Инна Александрова - Свинг
Лев Николаевич Толстой, Линочка, еще в начале прошлого века предупреждал революционеров, что если к власти допустить низменные элементы, то по прошествии нескольких десятилетий страной будут править уголовники. Под низменными элементами писатель имел в виду, конечно, не простых людей, а людей без традиционной духовности. Вот они-то, эти люди, теперь и правят. А потому наверху у нас — мафия, внизу — остатки культуры.
И еще. Комплекс неполноценности сидит в нашем дремучем национализме. Национализм — эгоизм нации. А ведь мы либо ничего не делаем, либо делаем плохо. Да, в каких-то областях — оборонке, космосе — есть несомненные успехи, но зимой — каждую зиму! — замерзают в квартирах люди. У нас месяцами не получают даже мизерную зарплату, не едят досыта. А власти, которую выбираем, все по фигу. Наши главные враги — реставраторы и националисты. Коммунистическое мировоззрение биологически исчерпало себя, но на смену ему идет, да уже пришла! государственно-патриотическая идеология, которую используют все, кому не лень. А у власти поразительно короткая память: за респектабельным фасадом ничего не хотят видеть.
И еще самое главное — нас сжирает зависть. Зависть к более умным, успешным, старательным. Нам неважно, что у нас сдохла кобыла. Важно чтобы сдохла она у соседа. И, как ни странно, эту черту в нашем человеке поддерживает православная церковь. Смелость, самостоятельность, моральная и материальная состоятельность провозглашаются грехом. Покорность, смирение, молитвенная праздность, иждивенчество — добродетелью. Стадная ненависть ко всему, что как-то выделяется, и сейчас присутствует в жизни. Особенно это проявляется в глубинке, где человек больше на виду. Там «продвинутый» либо сгорает, либо его уничтожают. Вот потому никак не развивается фермерство, умирает, спивается деревня. Тот, кто своим примером показывает, что можно жить иначе, — смертельно опасен. Такие всем мешают. Но мы не хотим, не хотим знать о себе правду!..
Я тебе, Лина, рассказывала, что мама работала день и ночь, а работа была трудная, мужская — заведовала городским строительством. Она не учила меня, не воспитывала, но примером показывала: нельзя халтурить, надо делать, полностью выкладываясь. Вот я, старая дура, и продолжаю выкладываться. А кому это нужно?
— Студентам твоим, Катюша, студентам. Думаешь, они не ценят?
— Может, и ценят, но сами-то лентяи. Мало знают, мало читают, нелюбознательны. Есть единицы, но это — звездочки.
— «Семинаристы», Катюша, всегда разными были. Вспомни своих однокашников.
— Понимаешь, Лина, не справились мы, не справились со свободой. Не готовы к ней оказались. Правильно говорил Бердяев: мы — рабы, а потому свобода нам трудна. Рабство — покойно. Потому так вожделенно бросились в объятия алчности и разврата: прежде возбранялось.
— Конечно, Катюша, много, очень много зависит от себя. Можно с утра до вечера жрать бутерброды и плевать, что тебя разносит. Можно курить с утра до вечера и не отрывать задницу от телевизора. Но можно и все иначе. Тогда и жизнь получается другая. Когда-то мне казалось, что если людям дать равные возможности, всем будет хорошо. Не-е-ет! Люди не равны. Генетически не равны. И это вопрос не расы, не национальности. Это возможности человека. В Израиле — из всех развитых стран — самый низкий уровень алкоголизма. Знаешь, почему? Потому что генетическая мутация, носителем которой является по меньшей мере каждый пятый еврей, предохраняет их от беды. Подобная особенность характерна и для азиатских народов, в то время как у европейцев она встречается гораздо реже.
— Мне кажется, Лина, подавляющему большинству так и не удалось узнать, зачем родились на свет Божий. Они не нашли себя ни в работе, ни в семье, ни в любви. Ни о чем не могут сказать: «Это мое». Отсюда чувство неудовлетворенности, несправедливости. Человек начинает ненавидеть всех и все, вдохновляясь лишь от чужих неудач. Это — страшно.
— Есть, Катенька, три черты, которые свойственны нам и по сию пору. Культ центра. Мы всегда ждем, что кто-то сверху наведет порядок. Культ врага. Виноваты всегда не мы. Виноват кто-то: чаще — империалист или еврей. Сейчас прибавилось «лицо кавказской национальности». И третье: я — человек маленький. «Жираф большой, ему видней…»
— Будет долгая стагнация, Лина, очень долгая. Поколения должны смениться…
IX
Сегодня рано утром ездила в Зеленоградск звонить Мите. Митя — мой муж, с которым вместе уже пятьдесят лет. Детей Бог не дал, а потому он — самый дорогой человек.
