами становится на колени, припада­ет головой, гладит землю дрожащими руками. До сих пор забыть не может, хотя прошло много лет. Да разве временем измеряется горе? Нет, оно сидит в памяти занозой. Ее не вытащить.

Вот и теперь тянет человека на Колыму. Сколь­ко времени прошло, а память будоражит. И пла­чет по ночам огрубевшее человеческое сердце.

—    Не так надо было!

—    Не стоило соглашаться!

—    Нужно было помочь!

—   А я струсил! Но что теперь сделаешь? Не вернешь время вспять и не оживишь чело­века, не поднимешь из земли,— вздыхает Игорь.

Особо часто он вспоминает некоторые моги­лы, заброшенные, одинокие даже на Колыме. Их никто не навещает уже много лет. Никто не знает об этих могилах, а может, нет друзей и родных. Всякое случается в жизни.

—   Ведь вот умри я на этой скамье, кто пой­дет за гробом? Только сотрудники редакции и ни­кого из своих. Родных нет, а и знай, не приедут. Зачем я им. Знакомые тоже не придут. Я им и на фиг не нужен, тратить впустую время. Вот и пойдут по просьбе редактора бабы, каким напле­вать на меня. Лишь бы скорее закопать и бегом домой. Кого хоронили, тут же забудут. А чего я сетую, сам такой же,— усмехается Бондарев.

—    Наверное, скоро уйду. Бельишко надо ку­пить для такого случая, рубашку, туфли, штаны. А то сунут в гроб голожопого. Неприлично бу­дет. Скажут, земле предали как бомжа.

—   А собственно, какая разница, как похо­ронят?— думает человек и слышит внезапное:

—   Дай закурить! Вот непруха! Все свои доку­рил, а магазины закрыты.

—   На, кури, не сетуй...

—   А кто будешь сам?

—   Мужик!

—   Это вижу. Может знакомы?

—   Бондарев я! Может, слышал!

—    Конечно. Бутылки у твоей двери беру. Пу­стую тару. Сдаю потом, похмеляюсь. Ты не в обиде на меня?

—    Нет.

—    Вот добрая душа.

—   О чем я думаю тут в одиночку? О Колы­ме,— ответил Игорь.

—    Чур меня! В такое время о Колыме? Ты что, придурок?

—   Хуже. Я там жил и работал.

—    Несчастный. Я там никогда не был, Бог миловал. Все отнял, кроме воли!

—   А у меня тоже нет ни черта!

—   Меня баба выгнала из дома.

—   Зачем?

—   Черт ее знает. Назвала алкашом, велела выметаться. Я ушел, пока ментов не позвала. Бабы на это ушлые.

—   Просто так не выгонит,— не согласился Игорь.

—    Ну, подумаешь, с другом на двоих пузырь раздавили. У него теща «дуба врезала». Сегод­ня похоронили. Во, баба была, войну прошла, на Колыме пять лет отсидела и хоть бы что! Еще водки могла бутылку выжрать, причем без закуски. Не-ет, я так не смогу, кишка тонка. А она запросто. Настоящая баба — конь с яйцами.

—   А от чего померла?

—    В люк упала средь дороги ночью. Короче, угодила в канализацию. А выбраться не смогла. К утру насовсем сдохла. Жалко бабу. Пусть бы жила, лучше жена околела бы, с нее все равно проку нет. Уже две недели на бутылку не дает, хоть мать померла. Вот такие теперь дочки по­шли, черт бы их за мандолину грыз.

—   А ты сам работаешь?

—   То как же! Грузчик я при магазине.

—    Значит, и меня знаешь. Я Бондарев! Из ре­дакции!

—   Прокурор что ли?

—   Ну да! — согласился Игорь.

—    Слыхал, квасишь ты классно. Наверно, грехов на душе целая куча. Я вот только с горя пью. Вот, к примеру, теща свалила в могилу. А так просто, ни-ни...

—   Зато тебя с хаты выперли. А меня гнать некому. Сам себе господин и хозяин.

—    Счастливый человек! Чего ж ты тещу так долго на Колыме морил? Целых пять лет ни за что продержал. Лучше б жену забрал, да про­держал бы подольше. Может, какой волк на нее позарился.

—   У тебя дети есть? — перебил Игорь.

—          Аж двое выпердышей. Оба пацаны. Шустряги, мать их в задницу!

—   Ну, вот, а о жене такое городишь! Как без нее детям жить?

—   Да я шутя! На самом деле я за своих кадык вырву. Они все путевые. И тебе надо в мужики выбиваться. Пусть на старости лет ка­кую-то бабу сыскать. Вдвоем все ж легче. А и сдохнешь, будет кому закопать. Чего же одино­ким маешься. Вот жила б теща, я ее тебе сосва­тал бы. Ты в жизни не пожалел и не обижался б на меня.

—   Зачем мне баба?

—   Да хоть побрехаться было б с кем.

—   Одному лучше.

—    Не скажи! По себе знаю. Даже «квасить» лучше вдвоем.

— А одному больше достанется.

—   Вот в этом ты прав,— рассмеялся грузчик.

—   А за что теща попала на Колыму?

—    На Май флаг на избу не повесила как все. Говорит, что забыла. А когда напомнили, пред­седателя колхоза матюком послала. На целых три буквы. Вот и гадай, за что именно упекли, за флаг или матюк? Но с Колымы такая же вышла. Встретила председателя в поле, так отделала, он с неделю бурый ходил. А ничего не сделаешь, свидетелей не оказалось. Хоть морду ему набей, ничего бы не было. И стоило б. Да не достала б. Росточком маленькой была.

—   Надо было хватать за то, что ниже пупка!

—   За годы на Колыме про это вовсе забыла.

—   А как ее звали?

—   Дуняшка Митрохина. Вся как есть такая! На трассе работала. Ее на год раньше отпусти­ли за хороший труд. Может, знал ее? Она баба огневая. Везде прорвется, коль надо. И никого не боялась. Жаль, что мало пожила. Таким и век — не время. Вот ее мне от всей души жалко. Завтра пойду с дорожниками судиться. Пусть за свои деньги памятник моей Дуняшке ставят.

—   Тебя ж из дома выгнали! — напомнил Игорь Павлович.

—    Это фигня! Выгнала баба. А памятник Ду­няшке! Это другое дело, святое. И я от своего не отступлюсь. Сам выберу, какой мне понра­вится. И нехай установят. Наша Дуняша того до­стойная. Настоящая мамка, клад — не женщи­на, таких на руках носить надо. А я дурак в тот день «косым» был. Пашку крестили. Теперь вот крестника имею, а тещу прозевал.