Митя, в отличие от меня и несмотря на свои годы, еще работает. Он — доктор наук, профессор, заслуженный деятель науки. Специалист по управлению и криминологии. Здесь, в Сокольниках, бывали и вместе, но нынче он не поехал: надо срочно дописывать учебник. В эдакую погоду сидит в Москве, а я, подлая, прохлаждаюсь на море в компании Кати и кота.
Митя — человек обязательный и очень порядочный. Это два главных его качества. Сказал, дал обещание — должен сделать: кровь из носа. Это и хорошо, и плохо. Плохо для Митиного здоровья. Человек в общем-то крепкий, он нынче начал сдавать: в болячках мы «соревнуемся».
Митя — москвич с Арбата, хотя родился в ближнем Подмосковье. Отец его попал под поезд, когда ему не было и двух лет. Мать, медицинская сестра, вышла второй раз замуж за иностранца. Марио Дечимо, итальянец, был коммунистом. Замужество оказалось удачным, но недолгим: в тридцать шестом Марио, бежавшего из Италии от фашизма, отправили воевать в Испанию. Там его ранило, и для Москвы он пропал. Только когда началась перестройка, узнали, что он не погиб, а вернулся в свою солнечную Италию, где жили его первая жена и сын. Умер в восьмидесятые. Как оказалось, сын Марио — Ренцо — шесть раз был в Москве, искал Митю и Надежду Ивановну, а ему отвечали: такие в Москве не значатся. А ведь жили-то они в полукилометре от Боровицкой башни Кремля! КГБ бдило…
Митя рано пошел работать, доучивался в вечерней школе, а срочную служил в Германии: охранял в немецких горах урановые концессии. До сих пор вспоминает эти три «немецких» года: было много приятного, познавательного, но и много беспокойства.
Так, по глупости искупался несколько раз в озере, куда сливала свои отходы фабрика по обогащению урана. Господи! Кто тогда, в пятидесятые, думал об экологии. Даже немцы об этом не беспокоились.
Поженились мы, когда Митя вернулся со службы, а знали друг друга с довоенных времен — совсем маленькими: в доме общих знакомых потянулись вместе к огромному рыжему коту.
В нашей бездетности виновата я, мое нездоровье, но никогда ни слова упрека…
Университет — сначала Московский, потом Вильнюсский — Митя заканчивал заочно: шесть лет откатал вначале в Москву, потом в Вильнюс. Сейчас, когда, случается, смотрят его диплом, обязательно спрашивают: в какой такой загранице учился. А учиться ему было трудно, хотя человек он способный. Времени на учебу совсем не оставалось: в пятьдесят шестом Митя был зачислен в калининградскую милицию в чине лейтенанта и направлен в уголовный розыск. У него была интересная, но порой очень опасная жизнь. Из того времени особенно запомнились два случая.
Однажды пришли в отдел два пожилых человека — муж с женой — и заявили: пропал сын, механик БМРТ, недавно вернувшийся из морей. Заявление приняли и начали, как говорил и говорит сейчас Митя, «нюхать». Узнали, что жена механика не шибко его дожидалась: гуляла как хотела. Буфетчица. Имела близкую подружку. А через месяц «разнюхивания» Митя сказал: уверен — убийство, а убийца — жена. Помогала подружка. Но одно дело — предположение, даже знание, другое — доказательство. Вот на доказывание, на «подработку» ушло у Мити и его коллег примерно полгода. Однако преступление было раскрыто. Буфетчица не только убила мужа, но и сварила его по частям в выварке для кипячения белья. Сварила на той самой плите, на которой жарила яичницу. Сняла мясо с костей, спустила в унитаз, в канализацию, а кости — в мешок и в Преголю, или Прегель, как называют реку немцы. Таков был бесславный конец механика. За что так расправилась с мужем, кто знает!.. Но это — еще одно доказательство: не только теперь, но и раньше некоторые люди были хуже диких зверей.
Дело же Марины прогремело на весь город. Даже в областной газете о нем писали. Парень повел девушку на танцы, на танцплощадку, что находилась в городском парке. Девушка с танцев домой не вернулась. Родители обеспокоились, парень — ему было восемнадцать — клялся и божился, что целой и невредимой довел ее до дому. Через десять дней труп Марины выловили — случайно — в одном из озер города. На трупе было семь ножевых ран. Как о подозреваемом о Владимире — так звали парня — никто поначалу не думал, и только в ходе месячной работы стало складываться подозрение, что именно он убил Марину. В течение еще трех месяцев следствия было доказано, что этот восемнадцатилетний человек — убийца: на дне озера водолазы нашли нож, которым и были нанесены раны. А Владимир все-таки «раскололся»: сказал, что сильно ревновал Марину, не хотел, чтобы ушла к другому, а потому решил убить. Но Митя потом еще долго удивлялся, как юнец полгода водил их за нос, выкручивался, стремясь повести следствие по ложному следу. И все это в восемнадцать лет…
